Ожег глаголом

Николай Кононов

Я знаком со стихами Виктора Iванiва достаточно давно. Настолько давно, что успел увидеть, как он менялся, как мутировали вещества, из которых складывалась его поэзия. Как претерпевала перемены вся его лирическая оснастка. Как он отвечал на мутные запросы нашего невыразительного времени. Я встречался со всем арсеналом свободного стиха, к которому он прибегал. Я видел, как он читает со сцены свои пьесы — артистически оттопывая им пятки (когда обращается к русскому раешнику, который сейчас именуют «рэпом»).

За разнообразием пластических атрибутов, которыми пользовался В. Iванiв, всегда просматривалась противоположность сегодняшнему общепоэтическому профилю. Он (для меня, во всяком случае) всегда находился за границами этой смутной суммы. Хотя бы потому, что писал на «дисциплинированном» культурном языке. Чутко пользовался его (языка) инфантильными и сенильными возможностями.

В свое время меня удивил его прозаический опус «Город Виноград». Не сюжетом и способом изложения, а культурной теснотой. Когда у меня возникло чувство связанности этого текста с лучшими книгами, написанными в русской литературе XX века о юности и детстве. Хотя в его прозе не было никаких отсылок к Л.  Добычину или, скажем, К.  Вагинову. Но было другое, какое-то особенное «связанное» пронзительное, а лучше сказать — стеснительное слово. Я говорю об этом, так как этот «видовой признак» оказался продолженным и в новых стихах В.  Iванiва.

Элегантность русских классических размеров, к которым прибегает автор, читается как пластический вызов, как философский укор, как маятник гипнотизера, укачивающий невротика, чтоб он, уснувший и расслабившийся в ритмическом ступоре, выболтал прилюдно (или хотя бы разглядел в себе) заветное. Не в этом ли задача лирики?!

Интересен репертуар последних книг — любовное смятение, жалобы, сетования, укоризна, жалость. Этот список поразителен, так как банален. И вместе с тем пронзителен, так как искренен. Самое удивительное, на мой взгляд, то, что В.  Iванiву удалось произвести эту операцию «искреннизации» на традиционном веществе, не разрушая лирическую просодию, а превозмогая ее. Обновленные свежие усложненные рифмы, запаралелленные на территории одной строфы с банальными, простыми, производят какой-то новый эффект достоверного говорения, будто бы есть не искореняемая ничем точность переживания жизни. Эти простые поэтические средства освежают неоромантический контекст, наделяют зачастую торжественную речь силой юмора и странного в такой сюжетной ситуации подвоха. В этом мне видится особенная новость этого поэта, его специфика и достоверность. Он своей частной практикой будто бы преодолевает на наших глазах тотальную алекситимию новейшей культуры. Он хочет вернуть ей слова, необходимые для наречения чувств, так как вдруг со всей непреложностью он обнаруживает на наших глазах, качаясь в чудесном поэтическом трансе, простую истину, что чувства — есть. И это сделано с такой силой искренности, что оказалось настоящей новостью.

Парадокс лирики В.  Iванiва — в ее «политической» неуместности на сегодняшних поэтических подмостках. Но, неуместная политически, она делается от этого пронзительно необходимой аналитически, так как множественные побуждения оказалось необходимо свести в «глагольный» фокус, чтобы жечь чье-то сердце. В этом точно есть «политическая» нужда сегодня.

***

В фотографии к заголовку использован фрагмент работы Зоси Леутиной к прозе Iванiва «Про арбуз» на post(non)fiction.

Все материалы блока: «Iванiв, семь версий».