Смерть, рок-н-ролл, буржуа и дух времени

I. Восстание мумий

 «Хорошо бы спросить — посреди всех этих бесконечных заклинаний о божественном гении Мика и Киифа (…) и прочих пожилых джентльменов, засоривших рекламой собственных концертов музыкальную прессу – что именно всех так радует и почему. Я посмотрел часть выступления «Роллинг Стоунз» в Гластонбери, разрешенную к трансляции Би-би-си; было совершенно ясно, что мы не присутствуем при очередной инкарнации дионисийского мифа; мы лицезреем даже не перехваленные ошметки стиля бесконечной допотопной революции, а просто группу, которая столь удачно играет в саму себя, чей последний приличный альбом вышел в 1978 году (Some Girls),  или даже в 1972-м (Exile on Main Street), группу, вопящую песни, которые, если вдуматься, не имеют никакого смысла».
DJ Taylor “Rolling Stones: It’s only rock’n’roll, but it could be a lot better”
(Independent, 07.07.2013)

В начале июля я прогуливался вдоль лондонского Риджентс-канала, в той его части, что идет вдоль парка Виктории. Проходя мимо одной из баржей, где обитает считающий себя крутым и анархическим народ, я услышал знакомый ритмический шум, сопровождаемый нестройным кошачьим завыванием. «Не может быть, — подумал я, — эти люди их не слушает». Вообще-то не слушает. Но в тот день слушали – «Роллинг Стоунз» впервые за свой мафусаилов век выступали на фестивале в Гластонбери, и Би-би-си это дело транслировал. Под уууу-ууу-уууу-ууу эндаймиссъю я перешел мостик и направился в Хакни Уик.

В те дни местная пресса действительно помешалась на роллингах. О морщинистом Мике и еще более морщинистом Ките («Кииифе», как его нынче кличут) писали даже больше, чем об уплывающим в Елисейские поля Манделе и томящемся в шереметьевском чистилище Сноудене. Вот и я шел вдоль Риджентс-канала, размышлял, мол, отчего люди, путающие Ронни Вуда с Китом Ричардсом, так страстно болтают о группе, которая должна была распасться около сорока лет назад, но – по коммерческим соображениям – тянет меркантильную резину до сего дня. Чуть позже, отойдя подальше от плавучих домов, где немолодые бобо курили траву под европейский лагер и  бибисишных роллингов, я формализовал ответ, выстроив пункты по мере убывания значимости:

1. Лето — и медиа надо о чем-то говорить. А тут знаменитый фестиваль Гластонбери; толпы обдолбанных клерков, вообразивших себя хиппи; фантомная память о сек-драгз-рокнролл; всяческие живописности и милые безобразия. Буржуазного журналиста так и тянет закосить под контркультурщика; а медиа знают толк в таких закосах: и нашим (тиражи, деньги, гонорары и проч.), и вашим (тем, к примеру, кто не любит певицу Рианну и Джастина Бибера).

2. Лондонская Олимпиада – не прыжки/забеги, а песни/пляски – показала, что так можно. То есть, если взять все некогда контркультурное, опасное, антиобщественное, накачать большими деньгами и несомненными продюсерски/дизайнерскими талантами креативного класса, то получится типа «национальная гордость». То есть, то, чем «нация может гордиться» — именно сейчас, когда уже не осталось ни экономики, ни социальной политики, ни просто политики, ничего, лишь вялая рецессия и агонизирующий консюмеризм. Неважно, что элементы римейк-нацгордости несовместимы; в реальной истории те же роллинги – ненавистники всяческих пинкфлойдов (и даже альбом выпустили когда-то в пику помпезному прог-року под названием “It’s Only Rock’N’Roll (But I like It”), а панк вообще состоял из чистой ненависти к волосатым энтертейнерам с гитарами, но кого это сегодня вообще волнует?

«Все это наше навсегда!», — Шумов когда-то пел. Собственно, «национальная поп-культурная гордость» строится в Британии (и Америке тоже) по тем же правилам, что и «наша великая история» в России; важен дискурс единства, непротиворечивости и гордости, плюс контекст, но строительный материал этого дискурса почти безразличен.

3. Сам феномен «рок-н-ролла» уже непонятно о чем. Когда-то — про «свободу», которую перепутали с промискуитетом и аптечным эскапизмом. Умные люди в Британии и Америке брезгливо косились на простаков, принявшим длинные патлы за достаточное условие порождения длинных мыслей; я не говорю уже о Берроузе, даже нехитрый Чарльз Буковски терпеть не мог задушевный писэндлав. В начале тупость рок-н-ролла была даже забавной, она породила немало веселых штук и пробудила западный (англо-саксонский, в основном) мир от серой скуки по ту сторону железного занавеса, но невозможно же нон-стоп изображать идиотов.

4. Выходов из дилеммы, названной в пункте 3, было несколько. Первый, и самый банальный. Играя в идиотов, можно клиническими идиотами стать – так сказать, само собой, автоматом. Такой путь выбрало большинство «старых» рок-групп; впрочем немало новых также идут по этому многообещающему пути (см., к примеру, творчество Пита Догерти).

Второй вариант. Можно превратиться из рок-н-ролльных идиотов в рабочих поп-конвейера; мол, смирись, гордый человек, welcome to the machine. Для этого требовалось немного подстричься (впрочем, это только в семидесятые), смягчить саунд и лексику, вести себя попростойнее, ну и, конечно, следовать устоявшейся моде. Так большинство и сделало во второй половине семидесятых – начале восьмидесятых; группы того призыва стали первой волной настоящей уже точно конвейерной поп-музыки, которая успешно проглотила и переварила рок-н-ролл.

Третий вариант – чисто персональный: превратить рок-н-ролл из «образа жизни» в прием, подойти к нему как к концептуальному инструменту возведения собственного поп-имиджа. Скажем, сегодня я рокер, завтра – крунер, послезавтра — артист берлинского кабаре. Изобрел такой трюк Дэвид Боуи , за ним последовали десятки, быть может, не менее талантливых, но уж точно менее изобретательных и обладающих не столь тонкой интуицией.

И, наконец, вариант четвертый. Только в его контексте роллинги интересны; зато – пусть даже в жестких границах – здесь они гении. Суть этой концепции проста: оставаться идиотами, сознательно крепить свой идиотизм, сделать его стальным, гранитным, стать памятниками собственному идиотизму – и водить толпы людей смотреть на этот памятник (за деньги, конечно). Этот трюк объясняет совершенно все; так что зря злобствуют оппоненты – в этом контексте совершенно неважно, что последний приличный альбом «Роллинг Стоунз» выпустили 35 лет назад (Some Girls, согласен), что ни одну из их пластинок, на самом деле, невозможно прослушать подряд до конца, что уже пару десятилетий ни драйва, ни смысла в их концертах нет. Все это ерунда. Главное – величественно нести изборожденные морщинами морды паскудливых слободских старичков, нести чушь, с бетонным однообразием попадать в скандальную хронику, ссориться и сквалыжничать, выпускать пухлые мемуары про то, кто кого трахнул, и без тени смущения десятилетиями играть то, что и в шестидесятые особого смысла не имело.

Идиотизм такого рода, идеальный по форме и непротиворечивый по содержанию, может стать временной заменой национальной идее – что, собственно, и произошло сейчас в Великобритании. Он явно джингоистичен (вспомним хотя бы флаги, в которые полуголый Джаггер так любил заворачиваться на концертах), умеренно антифеминистичен (подростковый мачизм роллингов должен нравиться обывателю мужского пола среднего возраста), это один из немногих британских культурных продуктов, ставших «своим» за пределами острова, причем, как среди элиты, так и у так называемых «простых людей». Наконец, это вечный безопасный вариант «контркультуры» — вместо того, чтобы ширяться самому или воевать с обществом потребления, можно летним вечерком спокойно расслабляться на своей недешевой барже, покуривать траву, попивать «Стеллу Артуа» и слушать как героиновые мумии заводят кошачий концерт:

II. Бетонные джунгли мертвого социализма

32-летний Оуэн Хэзерли – британский архитектурный критик, эссеист, блогер, автор нескольких книг. Марксист, наследник разом «ситуационистов», дистопического Балларда и меланхолического В.Г.Зебальда. Несколько лет назад он выпустил книгу “Uncommon”  . Это одно из самых необычных сочинений о поп-музыке; хотя про музыку там кое-что есть (и это самая неинтересная ее часть), главное там – про классовую борьбу, про то, как в пролетарском Шеффилде появились люди, сделавшие эту борьбу важной темой своих довольно странных, как сказали бы сейчас в России, «неформатных» альбомов, по стечению обстоятельств имевших бурный успех почти двадцать лет назад. И, как убедительно показывает Оуэн Хэзерли, главным инструментом войны «низов» против «верхов» становится секс.

Самая известная песня группы Pulp называется “Common People” («Простые люди»; отсюда и название книги Хэзерли) и рассказывается там о том, что называют «социальным туризмом».

«Она приехала из Греции с жаждой знаний. Она изучала скульптуру в Сент-Мартинз Колледж — там я и поймал ее взгляд. Она сказала, что ее отец богат, а я ответил, тогда закажи мне ром-колуона сказала отличнои не прошло и минуты, как заявила: Хочу жить, как простые люди. Хочу поступать, как простые люди. Хочу спать с простыми людьми. Как ты»¹

«Хочу спать с простым человеком, как ты», — бесцеремонный акт социальной филантропии под видом предложения секса выглядит оскорбительно для протагониста; отдав свое тело наивной богачке, он мстит ей за ее благонамеренную глупость, социальную глухоту, за то, что она пытается пересечь роковую сословную границу. Герой ведет ее в супермаркет и предлагает девушке представить, что у нее кончились деньги. «Ты такой смешной!», — отвечает она ему. Но он-то, как и все «простые люди» (а кто еще ходит в супермаркет?), не видит ничего смешного в том, что денег нет, ярость его нарастает, нарратив превращается в проповедь: «Снимать квартирку над лавкой, постричься, устроиться на работу, смолить сигареты, играть на бильярде, делать вид, что никогда не ходил в школу… Но тебе не понять, что это такое – лежать ночью и смотреть, как по стенам ползают тараканы… Ведь стоит позвонить отцу, и он вытащит тебя отсюда». «Никто не любит туристов!» — изрекает Джарвис Кокер и отповедью завершает проповедь, — «все смеются над тобой и твоими глупостями. Ты ведь думаешь, что быть бедным – это круто». Сексуальное приключение оборачивается социальной драмой и обличением богатых. Им недостаточно наслаждаться своими деньгами на виллах в Греции или на Слоун-сквэр, им хочется приобщиться к жизни «простых людей». В эпоху социального европейского государства власть, реализуемая через секс, воплощается по-разному, в частности – в «социальном туризме».

Вопрос: что – кроме солидарности левака с актами сексуально-классовой войны – заставило архитектурного критика написать книгу о поп(пусть и «инди-»)-группе? Ответ: ландшафты Шеффилда, города, откуда появились Pulp. С точки зрения Хэзерли, фронтмен группы Джарвис Кокер – не просто «Казанова рабочего класса», он – порождение несостоявшейся социальной утопии, несвершенность которой напитала песни Pulp такой меланхоличной горечью, а иногда и яростью.

Послевоенная Европа, по какую бы сторону от «железного занавеса» она ни находилась. Сотни разрушенных городов, десятки миллионов людей, потерявших жилища. Первые мирные поколения, рост рождаемости, падение смертности. Бэби-бумеры. К востоку от железного занавеса правят коммунисты с их уравнительной риторикой и обещанием социальных чудес. Сколько бы они ни врали, но хоть какие-то чудеса делать надо. И вот на местах пригородных деревень, поселков и слобод растут Черемушки, Щербинки, Кузнечихи, Ржепы. На запад от занавеса, где гнут свою линию социал-демократы, – почти то же самое; риторика несколько иная, дома получше и поинтереснее, но, в принципе, такие же. Так в шестидесятые начинается гигантский, невиданный, кажется, в истории эксперимент по обеспеченью жильем «народа», что бы под словом «народ» ни подразумевалось; и, надо сказать, в первом приближении эксперимент удался. Это уже потом пошляки примутся ворчать: мол, однообразно, мол, негуманно, мол, некультурно, даже устрашающе. В общем, некрасиво. Да, на всякую революцию найдется своя контрреволюция — и она, стартовав 30 лет назад, продолжается до сих пор. Или, в прошедшем времени, продолжалась – до начала последнего кризиса, когда не взрывом, но всхлипом кончился жилищный бум. Прощай, девелопер, здравствуй, архнадзор.

Маргарет Тэтчер в Британии, неолибералы, которые были у власти в других странах, сменившие их левые нового, «рыночного» образца покончили с жилищной социальной утопией; бетонные коробки прекратили свой — казалось бы, неостановимый — марш по европейским городам. Те же серийные шедевры заурядности, что были построены, стали приходить в упадок, возбуждая какие угодно чувства, кроме жалости. На место строителя светлого социально справедливого будущего пришел девелопер под ручку с изобретателем «культурных и креативных индустрий»; новый буржуа уже не очень хочет жить в своем обывательском домике в пригороде, ему подавай городской центр, с кофейнями, винтажными лавками, галереями современного искусства и так далее. Буржуа хочет «окультурить» (на богемный манер, безо всяких там оперных театров, на то он и есть «бобо», bourgeois bohemian) пролетарское пространство города, созданное социальной утопией шестидесятых. И дело не только в претензиях на локальный суррогат «парижской жизни» (попить кофе на террасе под аккомпанемент вялого джаза); задача в том, чтобы уничтожить саму идею, воплощенную в грандиозной, убогой архитектуре времен великого расселения народа по отдельным квартирам. Деньги вместо справедливости, развлечения вместо жизни.

Автор “Uncommon” — родом из портового, превращенного в постлейбористские руины Саутгемптона (откуда, криво шутит сам Оуэн Хэзерли, отправился в последний путь «Титаник»). Четыре года назад, в компании фотографа Джоэла Андерсона, он – следуя примеру Дж.Б.Пристли, сочинившего в середине прошлого века травелог “English Journey”, – отправился в турне по главным британским памятникам социалистического строительства и тэтчеровско-блэровского девелоперства. Результатом стал «Путеводитель по новым руинам Великобритании» . В прошлом году вышло продолжение — «Мрачность нового типа. Путешествия по городской Британии»  (фото к ней делал уже сам автор). Посетив тот или иной Шеффилд или Престон, Хэзерли писал очерк; собственно, его книги и есть коллекция таких текстов. Снимки – нарочито скучные, почти случайные, в духе иллюстраций к сочинениям В. Г. Зебальда, не имеющие отношения к помпезному «искусству фотографии» (не говоря уже о невыразительности запечатленных на них зданий) – прекрасно оттеняют темпераментный стиль Хэзерли.

 

Хэзерли видит в сегодняшней Британии не лужайки, файвоклоки, Сити и джентрифицированные бывшие спальные районы, а именно руины. Руины утопии, большого социального проекта пятидесятилетней давности, который не удался. Над тем проектом принято смеяться, но, как бы призывает автор, оглянитесь: вам действительно нравится та жизнь, та страна, которая нас сейчас окружает?

Хэзерли — социальный критик; при этом он не со стороны смотрит на общество и дома, в которых оно обитает, занимается сексом, учится и болеет. Его социальная критика перерастает в язвительную ярость – точно так же, как в палповских “Common People”. Вот что, к примеру, он пишет в «Путеводителе» о центре Ноттингема, где создавали «креативный» район, где в блэровские времена построили новый университетский кампус. Одно из невообразимых зданий украшено скульптурой под названием Aspire: «”Возвысься” — устрашающе назойливое наименование для этой смешной конструкции; и в этом контексте – поверх бывшего пространства труда, возвышаясь над пространством, где раньше были жилища рабочего класса, – оно звучит как непристойное предложение. Возвысься, черт возьми! Выше помыслы, упрямые пролы! Амбициозный шик – в его архитектурной форме – особенно проявляется в металлическом Gateway Building, который служит альтернативным главным входом в кампус, в то время как розовополосный International House и Amenity Building суть лучшие примеры бессознательного самодовольного закоса (…) под торгово-забегаловочную архитектуру пятидесятых, который отсылает нас к антиутопической фантастике семидесятых – и в то же время, льстит нам самым отчаянным энтузиазмом».

Но вернемся в Шеффилд. Он — главный положительный герой среди городов английского Севера, региона, где Тэтчер уничтожила промышленность и сопутствующий ему рабочий класс (и сопутствующее последнему пространство левой социальной архитектурной утопии). Шеффилду посвящена самая большая глава «Путеводителя» под названием «Шеффилд: бывшая республика Южного Йоркшира» (явно перекличка со словосочетанием «бывшая Югославия»). В городе десятилетиями правили лейбористы, превратив это место в бастион футуристической, «бруталистской» социальной архитектуры. Уничтожение местной индустрии привело к двойственному результату: рабочие районы превратились в гетто, населенные потомственными безработными, зато Шеффилд, как считает Хэзерли, подарил англоязычному миру чуть ли не самую лучшую инди-музыку восьмидесятых-девяностых, в том числе — Pulp. Как считает Хэзерли, утопический дух не смогли пересилить даже вездесущие девелоперы: все попытки превратить честные модернистские пролетарские квартиры в бобошные ателье, студии, мансарды и прочий постмодернистский хлам так и не удались – то ли социалистический гений места отвадил инвесторов, то ли финансовый кризис придушил эти намерения… Так или иначе, автор «Путеводителя по новым руинам» изрекает: «Шеффилд по-прежнему уникальный город, в котором  еще чувствуются возможности, полностью отсутствующие в его уже приконченных городах-соперниках. Чтобы оставаться уникальным, следует тратить меньше денег на то, чтобы быть похожим на других, и больше времени уделять запущенным частям, которые делают его особенным».

«Города-соперники» (и, по нынешним креативным меркам, соперники успешные) – это, конечно же, полностью изменившие внешний вид и смысл собственного существования Ливерпуль и, прежде всего, Манчестер.

Остается только сравнить поп-музыкальную продукцию Шеффилда и Манчестера в 1990-е. И многое становится понятным.

Джентрифицированный Манчестер:

Еще в какой-то мере пролетарский Шеффилд:

Обратите внимание на количество просмотров того и другого клипа. Разница, как обычно в подобных случаях, внушает уныние.

1Самый престижный лондонский арт-колледж.