Приключения Сёрена без Рогнеды под сложным небом

02/07/2016:

Сон о прогулке и неспешной дружеской болтовне – и о внезапном воспоминании о другой жизни, которую я должен вести где-то ещё, необходимости где-то быть, о сжатии и растяжении времени, которое случается, когда я, например, спешу в аэропорт, об ограниченности моего пребывания где бы то ни было и о слезах от утраты этого другого мира.

Я просыпаюсь и нащупываю на своём теле уплотнение, и оно очень сильно болит. Я пытаюсь причинить себе мысль о скорой смерти, «ну вот и всё», но у меня не выходит.

Я хотел бы сделать из этого какой-нибудь вывод, но какой? О необходимости сгущения времени и о собственной неспособности принять вызов этого императива?

Ивано-Франковск, 11/07/2016

В этом сообщении содержится:
34% гласных из фразы «И если меток был костёр и взвился парус неба синего, шагай в пылающий шатёр, огонь за пазухою — вынь его!»
25% виолончели трехгранного мёда
23% воздуха между первой произнесенной после пробуждения фразой и второй

11% страха видеть себя в глазах другого и не знать, не чувствовать, какой ты

7% запаха ручки двери купе, за которой любовник Марии вылезает на крышу через окно

Черновцы, 16/07/2016

В этом сообщении содержится:
3% досады
23% дрёмомании
37% вкуса базарных слив
17% невозожности однозначно перевести на русский слово «лагiдний»
15% сжатых зубов Жеструа, когда он берётся за топор
5% провинциального смеха

Черновцы, 17/07/2016

au feu, à l’étang:

Три грозы: одна седьмого, под Бобркой, её я встретил со своими чемоданами под ивой на пригорке у магазина в компании мужика с пакетами и женщины с землистого цвета лицом. Она советовала мне сесть на автобус и поехать в другую сторону.

Другая девятого, во Франковске, в столовой «Смакота», в компании артистов с канала украинских клипов и мальчика на крыльце, который иногда открывал дверь, чтобы посмотреть на меня.
Третья сейчас, в офисе в центре Черновцов. Окна выходят на задний двор с треугольной стеной пристройки, на которой кирпичной сангиной нарисован чей-то портрет. Асфальт внутреннего двора разбит многолетними струями воды с крыш. На антенне мокнет вяхирь, во дворе – гора мусора. На заднем плане – берёза, на переднем – банка с окурками. Я чувствую подступающую досаду на отсутствующего друга, стараюсь её побороть, но у меня не получается, у меня нет никаких его жестов, которые я мог бы трактовать в его пользу (как, впрочем, нет и тех, которые были бы против него). Я прождал его неделю. Я беру билеты на послезавтра.

Москва, 25/07/2016:

пески Лоретты, фигура беспокойства,
сон при распахнутой двери на балкон,
поднимающиеся мясницкие колосники,
натяжение трещин в паркете, возвещающее начало четвертого акта:
низко висящий в серой дымке колоссальный молельный диск непередаваемо алого цвета
хроматический подвиг над площадью трёх вокзалов
для хлебных
для каменистых
для задевающих минутную стрелку ресниц Лоретты

Санкт-Петербург, 26/07/2016:

Я всё ещё не высыпаюсь. Я живу рядом с фабрикой по производству сирен, и там постоянно работают над производством новых, более эффективных видов. Они испытывают их по ночам. Бесконечное подтыкание одеяла под язык во рту филистимлянина, когда он произносит 148 (все 148) синонимов слова «dépaysement». Под моим правым веком застрял кусочек треугольной прозрачной пленки, и стоит мне сомкнуть глаза, как он стягивает всю ойкумену в одну точку, до тех пор, пока она не становится затылком оголённых конечностей, мучнистых, грилированных, молочно-поросячьих оттенков. Тогда я просыпаюсь.

Санкт-Петербург, 08/08/2016:

С чем сравнится цвет линючего* пальто начинающего сосновского маньяка? С утром на Демьяна Бедного? С завтраком на Ржевке? Со скамейками на Карпинского? С облупленными оконными рамами на Грибакиных?

*линяет стекает как протекло время

С тем, что не выбрал на Гражданском проспекте.

Нижний Новгород, 13/08/2016:

Я остановился у своих знакомых, с которыми меня мало что связывает кроме того, что когда-то они останавливались у меня. Я проснулся и вышел на улицу за материалами для печального завтрака, соответствующего духу микрорайона, в котором я оказался. Я зашёл в Магнит на улице Карла Маркса, и там, хмурым субботним утром, среди сморщенных болгарских перцев по заоблачной цене и очереди, состоящей в основном из рыхлых мужиков со своими гомеопатическими бутылками спиртного, меня одолело то каноническое ощущение бесполезности всего и тщеты собственных усилий в частности, которое не без удовольствия любит описывать русская литература. Я решил, что прибрежность Мещеры должна располагать к прогулкам по набережной, и, чтобы развеять тоскливое чувство, постарался найти её наощупь среди домов, заборов и ограждений, оставляющих для ходьбы лишь чумазые заставленные внедорожниками проулки между новостройками. Набережная представляла собой последовательность бетонных плит и джунгли из разросшейся сорной травы. В отсутствие прочих подробностей воображение дорисовывает к слову «набережная» как минимум фонарные столбы, скамейки и ступеньки к воде – и совершенно напрасно: это был именно что ряд бетонных плит на берегу. Как я ни старался, мне сложно было представить прогулку по ним субботним утром в ином состоянии, нежели похмелье, и я вернулся домой и включил Bedhead – Transaction de Novo. Начался дождь.

Через час капать перестало, и я стал пробираться к центру через лужи, заборы, отсутствующие тротуары и мост через Оку, на котором была пробка из машин и ни одного пешехода. На безлюдную Рождественскую улицу упал туман, из-за чего она стала напоминать фотографию Атже. Один из околокремлёвских спусков оказался обделён даже тропинкой для пешеходов, на его подъёме гулко кряхтели маршрутные пазики, похожие на лотреамоновские омнибусы. Я дошёл до бургерной «Салют», которую все, не имеющие к ней отношения, односложно характеризовывали эпитетом «хипстерская» – там была какая-то винная вечеринка, на которой моя вчерашняя знакомая ставила пластинку Fleetwood Mac – Rumors и зачем-то Мэрилин Монро, поздравляющую господина Президента с днём рождения и записи советской ритмической гимнастики. Арт-директором бургерной оказался обаятельный молодой человек с коллекцией пластинок, а за винную часть вечеринки отвечал энергичный блондин: он узнал во мне случайного знакомого из питерского бара «Хроники», и, видя его энтузиазм, я не стал сопротивляться. Когда с бургерами, вином и пластинками было покончено (в десять, чтобы не огорчать соседей), эта компания предложила мне продолжить вечер в «Селёдке». До неё мы заглянули в галерею напротив – там был сеанс танго-марафона и балкон с открыточным видом на всё такую же атжетовскую Рождественскую. После блондин-сомелье предложил продолжить вечер у него дома. Наш отряд расселся по такси, и меня долго куда-то везли в неизвестном направлении. В конце концов я оказался в просторной кухне квартиры на последнем, 17м этаже новостройки, причём ни в одной из окрестных многоэтажек не горело ни одного окна. Хозяин громко включил музыку и стал лихо отплясывать, сначала под Bad Balance, затем, ближе к утру, под Сукачёва и Агутина. Он аккомпанировал себе на губной гармошке, хватался за девушек и, не прекращая петь и плясать, наварил огромную кастрюлю макарон с бараниной. В какой-то момент он разгорячился настолько, что, несмотря на количество выпитого и протесты присутствующих, вылез из окна и дошёл по карнизу до балкона лестничной площадки. Снаружи тем временем лежал густой туман, в котором можно было различить лишь красные огни на крышах соседних высоток; сколько и куда пришлось бы падать нашему амфитриону, оставалось только догадываться. Казалось, что стоило ему склонить голову – и над ним загорались неоновые буквы «TRUE DARGELOS». Я помню свободу и широту его жестов, он настолько искренне радовался происходящему, что сумел заразить своим весельем всех присутствующих, и дежурные фразы про танцевали и смеялись до утра перестали казаться мне оборотами ленивого графомана. Домой я возвращался на такси в уверенности, что моя поездка по России вряд ли станет лучше, чем два часа назад.

Йошкар-Ола, 22/08/2016

Она появилась на моей карте России несколько часов назад из-за случайного знакомства с тремя парнями на темной стоянке у рано закрывшегося автовокзала Чебоксар (появившихся на моей карте за полчаса до этого). Один из них, накачанный, со шрамами на лице, в футболке с кастетом и угрожающими надписями вокруг и долгой историей наркотиков и искупления в монастыре в свои двадцать три, провел для меня экскурсию по живописному ночному городу. Среди прочего мы прошли мимо СИЗО в самом центре; его обитатели громко отрывисто переговаривались, гулко перестукивались и обменивались малявами в тихой свежести ночного марийского воздуха.

Сейчас я сижу на прогулочном мосту через озеро в центре города. Пасмурным утром понедельника здесь не очень людно. Дождь то начинается, то прекращается. Вокруг стоят недавно построенные реплики узнаваемых европейских архитектурных форм, от «Кремля» и «Василия Блаженного» до «аккуратных двухэтажных кирпичных домиков на берегу». Заросли напраслины в дельте неспешности: с тех пор, как я узнал о снах перековского Спящего, я всегда думаю о наблюдательном посту на берегу или тем более в центре озера как о месте ощущения, обретения себя. Вот его звуковая панорама:

треск проезжающего велосипеда, визг ребёнка, бой курантов, «я получается с её сестрой живу, это пиздец», смех катающихся по озеру на лодке, церковный хор, ребёнок что-то спрашивает, ему отвечают «этот дядя и есть архангел», «у тебя аккумулятор достаёт?», шум фонтана, девочка громко прыгает в лужу, отрывистый лай собаки, «стой стой стой», шум как рябь от колокола на поверхности озера.

Пермь, 30/08/2016:

В Пермь я ехал в чёрном мерине по разбитой и неосвещённой трассе под Юрия Антонова – совершеннейшая балабановщина. За Ижевском лиственный лес сменяется бором, и дорога начинает петлять между деревнями. В низинах лежит туман, и я узнаю в нём себя: так я холодею перед сном.

В какой-то момент в Перми я сменил место ночлега, и от этого сменился и мой ритм, и пейзаж, сменилась и погода. Я нарочно остаюсь в каждом городе на пару-тройку дней больше, чтобы начать в нём скучать, его исчерпывать, им насыщаться. Я нахожу здесь усредненную улицу (Коммунистическую), впервые ощущаю осень у типового забора с пожухлым граффити времён Революции (стулья, электричка, муравьи, космос), в пейзаже с Нивой уже неопределённого цвета, годами ржавеющей на стоянке у девятиэтажки, в трамвае, проезжающем мимо бабушек, уже в пальто, торгующих у знака «торговля запрещена», в открытом окне третьего этажа типовой школы и звуках дворника, метущего двор. Я захожу в гастроном на улице Ленина и покупаю то, мимо чего мой взгляд давно уже привык скользить, не останавливаясь: двести грамм конфет-батончиков и фунтик семечек.

Екатеринбург, 03/09/2016:

Екатеринбург приветствует меня ленинградскими фасадами XX века, но там, где в Петербурге я встречаю мягкость и даже рыхлость, интеллигентскую беззлобность и даже мягкотелость, здесь за стенами домов живёт та внутренняя сосредоточенность и дисциплина, которая часто встречается у бывших алкоголиков, наркоманов и заключённых. После пермского тяжмаша я проникаю в тело города так, как погружаются зубами в мякоть плода, и я не знаю, когда наткнусь на косточку. Может, после нескольких лет интенсивной ройзмановской селекции её уже нет. Может, я проглочу её, не заметив. В любом случае, мне бы хотелось уехать отсюда раньше, чем привыкну смотреть на гигантские скамейки и урны и другие дары железных звёзд без содрогания.

Тьма за окном поезда, 07/09/2016:

Мы проходим через ночной дождь как через полустанок: где-то зазвенел неслышный будильник, и капли нехотя, словно натощак, стали делать своё дело: наносить сонные удары градом выплюнутых сначала вишнёвых, затем виноградных косточек, наносить наотмашь и вслепую, как автотюн. Стекло покрывается глазными каплями желе, жёлтыми, как свет фонарей ранним вечером четверга, и вот наконец круговое движение становится возвратно-поступательным, тормоза скрежещут in reverse, и startled, как прикосновением к плечу, мы трогаемся в путь.

Санкт-Петербург, 11/09/2016:

Петербург – это комфорт и прохлада, настолько грандиозная, что я хожу по улицам и пою альбом Скотта Уокера («3») целиком, пока прохожу от начала Невского до конца. Я выдерживаю взгляд идущих навстречу прохожих – но и с досадой отмечаю, что за время путешествия оброс лишними движениями-паразитами. Я много прикасаюсь к лицу бессмысленным эротическим жестом, сравнимым с наготой строителей ГЭС на барельефе на фронтоне над входом во ВНИИГ, сравнимым с новой старой песней Гребенщикова, услышанной в переполненной маршрутке среди разговоров на узбекском*, информационного шума таблоидов и тошноты.

*петербургские городские топонимы торчат из них, как гвозди из гончарной глины.

Домик на Липовой аллее снесли, а сон про соблазнение заканчивается видом лежащей на ладони небольшой тёмной-синей книжечки под названием «a propos du va-et-vient».

14/09/2016:

если думать о лете как о наваждении и пытаться проецировать его на популярное в поп-музыке наваждение романтическое, то вот две точки, входа и выхода; моё лето поместится между ними.

Game Theory – Erica’s World ——————————————— Frazier Chorus – Prefer You Dead

14/09/2016:

Вот и снова всё, привет! Солнце восходит и закатывается над камнями, мхами и вышками электропередач, в сменивших его созвездиях селится омела, остаётся лишь яма посреди переулка Ульяны Громовой.
Доверяйте чародеям, не забывайте дышать, не растворяйтесь в воздухе, потеряв равновесие – я хочу от вас чего-то ждать. Если вы хотите меня видеть, помните, что перистым облакам, как и мимикрирующим под них следам реактивных самолётов, наплевать на государственные границы; если хотите услышать мой голос – приложите ухо к земле.