Liva-Liba-Libau-Либава-Liepāja. Часть 6.
Конец апреля, автобус в 7.05, уже едет. Приедет в пол-одиннадцатого, три с половиной часа, остановка минут на 10 в Салдусе. Предыдущая часть довела до онтологического кризиса: если все свои интересы можно распределять по местам гор.Лиепая, то ведь и наоборот, всякие ее места начинают производить внутри тебя Что-то Важное? Было ощущено, что, в принципе, это неплохо: все сложилось и будет продолжать складываться тут. Все окажется здесь, в сохранности куда большей, чем в прочей жизни. Но тогда никуда же не деться, где бы ни был. Привязал себя здесь, все прочее будет приходить ровно сюда, вне этой точки тебя уже и нет. Сам себя сюда вписал, теперь никуда отсюда не денешься.
Но это не беда. Была бы зацепка, а там, может, удастся будет раскрутить как угодно. Пока непонятно как, но должна быть такая опция. Вполне неплохо, когда все это произошло в городе Lyva-Liva-Liba-Libau-Либава-Liepāja. Или просто в городе эЛ, здесь производимом. Сансара ж всюду сансара, тут не худшее место, чтобы в ней торчать.
Это игра «Двойной escape room». Сначала первый, весьма естественный эскейп — свалить ото всюду. Обволакиваешь себя тем, что приятно (ну, в основном), мир никуда не денется, в твоих окрестностях он весьма твой, чужие дела туда не просунутся. Так, чтобы что-то всерьез менять, приятный результат. Да, но оказался в месте, из которого не видно как выбраться. Так что в ловушке, и, даже если там и неплохо, выбраться бы надо. Чтобы, например, не ощущать какой-либо семантической недостаточности. Собственно, выйти бы надо и из этого текста. Текст же должен как-то закончиться.
Езда Рига-Лиепа ранним рейсом схожа с нахождением внутри альбома Легендарных розовых точек. По времени примерно 5 альбомов. Legendary Pink dots, конечно. Альбомы могут быть такие: From Here You’ll Watch the World Go By (1995), A Perfect Mystery (2000), Chemical Playschool 3 & 4 (1983), The Tower (1984), The Maria Sessions Volumes 1 & 2 (2018). Ну и шестой, если какой-то из этих не впишется, Plutonium Blonde (2008).
Если попал в Стоящую Заморочку, она тебя не оставит. Эта у меня давно. В смутном виде присутствовала всегда, потом кусками описывалась, была отчасти задокументирована — это не воспоминания, именно о заморочке. Следующие цитаты не есть самопиар, к ним следует относиться как к цитатам из «Либавского времени». Примерно середина 90-ых, «Серо-белая книга» (по правому краю – и просто так, и чтобы кавычки не ставить: заморочка все та же, пусть врастает в нынешние обстоятельства). Предлагается методика выхода из нее.
Это занятие называется *, отчего вслух произнесено быть не может. <…> Все очень просто: вы знаете, что должны сделать ход и делаете его. Но * — это не игра, потому что это — *.
<…>
Говорить о том, что *- игра, нельзя хотя бы потому, что в * не знаете, с кем, собственно, играете. К тому же вам неизвестны ее правила — которых, тем более, и не существует вовсе. * не кончается, но занимает все время жизни участвующего в *; партнера, другой стороны в * нет.
<…>
Правило * одно и простое, а именно — когда требуется, надо что-то сделать: * — это жизнь в постоянном внимании, вознаграждаемом разнообразными удовольствиями от своего присутствия на этом свете. <…> для участника * уже нет событий и происшествий вне *, но всякий такой случай есть ход в *.
Конечно, любой ход может иметь и характер неделания чего-то.
<…> Впрочем, разговор о действиях и бездействиях нелеп: в * никто ничего не делает — участвующий не делает ходы, но либо дает, либо нет чему-то произойти.
Очевидно, результатом * может быть только поражение участника: его выигрыш всегда только в продолжении игры. Любой неверный ход влечет за собой проигрыш. Но вам там хорошо, пока вы играете, значит, будете стараться. <…>
Играющий легко поймет, когда дело его кончено: возникнет ситуация, которую он не сможет разрешить, может быть — из-за того, что ошибся ранее. Так как в * никто еще не выигрывал, и дело это личное, то нельзя сказать, до какого рода требований дело доходит через полвека в *. <…> любой ход в * окончателен, его не переменишь, при этом всякое действие участника есть вообще последнее, что он делает в жизни: всякий ход последний — так для меня эта история последнее, что я делаю в жизни. Как говаривал Холмс: это дело достойно — когда будет окончено — завершит всю мою карьеру.
Но * — единственная возможность <…> жить свойственным тебе образом.
Там было еще что-то, что заканчивало текст. Просто его тормозило, чтобы остановился. А в автобусе неплохо, размеренно, немного слепит солнце, можно прикрыться занавеской. В данный конкретный момент конкретно едешь: бывают такие немотивированные удивления – вот же, ты ровно вот тут и делаешь то-то, чтобы потом стало так. Обычно удивляешься в середине какого-то длящегося процесса. Не всегда, конечно, а чего вдруг — ну вот иногда, почему-то. Конкретно тут в конкретный момент — автобус, курляндские леса-поля, начинают зеленеть. Народу не так и много, воскресенье, католическая пасха.
Горизонт не завален, там немного под горку. По факту цитата о * не сообщает ничего, да и описание игры не означает, что я в нее сыграл. Играть надо конкретно, вот тепер заморочка приняла вид города Лиепая и тут уже не лирическое per se пространство. Даже в сформулированном виде заморочке уже лет двадцать, а тогда все было проще, почему-то не требовалось додумывать. Собственно, это уже весьма приблизительное прошлое, от него если что и осталось, то именно она, Заморочка: выбраться из замкнутого пространства, которое себе устроил сам. Не собственно сам, но — способствовал.
Конечно, из чужих конструкций выбраться проще, чем из собственной. Тут выбраться можно только через некие внешние воздействия (или действия, которые можно представить себе как внешние). Отсюда и *. Тогда выкапываешься уже не сам из себя, лишь укрепляя ловушку по ходу выкапывания, но реально. Такой вариант тоже был, но, значит, задача решена не была — иначе бы не возникла снова. Происходило это как раз в Лиепае, в тексте 2018-го, «Голые мозги, кафельный прилавок». Последние абзацы.
Как бы маленький паучок должен сжечь последнюю бумажку с последними буквами; делает это и по какой-то нитке лезет условно на небо. К чему прикреплена нитка – да кто ж знает, к чему. Значит, куда-то исчезает без нитки. Остались голая субстанция на пустом месте и небольшой невидимый демиург. Ничего, кроме него, уже нет и, значит, он тут, где доделываются эти буквы, — в лиепайской гостинице, чуть в стороне от центра. Зимой, когда мы были тут с R, на центральной площади была большая елка, снег — то косой, то горизонтальный — заметал всю видимость, а теперь теплый сентябрь.
Данный артефакт был произведен небольшим демиургом, который производился во время текста. Таким образом, он является субстанцией и действием одновременно, а также пространством, в котором все происходило, причем он как-то и его сделал. Он производил действие, а действие производило его. Это одно и то же: действие и он, — ничего сложного, примерно так ветер устроен. Возник, дует, затих. <…>
Ничто не аннулирует слова лучше, чем их повторы, поэтому паучок по какой-то нитке забирается условно на небо. К чему прикреплена нитка – неизвестно, так что пусть исчезает без нитки. Ветер, само-собой — Лиепая же. Тут третий этаж небольшой, на 15 номеров гостиницы. Она чуть в стороне от центра, два-три квартала от рынка. Здесь невысокие дома, трава между булыжниками мостовой. Под окном двор, дальше видно здание из темно-красного кирпича, офисный центр. На нем надпись Fabrika, по вечерам она светится алым, к ночи выключают. Демиург пока еще где-то тут. Неведомая хня, конечно, тоже. Как без нее, но могла бы светиться и она. Например, кириллица — синим, латиница — зеленым, всякие значки — коричневым, цифры — красным, а белое и так здесь есть.
3Оэ##a╖√
#,ж▓╝║УZЧБ8#┘7тКь╖7╨#▄e╤ьlzЮ([╖\&ОЫDcuu╧#╒┤щ}ЪВз8#Щ### Л║j╙я7┤╜#Уг╞.Щ▒э╩З┘©bХУЕ#:Ъv#dв!╗о╪≈Ы#╕zqr(#ёu╦#=╫Х{ <╣#чН└2$╢ Ф#ьёx╡▒Z·Ё#▓┘vГЭГn═╪xХqвдп≥ы,╚eз┬ж╟╪Е#Cu}sх#I.\х#╚аxсжщgvj╒#²яЖлW%z#╧А0&Х│r,Щл*б╠ък═╙#)╓куф^Ш[ь-йN°4z╩n<┌╒З?’TхdЖ┴▐аЙE3И▓П╡4F-у\║П]ьшнЩWзL├■ТОr═)╟╟%u»C└⌠-}##ж·чZ╡╡с┘╣Z>+####Щ ▄▒║╞5ь▀O)vVъбrёP7├*Вш<╞e&»с3╡zнn╗│rючJdч#Еч#щСQ##╫▀nвHи▐nj╠└Ф#_
Выход через кракозябры удался, текст им уместно закончился. Но тема, раз уж снова возникла в Лиепае, не закрылась и потребовала вот эту историю: если Лиепая оказалась фичей, решающей проблему, то затем сама она окажется этой проблемой, не так ли? Что она такое, отчего дала возможность выбраться тогда?
Вот, то есть, о чем все это. Право же, этот вариант не имелся в виду, когда история начиналась. Впрочем, не помню, как она началась. Как-то само собой. Будто именно в Лиепае назначена фатальная, окончательная встреча меня с чем-то не мной. А тогда тем более надо выбраться из ловушки, — заниматься в тексте своими проблемами и неприлично, и просто стыдно. Следует сделаться лабораторной мышкой и смотреть со стороны как то, что тут действует, действует на нее. Это бытовая, техническая задача, а не какая-то еще. Так что тут сейчас поездка на встречу с драконом (ну, или не драконом), который превращает в жизнь и материю все, что могло бы без этого и обойтись. То есть, даже и на битву с ним. Дракон, который превращает чисто прозрачных ангелочков в объекты с устойчивой идентификацией, о которых говорят, что их жизнь сложилась, а они сами считают, что ничего не изменишь, судьба то да се. Разумеется, все это в хорошем смысле.
Какая-то опция то ли времени, то ли пространства, то ли еще чего-то накручивает на этакое прозрачное и гладкое выпукло-вогнутое всякую бытовую слизь; окисляет исходную сущность, вводя ее в состав органической жизни — вот как в прошлый раз всякие рассуждения превращались, превратились в кафе «Цеппелины». Как тот же алюминий которого никто не видел (ну, может, в вакууме), потому, что поверхность сразу окисляется, окисел и виден. Связи и прочее возникают по ходу действий дракона, вот бы и понять, как он это устраивает, а жаловаться на него не надо, потому что и город, и прочее выстроены неплохо. Поэтому и дракону в ходе эскейпа тоже должно быть хорошо. Собственно, как ему навредишь, но эту установку следовало сообщить.
Автовокзал. Кофе есть в здании, там автоматы. Они, в принципе, красиво там стоят.
На улице тепло. После умственной нервозности хорошо приехать в место, которое вполне обходится без слов и схем. И, в общем, безразлично к тебе. Ну да, задача изменилась, теперь уже не о симбиозе с местом, надо выбраться из произведенного ранее. Тоже, конечно, обустройство новой связи, но теперь есть ощущение какого-то промежутка. Впрочем, промежуток тоже ведь связь. Что ли, вышел приезд за получением пароля. Пока куришь после автобуса — получаешь какой-то код. То есть, вот уже и получил: начинает быть видно, как все приклеивается-цепляется за прежние зацепки. Не так, что этим отслоением задача уже решена, но видно, что именно решать, а только что все было та-а-ак сложно и невнятно… Все уже в порядке, доделать можно хоть в Риге. Главное – код. Что ли, надо было зафиксировать состояние, оно тут и код. Определяет все. Можно даже вернуться на том же автобусе. Как раз успел бы купить билет и выкурить еще одну сигарету. Но, раз уж здесь, чего бы не расписать сразу?
Но вот же, ё, пока не приехал — думал и прикидывал так и этак. Все как-то складывалось, но — набором слов, отдельных позиций и проч. Тяжело ворочалось, требовало усилий, чтобы примерно нормально поставить одно возле другого. Текст сводился насильно, не сам. А приехал и все понятно. Не так, что именно все, а появилась позиция, из которой все сложится легко, понятно как. Состояние какое-то, да. Ключ к чему-то выдали, устройство для… ну типа очки, не объяснить. Ехал, вспоминал что, когда и как было, вымусоливал какую-то базу и тп. А приехал — упс и все. Ни о какой последовательности думать не надо, ни о смыслах, ни о доказательствах. Все само встанет, как надо. Ну и вот как это? Стараешься, старательно стараешься, а потом все это тут же не имеет смысла, все окажется на месте само собой.
Само собой работает, склеивается. Выше — стена напротив автовокзала. Какая-то еще советская роспись, а в Риге на стене бывшего таксопарка примерно такая же, одна бригада. Вот рижская.
И хлебзавод, и трамвайный парк, и все, что тут лежит и торчит (дома, деревья, рельсы, заборы), и вот это, и еще это и то производят какой-то сверх-иероглиф, с каким-то его смыслом внутри. Всякий его прочтет чуть иначе, но, в общем, расходясь только в деталях. Этакий иероглиф размером с какую-нибудь шанхайскую авто-развязку.
Гостиница заселяет с 14, а теперь едва одиннадцать. Есть несколько часов и, раз уж все уже понятно и остались детали, надо идти к чебуречной. Она на Райниса, по дороге в центр, немного сбоку, где-то за быв. Аннинским рынком. А чебуречная потому, что она место действия — имея на уме дракона, вклеивающего людей в жизнь общей, в сущности, эскейп-комнаты. Вряд ли она работает в воскресенье, да еще и на Пасху (в этот момент я прошел мимо «Цеппелинов», те были закрыты). Но почему бы до нее не дойти, увижу, как выглядит снаружи.
Это такая история: на сайте liepajniekiem.lv («Лиепайчанам», примерно) была ветка форума «А давайте вспомним как это было». Разговоры происходили в конце ноября 2017-го, высказываний много, я убрал имена и никнеймы, пусть говорят все вместе по очереди анонимно. Можно даже представить, что все это под минусовку тех же Розовых точек, альбома The Golden Age (1989). Говорят много о чем, я оставил то, что связано с чебуречной и схожими предметами. О жизни там тоже много, но это можно прочитать по ссылке. Ничего не правилось, разве что упорядочил пробелы вокруг знаков препинания, а то было неаккуратно:
— А давайте вспомним, те которым за 45, а до старости далеко. Помните какие и сколько у нас было заведений общепита? (рестораны отдельно, именно обще Столовые Космос и Спорт, пельменная чебуречка, несколько забегаловок (под трубой, около канала даже в горбачёвские времена — коктейль). Но больше всего нравилась пирожковая около базара — там пирожки пекли на месте и давали с настоящим мясным бульоном. Три пирожка + стакан бульона ( мясного, на нём начинку для пирожков варили) копеек 30, но вкус… Кто ещё что вспомнит?
— Мне вот почему-то при теме «вспомним, друзья» всегда вспоминается кафе (не общепит, как требует тема, ну уж простите) «Велдзе», которое было рядом со «Спортом». Вроде и ничего особенного, но какая-то изюминка была в этом заведении. Мы это кафе называли «Черные стулья» за наличие таковых. Коктейль шампик+бальзам, казалось так круто! Но ведь и деревья тогда были большими ((.
— Торты какие делали на Ленина, где ломбард сейчас, и кафе на Паста, в котором оплата была после еды на доверии.
— Деповская столовая, пюре со шницелем, какая вкуснота была и на десерт хлебный суп с сливками. На рубль 20 можно было быть сытым на пол дня. Учился во 2 и 12 школах, после школы заходил в пирожковую на большой базар, она была через дорогу напротив думы, любил с рисом, а какая корочка у них была ням ням ням. ностальгия
— Помню, помимо названных (там всё верно), самую посещаемую точку города. Передвижная машина с бочкой пива. Мы её называли «Корова». Главное узнать,где она будет «пастись». Но ведь было.Конечно, это не общепит. но можно назвать — общепитьём.
— Ну что вы! А кафе «Кайя» на Ленина? Даже в обед зайдешь, бывало, пятачков в игральный автомат (с пластинками) накидаешь — хай-фай, как никак ))) и обедаешь под музыку. Ну а вечером — это уже чистый ресторан!!! «Лиепаву» тоже тут еще не помянули. Тоже ресторан… танцевали даже… А Крутик коктейль фирменный делал… кажется 90 коп был… или 1,10 руб. как-то так)). А «Банга» в парке? А вино «Рубин» из 3-литровой банки там же?? Что вы на это скажете, товарищи?
— Но, я вам скажу, на мой взгляд, чемпион — это Чебуречная !!! Стояли, ждали, стоя чебуреки жевали…. горяченькие, сочные, поджаренные. А ведь до сих пор работает. На моей памяти 47 лет. Потому и чемпион. Сейчас чебуреки совсем и близко не те. Раз в году захожу понастольгировать… и не знаю, чем закончится этот перекусь… пока Бог миловал, но… конечно… не те чебуречки и не та обстановка… но все же…
— А кто помнит, как назывался ресторан на Бривземниека, рядом с Мелодией, там сейчас бытовые электротовары? Настоящий ресторан был. А в Мелодии была гастрономия — как заходишь, справа — хлеб, крупы, слева — колбысы, селедка. Два прилавочка ))) А вот название ресторана не помню (((((
— На Бривземниека вообще не помню никакого ресторана.
— Ишь, прорвало! А на вокзале какой ресторанчик был. На вокзале!!! но очень посещаемый))) А в ДОФе ресторан? «Чайка»… если не ошибаюсь? а внизу бильярдик извольте отыграть )) Ведь жили же хорошо…
— Палыч! А если про пиво…..помнишь пивные автоматы на Падомью? В пятиэтажке на первом этаже. Зал, а вдоль стены пивные автоматы. Кажется 20 коп. кидали, а он (автомат) наливал кружку. Потом их переделали под кофейные автоматы… а потом совсем убрали,,,
— Потом в 5-ке был пив бар вроде Варпа, на разлив, очень даже хорошее и по цене. А чебуреки были со свининой, а иногда и с баранины. вкуснотища и пох что за соседним столиком синие водочку запивали томатным соком и курили. Никого это не напрягало, жили дружно и кстати дольше чем сейчас. На вокзале тоже иногда харчевался, цены были лимонадные.
— А мне нравился кабачок «Лива». Много приятных воспоминаний… катилась по асфальту весенняя вода, стрижи крутили сальто в звенящих проводах. ДОФ отличался приятной домашней кухней. В конце 80 готовили хреново уже везде, видно много тащили домой.
— В детстве помню кафешку «Ница» (ул Грауду — К.Маркса) — вкусные булочки с маком , таких сейчас уже не делают. Ну, как же не вспомнить чебуречную. Порция чебуреков 33 коп + 10 коп томатный сок. Все было почти даром. Пивко можно было попить в парке в «Шишке»
— Первый пивбар на ул.Паста, не протолкнуться. Ресторан «Юра» и лютый Матвей на воротах. Думаю был он подпольным миллионером)))
— Еще оттягивались в Гробине, был неплохой кабачок и хорошая кухня. Мотор стоял 3 руб
— А «Пасациня» на Комсомольской (Пелду) с шикарными молочными коктейлями?
— По выходным в Пасациню была очередь
— А в каком месте крановщиком (на пивном кране) стоял григис?
— Ну вы и тему замутили, читаю с удовольствием. Как будто вернулся в те добрые времена. Добавлю бар в кинотеатре Лиепая, пивные чепки вдоль пляжа, ресторан якорь, стекляшка на углу узварас и падомью, столовая на 4 этаже курземе.
— Скобыч! На Бривземниека этот ресторан рядом с Мелодией был в начале 60-х. Факт. Но название не помню и внутри не был. По причине малолетства )))
— Родители называли этот ресторан ,,Дамская ручка,,
— А кинотеатры? Саркана бака, Узвара… с их буфетами и балконами Дзинтарс… Дайле…
— Народ! А кто помнит деревянный мост на канале? Может фотки есть? А овощную базу в центре, сейчас там пятиэтажка и скверик — напротив Янтаря большого… И автобусный вокзал около касс аэрофлота (это потом стали кассы аэрофлота)… да… город, который мы потеряли…(((
— Зачем вам копаться в прошлом? Надо жить настоящим!
— Не копайтесь, никто не заставляет, но не мешайте тогда другим))
— Очень долго жил в центре, но на своем веку не застал ресторан на Бривземниеку. В мои времена там уже был магазин пластинок. Потом появились магнитофоны. Мой первый был Дайна. Боже мой в каких переделках он не перебывал, таскали на все пьянки-гулянки. Кто помнит Старика проживающего на ул.Суворова (Ганибу), тот поймет. Записи у него были классные!
— Кинотеатры: Саркана бака был на высоте, Узварас похуже, ну а Дайле вообще сарай. Потом построили Лиепаю, там был прекрасный барчик на 2 этаже, где готовили неплохие коктейли. Помню с друганом пошли пораньше, взяли коктейли, познакомились с девчонками, на просмотр фильма мы так и не попали, но время провели, как надо.)))
— А помните в ресторане Юра, в выходные было ночное варьете?
— Конечно помним. Там таакие кобылы скакали!
— Скобыч! Ладно ресторан… а гастрономчик на месте Мелодии помнишь? Ты жил в центре, а помнишь, как снимали «Семнадцать мгновений весны» на Дикю и Дубельшнейна ?
— А нашем городе очень любили снимать фильмы. В 74 ,,Рожденная революцией,,, в82- ,,Инспектор ГАИ.., в 87_..Моонзунд..,В 89-..Пышка,, Дома на ул Стендера уже где сняты кадры уже нет, Это рядом с нынешнем Клондайком. В 84 латвийский фильм ..Долг в любви,,. Было еще что-то.Вроде ..Хождение по мукам,,
— Про старика меломана с ул. Суворова — Степанов его фамилия, сам у него покупал записи, родственники у него в Канаде были. Убили его кажется в 82 году.
— А ресторан Банга сгорел в 77 году.
— Скобыч, слыхал? Был ресторан на Бривземниеку! Это хорошо, а то я уже сам начал было сомневаться.
— Ну, не помню я никакого ресторана, Балагур, видно был слишком соплив или меня еще не было. В моей памяти магазин пластинок Мелодия.
— А кто помнит, что было на месте новой полиции? ))))
— Обувная фабрика?
— Не… обувная фабрика рядом стоит, только административное здание фабрики снесли недавно. А там была какая-то радиостанция-глушилка. Полно антенн. А с улицы была керосиновая лавка — керосин продавали народу для керосинок ))) Напротив, на месте Рими был таксопарк. Такси… ремонтная база… комнаты отдыха… закрытые ворота — выехал на линию… вернулся с линии…
— А Лиепаю просрали. Без преувеличения — в городе были сотни (не десятки!) предприятий… работающих предприятий. И все просрали. Садовые тачки и то из Китая возим. Даже бронепоезд настоящий никому в голову не приходило пустить на переплавку. Больница была в парке и на территории больницы косули жили, а не в болоте далеко за городом. Строительство жилых домов шло по всему городу. И военные корабли не стояли в центре города…
— ну ты мочишь. то что стоит в центре города разве можно назвать «военными кораблями» ?
— Там на палубе военный стоит… значит и корабль военный! А я помню как тут стояли Аврора и Бесстрашный… перед походом на Цусиму…))
— Лиепая считалась самым неблагоустроенным городом Латвии. Действительно обитые толью-рубероидом дома существовали только в нашем городе. Он еще забыл или не знает про так называемые сухие туалеты в 2 этажных и 1 этажных деревянных и кирпичных домах на лестничных клетках, которые до сих пор существуют в развалюшках в приозерье. В сильные морозы содержимое в керамических трубах (диаметр 200, 250) замерзало и у жителей этих домов начиналась веселая жизнь.
— Гости города из России были в ауте, от таких сортиров. Но им очень нравился пляж, море, сливки взбитые посыпанные шоколадом, бульон с пирожками, который превосходно делали в кафе «Кайя» , черный бальзам и пиво «Сенчу».
— А какое вкусное было мороженое! Шоколадное -любимое 15 копеек..
— Девочки любили сливочное
— Не знаю, что любили Ваши девочки, а наши любили шампанское и ликер Мокко ))
— Странно,ты ел мороженое, а девочки пили мокко и шампусик. Ты наверное с тетей в кафе был
— Кстати, Скобыч, а ведь был ресторан на Бривземниека…. тут кто-то выше даже его название написал. А ведь еще был ресторан на Бривземниека… вообще трактир правильно. Уж это заведение кроме меня никто не вспомнит. По Бривземниека до конца к порту, последний дом справа на втором этаже — длинная, в один пролет, лестница. Сейчас этого дома нет…. кажется там вообще пустое место сейчас…
— А помните в 1925 году где можно было снять путан на ул Робежу, так там натрахался что сейчас опять хочется.
— Вспомнить всё…
Отчасти любопытно, какой год имелся в виду в предпоследнем высказывании – 75-ый, 85-ый, 95-ый? Само собой, 25-ый тоже неплохо — общий поток, непрерывный в своей дискретности. Вот 50 грамм водки — это волна или частица? Еще и Могилев написал мне про ДОФ (упоминался на форуме), это Дом офицеров флота, был в Народном доме, светло-сером с книжным и кафе, которые недавно закрылись. Могилев там работал монтажером декораций, в театре Балтфлота:
«Там был ресторан. И буфет, и во дворе пекарня. Мы с Антоненко, осветителем, горячие булки получали в подарок. Редкий… гусар. Теперь в Сибири. Офицеры оттягивались в «Якоре» в военном городке. А тут, кто попроще, частенько захаживал, латыши сюда не очень нос совали. Днем здесь обедали недорого, те кто работал недалеко. Тяпать тогда было дозволено в разумных пределах в рабочее время везде. После открытия «Лаумы» в кабачке плотно засели ткачихи из лаумовской общаги. Порт, моряки, рыбаки, съем…
А самый титульный кабак был «Юра». Теперь это улица Лиела. Центральная улица от моста через канал, Юра был на той стороне, где Троица и гостиница Лива. Между ними. На втором этаже. Наверняка там сейчас что-то есть. Там самые забористые шлюхи обитали. Дороговато. Я как поэт бороздил просторы города останавливаясь в кафешках, влудить тминного ликера или мятного. На спасательной станции у нас был штаб. Там по ночам пекли кур или рыбу, читали стихи и обпивались сухим вином. Водка чего-то не шла… Да и дорогая. Четыре рубля. А сухарь — меньше рубля. Или крепленое яблочное. Считалось дурновкусием, а какой запах. Натуральное. Затыкаюсь..»
Как тут не возникнуть желанию присоединиться со своими историями, но они ж не здешние. Но я тут не за этим, снова есть дело: пояснить названия и прозвища точек общепита.
«Кайя» — это чайка, как «Чайка» тоже упоминалась. «Спорт», «Велдзе» — типа «влага», в каком-то более благородном смысле; была еще такая детская безалкогольная шипучка, может и есть еще. «Банга» — прибой. «Пасациня» — сказочка (уменьшительно-ласкательные в латышском не так что именно детские, распространены и за пределами этой стилистики, но тут да, детское). «Юра» — море, «Саркана бака» — красный маяк , «Дзинтарс» — янтарь. «Дайле» — красота, «Варпа» – колос. «Ница» – это не Ницца, а Ница – от поселка на побережье, недалеко от Лиепаи. В Риге тоже была «Ница», но там она была этакой венской, узкая щель внутрь дома, длинная стойка, вдоль нее высокие на одной ноге стулья, на стенах с обеих сторон зеркала; стены белые, рамы зеркал – как бы золотые. В начале 90-ых ее отчего-то превратили в пиццерию с национальным уклоном, а потом уж и не знаю во что, хотя она в самом центре и все время проходишь мимо. Вообще, по преимуществу тут общелатвийские названия, повсюду такие были. Разве что «Лива» и «Лиепава» не системные. Но вот никаких пивбара «Якоб Кетлер», бутербродной «Петр Шмидт», да хотя бы и «Сыновья лейтенанта Шмидта» (у него и самом деле сын был, у Графа есть об этом: «Я смутно помню маленького гимназиста, кажется, Одесской гимназии, который с матерью изредка приезжал на «Иртыш», радостно встречаемый отцом»). Не было коктейля «Карл XII и Петр I», шницеля «Илья Муромец». Столовой «Саратов», бара «Сикорский и его вертолеты», салата «Америка», десерта «Северный мол», наконец. И отчего бы не кафе «Колчак», ресторан «Александр III» или неформальное прозвище проблемного кабака «Цусима»? Ну да, они всем были идеологически чуждые, но уж Шмидт-то? Революционер, да еще там 1905-ый, — святое для всех сразу. Собственно, сейчас разнообразия тоже нет. Но, все же, Boulangerie, например. Что до упомянутой Могилевым «Лаумы» (Lauma, вообще-то, «фея», но работает и именем собственным), то, по его словам «Тогда она выпускала текстиль высочайшего качества, как полуфабрикат для дальнейшей обработки». Теперь, по данным на ее сайте, «производит неэластичные и эластичные кружева в широком ассортименте, разнообразный эластичный и неэластичный трикотаж, а также медицинские изделия – бандажи и повязки». Работает, да. В Северном предместье, ближе к Военпорту.
Вообще, эти истории не о ностальгии. Они даже и не воспоминания, а продолжающаяся жизнь. «Это просто, как в классе, по учебнику Пёрышкина: вагоны тормозили, но скользкий багаж с пассажиром свой путь — продолжал» (Парщиков). Ничего, что причина движения исчезла, оно же продолжается, а силы трения для него нет уже никакой. Есть длинные истории, их надо доигрывать, они вовсе не из бывшей жизни. Раз уж снова возникают – значит, не доиграны. Поэтому я шел в чебуречную. Вот она.
Работала. Чебуреки я не хотел – чего ж с утра, да и редко их ем. Но надо – чтобы соотнестись и рассмотреть все не спеша. Что ж, штук пять деревянных столов, касса-выдача за стойкой, там в глубине — дырка на кухню. В другом углу лабиринт подсобки с умывальником и туалетом. Разве что вдоль тыльной стены барные стулья и длинная доска-стол. При входе веранда, два стола за своей дверью, там курить можно. Клюквенные какие-то стены, мебель основательная деревянная, более-менее светлая.
Ну и громадная драцена у входа. Вот она могла быть аутентичной, под потолок загибалась, давно тут. Или когда-то принесли уже большую. Сразу не вспомнить, сохранилось ли вообще с того времени что-то общепитовское в Риге, — после того как в 2018 закрылась вечная пирожковая на Бирзниека-Упиша. Пара кафе в Старом городе не в счет, там туризм. А воспоминания на форуме, сопровождала ли говорящих некая тревожность? Ну, время убрало и убирает упоминаемые элементы жизни. А какую их часть запомнил? Постоянно был занят делами, настроение такое и сякое, а что вокруг – так, фоном. Сохраняется, да, в виде воспоминаний, да и каких воспоминаний — там же нет никакой длительности чувств, только называние точек, в которых было как бы то-то и то-то, ощущалось как приятное. А что тогда рядом было всерьез — уже ж неведомо.
Непременная бытовая отдушка, не ужасная, от этой накапливающейся со временем органической личности. Чебуречная, какие-то эманации из 70-80 ых. Внутри чего эти воспоминания — я и сам знаю: как выглядели все эти квартиры, что был за рацион. Да хоть свою тогдашнюю квартиру вспомнить. Холодно зимой, потому что щели между блоками хрущевки, запах газа, почему-то все время пахло газом, замазывай газовщики кран и стыки труб, не замазывай. Не главный признак эпохи, но стойкий. То ли кран капает, то ли будильник тикает.
От того времени в чебуречной не осталось ничего. Нет, чтобы металлические полозья вдоль стойки, вход со стороны подносов, выход на кассе. Такой она была или нет, а теперь выглядела как обычная латвийская провинциальная столовка-кафе. Чебуреки и те несуразные, тесто — будто гибрид чебурека с пирожком. Зато чуть ли не десять вариантов. С неким мясом, а еще с яблоками, капустой, творогом, с сыром, с сыром и шампиньонами и т.д. Тут бы для баланса сказать, что в телевизоре под потолком черно-белый Брель поет Dans le port d’Amsterdam.
Нет, не было там телевизора, а если бы и был, так бы без Бреля. Есть акустическая система, два динамика по диагонали, транслировалось что-то универсально-невнятное. Некое бесплотное что-то скребется внутри времени, вытягивая из тебя, как из улитки слизь какую-то; накручиваешь на себя эту застывающую смазку, отчего идентифицируешься и делаешься объектом, который перенимает на себя управление тобой — чуть ли не с самого начала функционирования. Фиксируя — не дотошно, но последовательно — обстоятельства, сопровождающих этот процесс. С уже не обсуждаемыми, слишком, потому что, уже частными и мимолетными, деталями. Вывески, чьи-то слова, запахи, всякие крупные планы, которые и не связать с конкретным городским адресом — ну, какая-то вывеска была где-то. Или трансформаторная будка или какой-то плакат.
Тут уж вспоминать как строился день, сколько было денег, на что тратились. Какое время занимали те или иные активности – белье постирать, сдать в прачечную, контролируя метки в уголках. Дела, не выводимые из исторических фактов. Казалось, что все это непременно где-то задокументировано, как иначе? Как если бы по ходу действительности оформлялась ее полная документация – не так, чтобы с какой то целью, а машинально. Тем более, что вокруг и описывают, и вспоминают. Но списка не оказалось, восстановить его нельзя – ладно, цену чебуреков и мороженого, да и то – может так, может иначе. Скорее так, но это и почти все, что запомнилось. Можно, наверное, восстановить величину квартплаты или почем была средняя курица, но все равно из цифр не понять, насколько было печально одно, насколько радостно другое. Как именно становилось лучше, если днем зашел в эту чебуречную, например. Если бы как Сен-Сенагон, тогда другое дело: то, что наводит уныние; то, что докучает; то, что заставляет сердце сильнее биться; то, что утратило цену; то, что кажется отвратительным; то, от чего становится неловко; то, что напоминает прошлое, но уже ни к чему не пригодно.
Над городом висит тяжелый бесплотный объект, какой-то, в самом деле, иероглиф, состоящий не только из историй, но и из вялости быта, физиологических актов. Он чуть отдельно, в определенном противоречии со всем этим – раз уж стал иероглифом. В нем и абстрактные бесплотности, не вошедшие в отношения с драконом. Может, тот и не склонен возиться с такими штуками, ему бы то, где на выходе будут физиология и органика. А тут еще и неустойчивая, пересобирающая себя конструкция; все время какая-то смена форматов, дракону сложно пристроиться. Просто Варез какой-то.
Варез, раз уж в голову пришел, тоже где-то тут неподалеку. «Эдга́р Варе́з (фр. Edgar(d) Varèse; 22 декабря 1883 года, Париж, Франция — 6 ноября 1965 года, Нью-Йорк, США) — французский и американский композитор, один из пионеров электронной и конкретной музыки«.
В сети есть статья Л.Акопяна, в частности: «Постоянная озабоченность Вареза проблемой нового музыкального инструментария <…> восходит к главной idee fixe, пронизывающей почти все его выступления и писания, а именно — к укорененной, судя по всему, еще в полудетском увлечении натурфилософией идее «четырехмерной» музыки, существующей в геометрическом пространстве подобно некоему живому организму».
То есть, у него тоже была длинная заморочка. Когда-то Варез вычитал у математика Юзефа Вроньски нечто, осознаное им так: «Я впервые столкнулся с абсолютно ясной, новой и одновременно будоражащей воображение концепцией музыки. Именно благодаря ей я начал воспринимать музыку как нечто пространственное, как звуковые тела, движущиеся в пространстве…» В другой раз: «Когда новые инструменты позволят писать мне музыку так, как я ее понимаю, в моем творчестве ясно будет ощущаться движение звуковых масс, смещающихся плоскостей, призванное прийти на смену линеарному контрапункту. При соприкосновении этих звуковых масс возникают явления взаимопроникновения и взаимоотталкивания. На некоторых плоскостях происходят определенные трансмутации».
Видно, что ему не хватало терминов, пришлось брать какую-то алхимию, хотя причем тут она. Есть и бытовое описание: «Я слушал Седьмую симфонию Бетховена в зале «Плейель», где из-за неудачно рассчитанной акустики часто случаются звуковые неожиданности; и вот в трио скерцо мне… внезапно показалось, что музыка словно отделилась от самой себя и спроецировалась в пространство — это было до такой степени живо, что я осознал наличие у музыки четвертого измерения. Возможно, это ощущение было вызвано слишком сильным резонансом в той части зала, по которой я проходил, чтобы занять свое место». Вот, в Париже тогда можно было ходить по залу и во время исполнения опусов — если, конечно, переводчик не напутал.
Считается, что заявления Вареза не надо понимать метафорически, у него не было другого варианта изъясниться. «Пространство» у него не «музыкальное пространство», а что-то другое, даже и дозвуковое. Что до «Отца электронной музыки», то не он ее придумал, но его главная фишка — «использование нестандартных тембров музыкальных инструментов». Ему надо было, чтобы стилистика могла меняться от абзаца к абзацу. С картинками было бы проще, со словами уж тем более, а ему требовались новые звуки, отсюда и новые инструменты. Но электронику еще не придумали, он использовал терменовокс, сирены. Такой вариант письма у него с начала двадцатых (того века), например, Ionisation (1929-31). С 1936 по 1954 вообще не писал (Tuning Up для оркестра помечен 1947-ым, но это набросок, 5 минут, не доделан), да и после — несколько работ, расслабленных. Тогда уже началась электроника, его не заинтересовала. Появилось то, с чем он работал как с отсутствующим, и что? Оно стало твердым, неинтересно.
Еще у него такое: начальная идея — «внешний повод, мотив, который постепенно исчезает — так, словно произведение, обретая форму, вбирает его в себя и в конечном счете поглощает его», — это в 1923-ем. Она просто желание, чтобы в этом месте (ну, где-то) появилась вот такая штука. К идеологии и рациональности это отношения не имеет. В 1960-ые он пояснял: «Существует идея, основа внутренней структуры, которая расширяется и дробится, образуя различные звуковые конфигурации или группы, беспрерывно меняющие форму, направление и скорость движения, сжимающиеся и расширяющиеся под действием различных сил. Форма произведения есть следствие всех этих взаимодействий».
По факту тут возникают тексты-ни-для-кого/чего. Какая аудитория, если форма сложится только к концу? Небольшая, которую интересует именно это, а не продукт с заведомыми свойствами. Не так, чтобы все это часто исполнялось. Это не беда, некоторые тексты существуют не для того, чтобы что-то рассказать и произвести запланированное воздействие. Они почему-то пишутся — потому, что обнаружено место, где что-то такое может/должно быть. Finnegans Wake, Стерн, «Чаепития» Леона Богданова, Iванiв. У Вареза примерно такое же. Производство среды, в которой должно возникать или мерещиться то, что интересно автору.
Должны быть тексты, которые написаны, вот и все. Нет необходимости перечитывать такие книги или переслушивать некоторую музыку, дочитывать/дослушивать не обязательно; достаточно знать об их существовании. Любая сумма извлеченных оттуда смыслов меньше, чем этот факт. Что ли, сообщают своим наличием о неком еще варианте. Должны быть штуки, которые просто должны быть. Или города, как этот эЛ, Lyva-Liva-Liba-Libau-Либава-Liepāja. Низачем, просто быть. Странно это, но на свете вообще очень странно, а то.
Да, на ул.Лиела, Большой между «Троицей» и «Ливой» никакого дома, где — по описанию Могилева — находился ресторан «Юра», не было. Я и не понял, что имелось в виду – мало места, сейчас там новенькая остановка транспорта. Не мог же ресторан быть размером с остановку? А это Леня немного сдвинул точку, по Lursoft ’у («Юра» в него успела попасть) адрес был Liela iela 7, «ликвидирован в 2002-ом». Не правее, а левее Троицы (если со стороны улицы), то есть – это бывший «Петербург», упомянутый у Графа ресторан-гостиница, куда ходили военно-морские люди в 1900-ые.
«Троицу» ремонтируют успешно, с верха башни капароловские слоники уже ушли. И она, все же, работает. Там есть сбоку калитка, сегодня была открыта, только что закончилась служба. Выдающийся исторический орган тоже функционировал, но его качество было не оценить, он тянул что-то равномерно-бесхитростное — пока прихожане расходились. А это лютеранский епископ.
Если всему непременно положено облекаться во что-то твердое, то почему бы и не в этот город? Города всегда просто трип в неизвестные расклады. То, что в них то да се – важно туристам, а на самом деле там внутри твой трип. Сам-то по себе трип ерунда; ну, трип и что? Но, если находиться в нем с открытыми глазами, а вокруг все остается как всегда — тогда находишься и тут, и там. Начнет что-нибудь или кто-нибудь появляться. Конечно, это описание города — тоже трип, что же еще.
Ну а дракон функционирует, переводя во все это все, потенциально готовое превратиться. Исходно прозрачный ангелочек-человек, составленный прозрачными выпукло-вогнутыми линзами, накапливает на стекле свет, цвет, запотевает, пачкается; линзы обрастают мясом, облепляются физиологией, на стекле расцветает органическая жизнь, а потом и умственная, а затем и социальная. Облепляется любимыми местами типа чебуречной. Время идет, налипание прогрессирует, и в какой-то момент процесс останавливается, потому что ты упакован уже полностью, готовенький. Тогда это нравится или нет, воспринимается как должное или же становится тесно. И что же, пытаться это сбросить с себя, например — как венские акционисты или венские же кабаретисты? Ах, на то есть много практик, удачных или не получится. Но можно же и наоборот: пусть налипает больше, еще больше — даже через силу, а тогда оболочка и треснет. Она приклеивает к себе мельчайшие пустяки, обрастает всем подряд, надо только дождаться, когда, наконец, треснет и отвалится. Снова будешь выпукло прозрачным собой.
«Vējš Cafe» опять не работало, хотя иные вполне шикарные точки были открыты, видел по дороге. Собственно, не такая там и щель, даже наоборот, короткая и весьма широкая улица за Большим серым домом, но уж как показалось в первый раз, что щель, так и останется. Потому что дождь тогда был, это из-за сильного ливня.
Ничего, есть еще на первом этаже универмага. Длинное, вдоль трамвайных рельсов. Жил бы тут, ходил бы туда, потому что было бы по дороге. Жил бы где-то так, что по дороге. Привык бы, что оно длинное и узкое, надо посторониться, чтобы разойтись с выходящими или официанткой (они еду носят, там и кормят). Еще и вход чуть загораживает справа спинка ближнего к двери кресла, оно там вплотную к ней. Вероятно, здесь думалось бы что-нибудь длинное и последовательное, не слишком расходящееся по сторонам. Рецензии писать удобно, например.
Нет, это кривой вариант. Чего ж сразу все на себя. Лучше прикидывать, кто и как бы тут мог быть. Вот, допустим, дом на следующем углу, там постоянный шум с улицы, небольшой, но относительно остального города изрядный. Там бы жил человек нервный, дергающийся от проезжающих мимо трамваев. А в этих закоулках непонятно кто,
но возвращался бы зимой в темноте, в оттепель — лужи по ногами, то да се. Влажные какие-нибудь страсти.
В этом доме
человек бы все на свете рассматривал символически, нипочему. От дома не зависит, просто так бы сложилось.
Да, что-то теперь все стало легко раскладываться. Шпилей на Язепе не один большой, и четыре поменьше. Иначе, все почти симметрично, главный вход со стороны Rakstvežu, Бухгалтерской, а она узкая и короткая, там не останавливаешься. Теперь остановился и видно, что два небольших симметричных шпиля над главным порталом, один большой — самый высокий — на колокольне справа от входа, он самый высокий потому, что основание колокольни высокое. И еще два больших — но они чуть ниже, чем колокольня, потому что вырастают из здания, а не отдельно — симметричных шпиля в районе алтаря.
А еще у кого-то напротив был двор, а там деревья и все время новая погода каждый день по несколько раз, все это занимает большую долю внимания и, собственно, жизни.
В каком-нибудь таком доме
у человека и мыслей не было, чтобы сбежать, уже наконец, куда-нибудь. Ему другого варианта и в голову не приходило. Дом тут ни при чем, просто человек сам какой-то такой.
Здесь бы жил кто-то, у кого есть неустранимое желание — всю жизнь не удовлетворяемое. Вот как выпить что-то, что никак не выпьешь, потому что не попадается. Не обязательно алкоголь, какая-то несуществующая для него жидкость. Не попавшееся ему сочетание веществ, которое ощущается где-то рядом. Ну, что должно что-то такое быть, хочет он этого. Но не попадается. Ну, скажем, не обратил внимания на текилу. Плюс лайм, соль.
Да, тут же есть улица Vidusceļa, она упоминалась, там бордель был. Vidus — средний, посередке, а Ceļš — дорога, путь. Так что естественно переводится как ул.Срединного пути.
Там рядом непременно кто-то, кто испытывает удовольствие от старения своей тушки, как явно ему лишней. Не умозрительно и в целом, а конкретно: вот, теперь это сбоит, а вот еще и это, славно. Потому что это все тут начинает ломаться, а ты такой как всегда. Вот уже и видишь вблизи хуже, славно. Все отвалится, а он останется.
Тут (не обязательно, что именно тут)
мог бы быть человек, который однажды заехал в Краков и там, на улице Госпитальной, увидел этот дом.
Увидел и все вспомнил. Как там жил с детства, родителей, где учился, как ходил по улицам, всю жизнь до смерти. Жену, детей, работу, болезни, время. С тех пор он иногда думает — и что с этим делать?
А еще дома и сякие.
Но это детская версия, Маленький принц, посещающий планеты, на каждой из которых — он сам, но несколько другой. Мог бы ими быть-стать, а каждый — отдельный, со своим значением, сюжетом и даже моралью. Но можно ведь не переводить в сюжеты с персонажами, а заняться собой, как лабораторной мышкой. Или не мышкой, пусть работает твоя 8-битная версия, прямоугольная и компактная, из крупных пикселей. Упрощение тут затем, чтобы не становиться тем, что увидел, а соотнестись, не превращаясь. На это хватит и 8 битов, пока еще незачем вводить в дело все свои обстоятельства. А те, который впишутся — запахи, сквозняки, виды по дороге в гастроном — пусть тоже будут 8-битными. Тогда ты тут небольшая цветная метка на местах, с которыми соотнесся. Что могло бы быть в этом доме, какая бы там была жизнь. Прицепляешь себя к чему-то очередному 8-битной меткой, вместе метки держит только сама идея втыкаться во все подряд. В этом нет ничего такого, и это все в нигде. У всех такое по-разному, объекты относятся, субъекты соотносятся, кто уж к чему склонен. Нет тут ничего однородного и одинакового.
Тогда убираем 8-битовость и соотносимся всерьез. Все эти запахи, сквозняки и виды по дороге уже тоже какие на самом деле. Тогда будет еще больше того, к чему на секунду приклеиться. В момент очередного соотнесения всякий раз как бы щелкает что-то, промелькивает что-то пустое, то есть — совершенно не заполненное содержанием какое-нибудь Hkdj277fxf, разве что отчасти сырое. Оно и выдает очередное место.
Вошел с местом в контакт, из этой точки-дырки прет что-то, что хочет к тебе приделаться, приделывается. Входишь в азарт, не держишься на расстоянии; какие-то куски чего-угодно, становящиеся на короткое время чрезвычайно лакомыми, почти страстью, как кусок пирожка, делаются частью тебя. А вокруг снуют неведомые существа, удовлетворяющие эти мелкие желания, они выглядят как разнообразие каких-нибудь землероек, разноцветных. Надо полагать, что желание оказывается этаким семечком или фруктом, а землеройки их поедают, удовлетворяя его тебе. Заодно складывается еще один кусок натуральной жизни. Небольшой, переплетающийся с другими кусками, все будет непрерывным. Такие окрестности, сякие. Эти улицы, другие. На них что-то происходит и происходит, сгущаясь вокруг тебя. Так устроено в этом городе.
Начнут появляться, откуда-то будут выталкиваться все более странные и, вроде, непривычные персонажи. Странные только потому, что не обращал на них внимания, такие они служебные и постоянные, а вот поди ж — теперь выходят на сцену, как звезды, друг за другом. И это твои собственные персонажи: этот принялся бормотать как-я-устал-как-все-задолбало или просто нахернахер; отслаивание за отслаиванием, отслаивая и отслаивающего и того, кто отслоил отслаивающего, и следующих за ними. Все подряд, какие только ни прошли сквозь голову, в свой момент времени ею обладая/управляя. Обнаружатся какие-то уж вовсе неведомые, но чрезвычайно важные, формата мелкой шелупони, которая живет где-то у тебя в щелях, но своими шуршаниями и подергиваниями как-то все и скрепляет. Много их там, разных, как насекомых, живущих там-то и где-то: обеспечивают выживание и социальность, — как-то же они обеспечиваются? А также некто, много разных нект, спящих личинками (белыми, жирными), они активизируются, Когда Придет Их Время. И вот, оно приходит. Теперь отсюда уже окончательно не выбраться, потому что уже не понимаешь, кто во всем этом ты сам. Но и это не беда. Будет еще один перескок.
Ветер поменяется, вместо Hkdj277fxf следущий элемент притащит уже Lkfh90djL, оно уже не сырое, а сухое и прозрачное. Делает то же самое, только притаскивает другое. Там другой масштаб, будет выдаваться то, с чем не соотнестись никак, в таком масштабе уже не вписаться. Ну, вообще-то можно, но уже без физиологии и социальности. Как и чем впишешься в кусок какой-нибудь отбитой штукатурки, а это она тут предъявлена. Вот, на доме, обратил на нее внимание. К чему она тебе, зачем? А предъявлена. Заметил — значит, предъявлена, будто из дополнительного мира, и не какой-то знак, а просто такая штука. Низачем, просто так. Впишешься, конечно.
Ну да, можно привязаться лирически (что за ощущение, что напоминает). Вот, немного пахнет дымом. Апрель же, траву где-то жгут; запрещено, но немного, тайком. Связать всегда возможно, но это ложная связь, они все просто так. И вот, их будет так много, что машинка, которая все с чем-то соотносит, не выдержит. Сломается, треснет от переполнения и ощутишь себя отдельно от всего. Потом-то все снова срастется и наладится, но уже знаешь, как это бывает.
Это как с путешествиями. Сначала ездишь, запоминаешь, что где чувствовал, приклеиваешься к приятным местам. Предполагаешь приехать еще раз. А потом уже знаешь, что второй раз не приедешь. Разве что случайно, по дороге. Место есть на свете, причем тут твои чувства? Того, к чему имел отношение, уже так много, что оказываешься сам собой, перемещающимся тут и там. Вот город эЛ, что тут было, что могло бы быть для тебя, а того, что на этих картинках так много, что еще раз рядом можешь и не оказаться. Никакого ещераза.
Видишь все это, как уже что-то, сюда прибывающее и тут же материализующееся, дракон в действии. Минимальное и невидимое приходит, из него во все стороны торчат антенны, чтобы производить, излучать факт своего существования. Те сложены внутри исходной пустоты, а тут расщепериваются в уместную размерность, так что вот и пространство, которого тут только что не было.
Все они существуют, не имея отдельного смысла; падают откуда-то и застывая, не застывая – на небольшое время становятся самим процессом падения. Так это и происходит, так работает этот дракон, все становится этим из ничего.
Как и все эти домики, щеколды, палисадники, вывески, мимо которых идешь. Дырки, ровные поверхности, что угодно, появились тут ровно так же, наросли из ниоткуда вдоль взгляда: только что их не было, уже выросли. Они делают это очень быстро, при повороте головы и не заметить, что их только что не было. А и в этой истории тоже присутствовала совершенно не известная автору логика. Все налеплялось последовательно, относительно чего-то, чего не понять, но оно точно присутствовало, потому что вдоль него и налеплялось. Может ли логикой быть состояние? Тогда оно и сделало эту историю, чтобы оформить себя, что ли.
Оно примерно, как металлический шар, внутри которого совсем пустота, вакуум. Или как камешек из магазина на Грауду – почему бы не представить незадокументированные состояния камнями: небольшой, чуть вытянутый, не геометрически-ровный. Как крупная виноградина, чуть примятая. Поверхность не гладкая, а как мелкий наждак. Чисто-белая, будто в инее или в сахарной пудре, но есть плоский скол, срез и видно, что внутри – сразу за поверхностью — совершенно прозрачно. Стекло, горный хрусталь, что ли. На вид будто в инее, но если из a следует b, а c — внутри a, то b следует и из c тоже. Даже преимущественно из c.
Это не книга, а набор фактур и всякого такого, что собиралось с лета 2018-го по май 2019 го. В книге, если делать, все изменится: надо расписать фотографии, убрать повторы, сократить цитаты; что-то уйдет-придет. Стилистически другая история, другой баланс текста, какой-то свой выход из него. А тут, раз уж картинки, картинкой следует и закончить. Я, конечно, дошел до Южных фортов, куда не собирался («Зайдешь туда, в них, а там пыльное помещение. <…> Пустое темное помещение, кинопроектор шуршит без никого, выдавая на листы бумаги все, что тут записывается, пленка уже приближается к бобине»).
Собственно, так все и оказалось. Пленка закончилась.