Мюнхен–Берлин. Скрипачка и Торальф

Через Гархинг-Хохбрюк въезжаю в Гархинг (прим.: город под Мюнхеном). Пять тридцать утра. Темно. Мюнхенер штрассе перекрыта, объездными дорогами виляю по центру до станции метро. Около входа немолодой мужчина с молодой девушкой. Черные глаза, греческий профиль, каштановые волосы. Мужчина с девушкой прощается, уходит.

Я: Не попутчик?

Агнешка: Нет, всего лишь отец.

– Как это «всего лишь»? Отец – главный, всегда.

Являются двое, прыткий коротыш с рюкзаком в сопровождении вялого верзилы.

Я – маленькому с рюкзаком: Это вы едете?

Верзила: Какой-то дурак ведь должен был доставить его в Мюнхен из Австрии.

Маленький, значит, – Торальф.

Поездка начинается молчаливо. Присмотревшись к машине и ко мне, оба попутчика засыпают. Медленно светает, над полями стелется утренний туман. Попутчики постепенно просыпаются.

Я: Вчера увидела адрес вашей почты: начинается с «ogromer» – значение какое-то есть?

Агнешка: Девичья фамилия.

Я, по-русски: Огромный?

– Кажется, да. Но я в школе учила не русский, а английский. Моя теперешняя фамилия Мазур.

– Польская?

– Да и немецкая. Это – фамилия мужа. Он немец.

– Вы уже замужем?

– Мы познакомились за год до моего поступления в университет в Дрездене. Я приехала туда пять лет назад.

– На каком факультете учились?

– Я училась музыке – скрипачка. И муж у меня музыкант. Он в Амберге посещал школу с углубленным изучением музыки. Учился играть на скрипке, потом на альте, занялся дирижированием, стал играть на пианино и, наконец, попробовал клавесин. Клавесин – его большая любовь.

– А сами? В Польше ходили в такую же школу с углубленным изучением музыки?

– Да. Я на скрипке играю с шести лет.

– Родители направили?

– Я сама хотела играть. Дед по матери был скрипачом в Люблине, ее родном городе. Он был солистом, известным в нашем регионе, мировой славы не снискал. Умер в восемьдесят шестом году, я его не застала.

– Скрипку выбрали в память о деде?

– Возможно. Наверное.

Она улыбается.

– Но сегодня вы пришли без скрипки?

– Я была в гостях у сестры, неделю не играла.

– Такое бывает?

– Редко. Раз в год, Летом могу позволить себе такое, для меня это отпуск.

– Сестра живет в Мюнхене?

– Под Мюнхеном, в Нойфарне.

– А родители?

– Родители в Польше.

– В семье кроме вас еще кто-нибудь – музыкант? Родители? Братья, Сестры?

– Нет, одна я.

– Я как-то попыталась извлечь звук из старенькой скрипки моего отца – не получилось, звук вышел кошачьим. Дальнейших попыток не предпринимала.

– Я преподаю игру на скрипке. Многие дети быстро разочаровываются и после первого года бросают.

– Вы не бросили.

– Нет. Но мои одноклассники. В Люблинской спецшколе я училась девять лет. В начале в нашем классе было двадцать восемь детей, но с каждым годом нас становилось меньше. Нас отсеивали посредством экзаменов. Кто не выдерживал, переходил в обычную школу.

– Дети, не сдавшие экзамены и выбывающие, сильно расстраиваются?

– Сильнее детей расстраиваются родители. Но детям дают второй шанс. Если провален и он, то отчисляют. Из нашего класса в двенадцатом осталось человек десять. Сама я не доучилась в этой школе. После девятого класса переехала в Варшаву, поступила в музыкальную школу, жила в интернате.

– Почему?

– Люблин красивый город, хорошо сохранился, в войну не был разрушен, но он провинциален. Я стремилась в город покрупнее, столицу, Варшаву.

– А пению в школе обучали?

– Да.

– С какого класса?

– С девятого.

– После ломки голоса у мальчиков?

– Да. Как правило мальчики, состоящие в детских хорах, после ломки голоса прекращают карьеру.

– В Дрездене есть Томанерхор… в Польше вы не учились в консерватории?

– Нет.

– Почему? Обучение некачественное? Профессора не те?

– Варшавский музыкальный университет превосходен. Просто там все знают друг друга. Предпочла поучиться в другом месте.

– Учеба в Дрездене Вам нравилась?

– Да. Только у них школа своя. Когда сделаешь что-нибудь по-своему, то они будут настаивать, что нельзя. Спросишь, почему, они в ответ: «У нас так никогда не делали».

– В оркестре играете?

– Нет.

– Нет желания?

– Нет. Хочу создать камерный ансамбль. Обожаю камерную музыку. Люблю играть старинную музыку на исторических инструментах. У меня есть барочная скрипка.

– Чем она отличается от современной скрипки?

– У нее звук тише, струны из кишек, шейка, может быть, шире. Такую скрипку держат без мостика – кладут на ключицу, зажимают подбородком, поддерживают левой рукой, это другая техника. Надо владеть и старинной и современной техникой.

– Какой у вас современный инструмент?

– Была скрипка деда, но я столько играла на ней, что она совсем износилась. Починить ее было нельзя. Купила другую, с рук, отреставрированную.

– Итальянскую?

– Французскую.

– Во Франции?

– В Регенсбурге.

– Регенсбург заодно посмотрели?

– Сам город не видела. Съездила к скрипичному мастеру и уехала.

– Старинная музыка в моде?

– Да, но мало кто придерживается соответствующей практики исполнения.

– Как она дошла до нас?

– Леопольд Моцарт написал трактат «Фундаментальная школа скрипичной игры», толстенную томину – Агнешка двумя пальцами показывает толщину, сантиметров в пять. – В книге изложена теория, приведены примеры – отдельные строчки с нотами. Она распространена в основном в факсимильных изданиях, но я старый немецкий шрифт не разбираю. Долго искала издание, напечатенное современным шрифтом.

– Специализация «старинная музыка» в школе есть?

– Нет. В школе исполняют музыку всех эпох.

– Вплоть до современной?

– Да. Но я современную музыку не терплю. Современные композиторы не пишут музыку, а что-то высчитывают математическим путем, выходит нечто, не похожее на музыку, не звучащее.

– Как вы относитесь к Шёнбергу?

– Поначалу он вызывал у меня отторжение. Позже я вслушалась. Некоторые его произведения мне теперь вполне ничего.

– Шостакович? Шнитке?..

– У Шостаковича хотя бы была программа, за его музыкой стоит конкретный смысл. Но Шнитке мне никак.

– А камерную музыку в школе играли?

– С пятого класса. До этого осваивали инструмент.

– Вы сами выбирали, с кем играть?

– Да. Если кто-то не нашел с кем, то ему определяли. Плохо, если друг друга не любят. Играть с толком можно лишь с теми, с кем ладишь.

– Как и в обычных играх?

– Да.

– Вы и сейчас живете в Дрездене?

– В Берлине. После учебы в Дрездене я переехала туда.

– Как вам Берлин?

– Нормально. Нравится.

– А Дрезден?

– Меньше. Его хвалят за красоту, туристам он интересен, но жить менее приятно.

– Из-за чего?

– Мышление у людей узковатое, мещанское.

– Не сложно ли выживать музыкантам?

– Мы играем на свадьбах и по другим случаям. Я регулярно выступаю солистом с оркестром в Хемнице, меня приглашает один коллега, дирижер.

– В Хемнице исполняете старинную музыку?

– Помимо прочего и старинную, но не на старинных инструментах, а на современных, а то бы меня в зале не было слышно.

Ѻ

Агнешка поглядывает в мобильный телефон, набирает номер, с кем-то говорит по-польски. Листает журнал из аптекарского магазина, читает. Закончив, опускает его на колени. На развороте – интервью с берлинской блогершей.

– Это о чем?

– Она придумала проект: в Пренцлауэр-Берге обходила дома, звонила в дверь соседям по району – двести квартир. Спрашивала, пустят ли в гости, принесла, мол, кофе и пирог. Это было экспериментом.

– Пускали?

– Да, многие.

– На какие темы общались?

– В статье не пишется.

– Зачем ей этот эксперимент?

– Ей было любопытно познакомиться с жителями района, узнать, какие они, верны ли предрассудки о них. Ведет блог о своих визитах в Интернете.

– В журнале есть ссылка?

– Не указана.

Ѻ

В Интернете я нахожу сайт блогерши. Она не приглашает людей к себе в машину, как я, а напрашивается к ним домой, с ходу раскрывая свои цели. Мне бы на такое не доставало ни смелости, ни выдержки.

.

.

Берлин–Мюнхен. Скалолазка

Франциcка подходит к машине со спортивным снаряжением.

– Это для какого вида спорта?

– Я лазаю по скалам.

– Не страшно?

– Нет. Я начала лазать в крытых помещениях, на скалодромах, по стенам, специально оснащенным крючьями, зацепами. Там обучают.

– Ты все по ним?

– Нет. В Берлине есть стена под открытым небом. Также для скалолазов оборудовали водонапорную башню.

– Чем тебя привлекает этот спорт?

– Тем, что задействовано все тело, и полностью можно отключиться от повседневных забот, работы: нужно всецело сосредоточиться на своих движениях, последовательности действий.

– Какая высота у этих стенок?

– Метров двадцать. На природе есть стены и повыше. В Германии оборудовали такие на закрытых карьерах и в горах Саксонской Швейцарии. А за границей – в Испании, Франции, Тайланде.

– Ты страхуешься?

– Да. Важно, чтобы напарник наверху страховал, закрепил трос, чтобы потом можно было спуститься обратно.

– А трос как крепят?

– Завязывают специальными узлами.

– Морскими?

– Примерно, да.

– А крючья берете с собой?

– Да, но они весят как гири. Их должно хватить на всю дорогу верх и вниз. Их забиваешь и не забираешь, они остаются в стене. Скалолазы, следующие за тобой, могут воспользоваться ими. Но есть скалы, в которые по причинам охраны природы нельзя вбивать крючья.

– Ты – профессионал?

– Нет. Разница между профессионалами и нами, любителями, как раз в том, что они поднимаются без крючьев. Они этим кичатся, на нас смотрят свысока. Но у нас и нет таких амбиций, мы просто занимаемся спортом.

– В Берлине около Нордбанхоф появился цилиндрический помост с различным снаряжением, по нему лазают тоже со страховкой.

– Да, на нем можно упражняться. Туда фирмы водят своих сотрудников, работающих в одной команде. Водят даже к стенкам.

– Тебя водили?

– Нет, я курирую такие группы.

– И что ты с ними делаешь?

– Идея в том, чтобы они в ситуации вне рабочего места, в неофициальной обстановке, создали сплоченную команду. Только выручая друг друга, опираясь друг на друга, они смогут справиться с поставленными перед ними задачами.

– Зачем это?

– Считается, что эта сплоченность затем перенесется на рабочее место. Кроме того, предполагается, что люди на свежем воздухе будут обсуждать и частную жизнь, и что их объединит и это.

– А если я как сотрудник фирмы не хочу участвовать в таком мероприятии? Допустим, я готова сотрудничать, работать с людьми в одной связке на работе, но мне претит, что противный мне коллега на природе схватит меня за ногу, под предлогом, что помогает мне перейти шатающийся мост, чтобы я не упала в воду.

Франциска улыбается: Опасностям людей не подвергают.

– Коллега опасность выдумает. Может быть, у меня гармоничные рабочие отношения с ним, но именно рабочие, и я вовсе не желаю перевести их на личный уровень – мало ли, что происходит в моей нерабочей жизни, я ведь не обязана докладывать о ней работодателю. В рабочем контракте об этом и нет ни слова.

– Ну да, ты права. Тем не менее, зачастую такое сближение коллег приветствуется…

– Курирование таких групп – твоя профессия?

– Да.

– У тебя есть специальная подготовка?

– Я по образованию психолог…

.

.

Мюнхен–Берлин. Фанат

В девять двадцать два получаю СМС от попутчика: Доброе утро. Прекрасно, что могу поехать с тобой. Буду на станции Г*дорф в одиннадцать часов. До встречи! Привет от Доминика.

В десять сорок пять приходит второе сообщение: Я уже на месте. Стою у въезда на стоянку. Привет от Доминика.

У въезда на стоянку приветливо щерится невысокого роста блондин. Короткая стрижка, черная оправа очков, небольшая серая спортивная сумка. Развернувшись, я останавливаюсь. Сумка Доминика помещается на коробке с виноградом с севера Италии, которую мы с приятелем везем в Берлин.

– Ты – образец пунктуальности.

– Да. Не без этого.

– У тебя сумка легкая. Ты недолго был в Мюнхене?

– Да, я в Мюнхене провел три дня. Сходил на футбольный матч – играла «Бавария Мюнхен».

– Матчем остался доволен?

– О да.

– Ты – фанат «Баварии Мюнхен»? По всей Германии ездишь за командой?

– У меня в Мюнхене есть друг. Я заодно посетил его. В пятницу пораньше закончил работу, сегодня хотел ехать позже, но передумал.

Охотно, но немногословно ответив по пунктам, Доминик замолкает. На внешние раздражители – музыку Вивальди из радио и «подпевание» ей (подвывание) мое и приятеля он не реагирует, тихо сидит на заднем сиденье, что-то читает в телефоне, набирает СМС. Лишь по поводу пробки, задерживающей нас на целый час, он высказывается. Наконец, уже под Берлином, я решаюсь обратиться к нему со светским вопросом.

– Как ты воспринимаешь развитие города, застройке пустырей в центре?

– Центр меня особо не беспокоит, я там практически не бываю и добровольно не проводил бы в Митте время, при том, что я в центре работаю. При Воверайте (прим.: б. правящим бургомистром Берлина) пошла распродажа города. Все настроено на туризм – везде как грибы после дождя вырастают рестораны, бары, кафе, одинаковые, с отвратительной кухней, в Кройцберге, например.

– В Берлине нет промышленности, поэтому только за счет своей истории и своего духа город и может выживать. Министерств дюжина, но они деньги не приносят, скорее пожирают. Они, правда, федеральные, из федерального бюджета они и финансируются.

Доминик молчит.

…А где в центре ты работаешь?

– В Министерстве труда.

– А-а-а… а я тут министерства ругаю. Впрочем, на мой взгляд я на это имею право – четырнадцать лет проработала в МИДе.

Доминик смеется.

…Где тебе выйти?

– У заправки, тут есть машина каршеринга, я забронировал ее, на ней доеду до дома.

– Удобно.

– Да и дешевле, чем самому держать автомобиль. У нас с подругой машина даже есть, ей родители подарили. Она на ней ездит, но я пользуюсь каршерингом. Их машины разбросаны по всему городу, минута проезда обходится в тридцать один цент. Оставить их разрешается в любой точке, парковка бесплатна. Днем они в центре, вечером – на окраинах: люди на них добираются до работы, а после едут на них домой. Есть две крупные конкурирующие компании, разница в цене незначительная, у той – двадцать девять цент за минуту. А сэкономленные на машине деньги – на постановку на учет, налоги, плату за парковку, ремонт, бензин – можно потратить на какую-нибудь поездку…

– В Мюнхен на матч «Баварии».

– Точно! Тут я выйду. Спасибо!

– Ciao!

.

<< Попутчики < Попутчики | Попутчики >