Ужас с запахом чего-то родного
Как живет человек, постоянно доказывающий существование себя? Что такое он без эмоций по всякому поводу? Не высказался – отсутствует вообще, тут же не мнение заявляешь, а делаешь себя на время присутствующим (а если начнут возражать, то это же угроза ему как таковому). Или же районная лексика позволяет немного обустроиться в мире, который непонятен, недружелюбен и т. п. А еще есть семейная лексика со штампами-цитатами, или детская, или общегражданская милота с вкусняшками, молочкой и т. п. Все они надежны. Лучок, пироженки. Картофан, пивасик. Язык вообще территория ужаса. Ну, его избывания. Ежедневного.
Отсюда и склонность присваивать язык в домашнем варианте, находить сообщников по этим словам (а как у вас называли это? ах, у нас тоже!). А наоборот – если нет общего – это ничего. Привычно, в порядке вещей – вокруг же языковой ужас. Рядом и уверенность литераторов (и колумнистов), что надо бы найти какое-то такое слово, чтобы. Навертеть эпитеты, которые сразу все и совсем. Цитаты и шаблоны, переиначивание шаблонов и цитат, вот это все – они любят такую фразу. Мемы. Такое отпихивает ужас, делает словесный пузырь, прочный. Вполне естественные чувства, но сам этот комплект и предполагает какой-никакой ужас, по определению.
Слова должны быть понятны, у всякой вещи, ситуации, ощущения должно быть название. Тут не ходьба в неведомое – не Хлебников, а тоже вполне природные желания. Вот, например, часто собирают подборки слов на чужих языках, которые означают то-то и то-то, но на русском схожих слов нет. Может, эти слова и в самом деле употребляют, хотя, скорее, тут чьи-то эмоции при чтении словаря. Все гуглится, из одной такой подборки:
«Rwhe (язык тсонга, разновидность банту, Южная Африка) – упасть пьяным и голым на полу и заснуть.
Myötähäpeä (финский) – когда кто-то что-то сделал дурацкое, а стыдно за это почему-то вам».
Эмоции предполагаются потому, что там есть и заведомо кривые объяснения:
«Panenka (чешский) – изначально существительное «кукла», преобразованное в глагол, получило и новое значение – «смутить собеседника/оппонента чем-то таким, о чем он никогда не знал и не слышал, показать своей интеллектуальное превосходство», то есть, именно то, чем мы любим заниматься больше всего на свете».
Автор публикации это и демонстрирует, потому что «кукла» — не причем. Речь о футболисте Антонине Паненке, придумавшим циничный способ бить пенальти – не по углам ворот со всей силы, а по центру, по дуге, причем слабо: тогда вратарь уже куда-нибудь брыкнулся, лежит и смотрит, как через его тушку медленно перелетает мяч. Но есть риск, вратарь может и не дернуться. Зато Паненка так забил решающий пенальти в финале чемпионата Европы 1976 года. Чехословакия против ФРГ. Собственно, исходник, сам момент – с 1:43.
Это к тому, что из любого слова расходятся разные истории. Ну а запихнуть их обратно в какое-то слово – безумие ж какое-то. Вот еще:
«ジバク [jibaku] (японский) – особенность человека во время спора впасть в такой азарт, что начать опровергать то, что сам сказал раньше.
Craic (гэльский ирландский) – приятная беседа внутри хорошо знакомой компании, когда можно говорить любые глупости, и никто тебя не застебет».
А также весьма изощренная конструкция, (утверждается, что здесь «яганский, язык кочевых племен Огненной Земли»): «Mamihlapinatapai – взгляд, которым люди обмениваются и осознают, что оба хотят одного и того же, но никто не решается начать первым».
Здесь главное – чувство, что любое ощущение, в том числе – непростого чувства – должно быть кодифицировано. А когда явление есть, а слова нет, то было ли явление? Слово должно быть. Тем более, что слова в подобных списках обычно уютные. Жить стало бы лучше, когда на все есть свое слово.
Сбоку здесь тема nonce-words (окказионализмов, одноразовых слов). Слов, которые произведены и работают в конкретной штуке. В тексте, выступлении, разговоре, в чем угодно. Их до этого момента не существовало, они вызваны контекстной необходимостью, их появление обеспечено сообразительностью говорящего-пишущего. Но это для умственно и словесно изощренных. Каламбуры и все эти культру-мультур, шашлык-машлык тут не причем. Здесь не о шаблонах инстинктивного бормотания и не о праздном остроумии.
Но конкретно: если ты не знаешь, как что-то – то, что ощутил – называется, то это неприятно. Значит, это ощущение тебе не принадлежит, а, может, его и не было. Ну да, это не относится к более-менее научной терминологии. Но слова по поводу ежедневных бытовых ощущений быть обязаны. У любых ситуаций и чувств названия быть должны.
И вот, наконец, Ольшванг – собственно, все это это текст об одном его проекте. В конце 90-х был человек, который сделал такое, что потом долго блуждало по сети, в ЖЖ, потом и в фейсбуке. Он сделал кроссворд. Вроде, вывесил его где-то на улице в Саратове. Цитата по ссылке из ЖЖ.
По горизонтали:
1. Незаметно склеенная посуда. 6. Сюрприз, известный заранее. 7. Человек, опоздавший на поезд или самолет. 9. Старое насекомое. 11. Минута, оставшаяся до встречи. 12. Квартира с большим количеством мебели. 13 Неуслышанный будильник. 20. Разросшаяся крапива. 21. Выросшие ноги. 22. Вовремя спрятанный предмет. 23. Незнакомое слово. 24. Стул, крутящийся только по часовой стрелке. 26. Двести грамм сыра. 30. Неприятная телепередача. 31. Мерный, повторяющийся звук. 32. Платье подруги. 33. Минимальный суверенитет. 34. Забытый в холодильнике продукт. 35. Любимая работа, выполняемая каждый день.
По вертикали:
2. Действие, стимулирующее принятие решения. 3. Стертые обои. 4. Легкое нарушение в дорожном движении. 5. Мнение со стороны. 8. Чувство социального неравенства. 10. Чистая, но непрозрачная вода. 14. Одетый наизнанку свитер. 15. Научное открытие без эмоциональной окраски. 16. Тупая сторона ножа. 17. Следы от чернил в кармане. 18. Пыль в недоступных местах. 19. Старое одеяло. 25. Пустая катушка. 27. Хорошая привычка. 28. Опыт в стихосложении. 29. Абсолютная материальная ценность.
Куча простых дел и штук, которые не называются никак или непонятно как. Разрыв реальности и речи. В самом же деле, должно быть слово для «Пыль в недоступных местах». Как иначе, ее же полно, а слова – нет? Или очевидное «Работа без договора». Как же не ужас, когда это не называется никак? Ольшванг по этому поводу (уже в 2019-м) говорит ровно это: «Работы позволяют всматриваться в невысказанное, в пустоту, в пространство между словом и образом. И, возможно, это поможет обрести ответ». Ну а поскольку конкретного ответа тут и быть не может, то вот он и ужас. Ибо не обрести. Ну а тогда ужас, разве нет?
20 лет назад эта работа и воспринималась так, что все эти слова (по вертикали и горизонтали) быть обязаны. Но это была история раннего рунета, когда с фактчекингом было не очень – еще было мало ресурсов. Так что в начале нулевых автор был этаким неведомым одноразовым безумцем, ну а «Ольшванг» типа условное имя. Иногда упоминался как «Альшванг». Некий крэйзи из ниоткуда, решивший дать определение всему разнообразному, что почему-то еще не кодифицировано чоткими словами.
В некоторых публикациях в ЖЖ его представляли точнее. Например, в комментарии к приведенной выше ссылке:
«В 1998 году художник Антон Ольшванг развешивал кроссворды на автобусных остановках Самары. Пассажиры приходили в БЕШЕНСТВО, пытаясь их разгадать.
Антон стал первым троллем в истории. Дело в том, что невозможно разгадать этот кроссворд – ответов не существует в природе!
Попробуйте и вы разгадать)) Может, получится!»
Причем тут тролль? Слова «тролль» в 1998-м не было – разумеется, эта публикация появилась в октябре 2016-го. То есть, и в 2016-м акция воспринималось как актуалка. Что справедливо, потому что когда ж такие вещи не актуальны? Ничего же не было разгадано.
Вконтакте есть «Группа разгадывания кроссворда Антона Ольшванга». Там полно всякой ерунды в формате борьбы с Альцгеймером впрок – привязанной к кроссворду. Но и тема некоторого избрания травмы по поводу его нерешаемости тоже маячит. Вот так долго граждан действуют на некоторые вещи.
Да, тут легенда, это было 20 лет назад, а теперь-то все не так. Собственно, но отчасти как раз ровно так, потому что Ольшванг акцию повторил, но – теперь она была уже зафиксирована институционально, на сайте ГЦСИ:
«ПУСТОТНЫЙ КРОССВОРД
1.12.2018 – 31.01.2019
Выставка на остановках общественного транспорта Самары в рамках международной программы современного искусства «Улица как музей – музей как улица»
Художник: Антон Ольшванг
Руководитель программы: Неля Коржова
При поддержке «RUSS OUTDOOR»
Тут можно сообразить, что это был не провинциальный герой-одиночка, а вполне системный артист. Можно прогуглить, у него не только кроссворды.
В этот раз было предуведомление (орфография и т.п. сохранены):
«Жители Самары, ожидающие транспорт на заснеженных остановках, вдруг встретят нечто, что заставит их задуматься о времени, пространстве и важности простых понятий, формирующих нашу жизнь.
Событие состоится в рамках программы «Улица как музей – музей как улица», стартовавшей в 1998 году Самаре. Программа посвящена новым методам взаимодействия современного искусства и городской среды.
Зрители увидят проект одного из первых участников программы, известного московского художника Антона Ольшванга, который предложит разгадать кроссворд, описывающий значения нашей повседневности».
Так что это расширенный римейк. Акция проводилась на 10 остановках (перечислены в пресс-релизе). Видны два варианта сетки, оба новые. Один из них (там, вроде, можно разобрать вопросы):
Ну да, должно же как-то называться место в машине ровно за водителем (30 по горизонтали). Вполне возможно, что окказионально это место всякий раз как-то называется, надо же иногда указывать кому куда садиться. Вероятны и региональные варианты. Так почему бы и не семь букв?
Еще в 2019=м был такой вариант:
У кроссворда Ольшванга чрезвычайно высокий КПД на тему «Искусство должно будоражить». Работа – словесная per se: придумать какое-то количество позиций, которые кратко формулируют нечто донельзя очевидное – не может же быть так, чтобы этих слов не было. И все, больше ничего придумывать не надо. Сетки кроссвордов – стандартные. Их там видно всего две (плюс первая, легендарная), но да хоть пятнадцать, это не проблема. Номера проставляются как угодно. А у зрителя мороки выше крыши (он же поведется). А как иначе, когда тут «описывают значения нашей повседневности». Словесная работа замечательная. Это, конечно, литература – она может быть и такой. Ольшванг тут арт-литератор, словесный артист.
Почему я о нем именно сейчас? Давно хотел об этом написать, еще когда увидел, в начале нулевых, но как-то все было не до того. А теперь сложилось – в одном зуме о нем меня спросила Саша Артамонова (Калининград, ГЦСИ – или как он теперь). Да и ситуация изменилась, вроде. Кроссворды на месте, контекст другой.
20 лет назад над проектом висела некоторая пророческая тяжесть: некто неизвестный знает все эти слова. Они реально есть на свете, просто вы их не знаете. Теперь несколько иначе.
Тогда, например, с действительностью бились граммар-наци. Теперь они свою борьбу проиграли, что угодно стало писаться как угодно. Проиграли и потому, что новые пишущие (их за 20 лет наросло много) о них и не слышали, так что не могут и сообразить, что со словами вообще бывают какие-то проблемы. Какая разница, не при чем или не причем, день рождения или день рожденья. Понятно, речь не о территориях, где склонны писать корректно, речь о пространстве социума, который повсеместен и почему-то продолжает считает себя равномерным.
По поводу Ольшванга есть ощущение, что ощущения теперь другие – теперь уже не личный ужас встречи с неведомым. 20-то лет назад все было в целом по всему социуму, где есть облако слов общего понимания. Социум же равномерен, простые дела должны называться однозначно, иначе социум равномерным не будет, а это же конкретный социальный ужас. А теперь все расплывается – учитывая и социальные сети, и тп – какие теперь грамматические и прочие нормативы. Да и значения слов мутируют (ну типа «мальчик в клубе склеил модель» и проч. такая хня).
Вряд ли кто-то в 2019-м старательно пытался разгадать кроссворды. А в предыдущий раз точно пробовали. Уже и не пытаясь свести варианты, а просто прикидывая слова по каждому номеру (сужу не только по себе). Ладно уж сама крестословица, но должны же быть слова для того, что там по вертикали и горизонтали. Теперь истинные слова не обязательны, не только в связи с кроссвордами, а и вообще. Теперь что угодно как угодно, домашняя лексика побеждает все.
Норматив где-то болтается, но уже в другом качестве. Он тут теперь – гипотетически, если ощущается вообще – как привет из какого-то пространства, где только и возникают вопросы правописания. Кроссворды не делают вызов (так ощущается) из-за громадного количества речевых актов вокруг. Да и одно дело – фатальный кроссворд, простоявший 20 лет без изменений, а сразу несколько других – другое. Фатальность похерена в пользу речевого акта. А их на свете уже много – и речевых актов, и актов самовыражения. Теперь Ольшванг произвел не внезапную общую проблему, а частное высказывание.
Что не устраняет языковой ужас, но делает его незаметнее. Потому что территория условной нормативной грамотности и четкости выражаемых смыслов находится не в области слов. Когда речь корректна грамматически, синтаксически, стилистически и т.п., то ее и не видно – видно то, о чем она. Она как-то уже и не совсем в быту, хотя все ее слова тут. Но она какая-то другая. Что, в общем, системное нарушение равномерности – что парадоксально, она же предполагает общие правила. Что ли язык не ощущается, когда он грамотный. То есть, когда он средство. Потому что неграмотный или самодеятельный язык – самовыражение.
Собственно, ужас теперь должно бы вызывать само это отсутствие нормативной равномерности речи, но отдельные зоны других и не слышат. А сторонники внятной речи наглядно проиграли – учитывая новую грамотность и медийных, и государственных текстов. Умных и избыточно образованных не то, что оттеснили, на них не обращают внимания. Не специально, просто о них и, соответственно, их мнениях и не знают. И не намеренно, само собой. Ну да, еще и потому, что социум решил, что стараться умом не надо вообще, это же недемократично, все хороши какие есть. Ах, резонно, иначе-то как жить. Но речь не об этом.
Все это к тому, что тогдашний ужас от того, что что-то не названо (представляется, что он был), ушел. Теперь иначе: не названо – сами назовем, а не придумаем, так и неважно. Но из этого не следует, что языковой ужас устранен на социальной территории. Иначе бы не шли интенсивные заимствования (продукты, гаджеты, действия, восклицания, прочий всяческий нейминг), феминитивки. А терминологические заимствования типа буллинг/шейминг/эйджизм/газлайтинг/абьюз/триггер, они ж примерно как решения кроссворда, подобного ольшванговскому. Эти слова нашли себе клеточки.
Заимствованные термины означают нечто иное, нежели в месте, откуда они были взяты (попробуйте выкопать в русскоязычном гугле исходное значение слова триггер). Что делает соответствующие этим словам травматические опыты совсем уже своими. Пространство при этом разрывается. Подбор удобных точных слов производит каждая группировка, она и определяется ее кроссвордом-матрицей – чтобы приручить мир своей групповой лексикой. У каждой из них своя решетка и все у них должно сойтись, обычно и сходится. Нет такой группы, у которой базовый кроссворд бы не сошелся.
Внутренность таких пузырей можно обустроить на свой вкус, но тут уже не будет поддержки со стороны какого-то основного управления языком. Отчасти похоже на свободу, но и онтология же остается. И она еще более отчетлива, поскольку более частная чем раньше: что все это тут такое? Как самому вместить неведомое в речевые акты? Пусть даже и в своей группе, в ее кроссворде. Нет там пункта об арзамасском ужасе, а он же по факту есть.
Конечно, все это в мягкой, более мягкой форме. Как бы расщепив общий ужас на частные. Ну, считаем, что он разбивается, перескоком от экзистенции в травму, от гдея? к чтосомной?. Так что все это позитивно – имея в виду склонности социума. Это производство места, где будет приятно больно, ужас сделался своим, пахнет именно твоим домом, не чем-то чуждым. И тут можно ввести в некий кроссворд пункт «ужас, пахнущий чем-то родным, отчего даже милый», 6 букв.