стих о латышской поэзии

в самолёте я читал стихи

латышских поэтов в переводе Х

(немного досадовал на язык его предисловий, будто ушедший

в Афишу или Сноб московский поэт сочинил, а жаль, переводы что надо),

читал на Киндле пдф, он странно открывался,

каждый раз приходилось проделывать процедуру увеличения масштаба, выведения стиха

в середину матового листа, чтения

уменьшения масштаба, переворачивания

страницы.

 

дело хлопотливое, признаюсь,

но если не психовать, к чему я, увы, предрасположен,

то получается такая китайская церемония, только лучше:

они писали стихи, медленно кисточкой выводя иероглифы на рисовой бумаге (специальный формат рисовой бумаги, подходящий для печатания стихов, говорят, придумала Сюэ Тао во времена Тан, оказавшись в Чэнду),

а я их читал, что круче,

читать лучше, чем писать, хотя, признаюсь,

у меня не всегда получается;

у меня вообще редко что получается, но я не унываю,

а если и унываю, то не показываю вида, впрочем,

особенно-то и некому эти виды показывать, да и кому все это интересно,

короче, я был погружён

в увеличение и уменьшение масштаба латышской поэзии в переводе Х,

глубоко погружён в сосредоточенное перепереперелистывание листов пдф,

в то же время вспоминая, при каких обстоятельствах я впервые

читал эту книгу.

 

обстоятельства просты.

года два с лишним тому я жил в доме писателей в Вентспилсе,

иногда, наскучив прогулками вдоль Венты и моря,

а также сочинением не помню чего в своей комнате,

а также чтобы навести на свою тихую жизнь тень разнообразия,

я спускался в библиотеку дома писателей,

и сидел в креслах, несмотря на жуткий холод.

там я и прочёл впервые латышскую поэзию в переводах Х.

 

пдф мне прислал, наверное, Семён Ханин, уже позже.

когда я собирался в Китай на почти полгода,

я набил Киндл всякими книгами, опоясался,

так сказать, боеприпасами, как красный матрос перед боем пулемётными лентами.

латышская поэзия в переводах Х тоже предполагалось боеприпасом,

но я его не израсходовал. почему?

сложно сказать, ведь я в Китае прочёл от скуки уйму книг,

даже тысячестраничную новую и новейшую историю Китая какого-то жизнелюбивого британца осилил.

наверное, латышскую поэзию в переводах Х я, сам того не зная,

держал, как последний патрон,

для себя.

 

критический момент наступил на восьмом часу рейса

Гонконг-Лондон,

но до этого ещё был рейс

Чэнду-Гонконг,

а перед ним перемещение по Чэнду ранним утром, плюс тридцать пять уже было.

в общем, я стоял до конца, как красный матрос,

то есть, не стоял, а сидел

в самолетных креслах,

ещё уйму всего прочёл, отредактировал для своего

журнала неинтересную статью,

три раза ел, прохаживался по проходу между китайцами, чьи лица были озарены

экранами, вмонтированными в спинки кресел перед ними,

китайцы смотрели фильмы и я косо подглядывал на их экраны,

и на их лица, отражающие экраны,

но продолжал читать.

в общем, после восьми часов

последнего перелёта, когда

все средства были исчерпаны,

я решил пустить в себе в лоб,

медленную пулю латышской поэзии.

Да, чуть не забыл:

я тоже иногда включал экран перед собой,

но не для фильмов, конечно, нет, там показывают карту местности, над которой летит самолёт, очень поучительно.

 

так вот, в тот момент,

когда я читал стих Вациетиса про антрацит,

я перевел красные, слезящиеся, мутные глаза

от экрана Киндла на экран, вмонтированный в спинку кресла передо мной,

и обнаружил, что в этот самый момент

мы пролетаем над Ригой.