Касаясь транспорта

Воздух плавился. Из-за дорожных неровностей появление автобуса было внезапным. Обратный путь был опасен, так как в случае поломки мотора или удушья водителя никто не пришел бы на помощь: в те годы многие бросили свои дома и ушли. А те, кто остался, помнили историю И., который на полном ходу решил разобраться с поломкой, но вместо этого произошло нечто непоправимое, сродни фарсу, имевшему место в последнее воскресенье этого лета: после возгорания транспортного средства водитель самоотверженно продолжил движение, вследствие чего количество жертв было увеличено втрое. Недоказуемо?

Мой первый автобус был частью уже существующего деревянного дома, в котором мы жили: на подоконнике с северной стороны было зафиксировано велосипедное колесо, которое следовало называть рулем, тогда как кабина в целом была смонтирована из двух слоев ненужных уже пододеяльников и покрывал. Большая часть конструкции удерживалась нефункциональной печью, так что угроза обрушения присутствовала всегда. Но это никогда не останавливало, скорее наоборот, хотелось попасть в аварию, посмотреть, что там, «в совершенно черной и мрачной пустоте <…> в темном цилиндре, из которого выкачали воздух». Зажиганием служил согнутый в три-четыре погибели гвоздь, вбитый над коленом. Велосипедное колесо, которое следовало называть рулем, поворачивалось, и автобус, например, номер «двадцать девять» начинал движение. Что было важно учесть перед выходом в рейс? Необходимо было проверить маршрутную карту, несколько раз поприветствовать проезжающих мимо коллег, а также сообщить на конечной остановке кондуктору (билетеру? Такого слова не существует, если речь, конечно, не о ретрофильмах, которые после смерти А. В. не показывали ни разу. Приходит Т. и говорит: вроде как ваш сосед А. В. умер в автобусе, на обратном пути. Днем ранее мы вместе смотрели телевизор, единственный в населенном пункте.) о том, что теперь можно и прогуляться, ведь уже приехали. Но, отвечает кондуктор, это ведь не игра, движение продолжается, и это движение в город. Но не просто движение в город с пассажирами, у каждого из которых есть понятие об этом движении. В целом, продолжает кондуктор, они способны собраться в пучок, главное, съязвил я, чтобы этот пучок, еб твою мать, не сфокусировал на лобовое стекло, словно волосы на лоб. Ведь тогда мы однозначно попадем в аварию, а за последствия, ну а кому же?

Я довольно долго искал эту точку обнаружения «я». В конце концов, я же не мог сказать о себе «я водитель», т. е. «водитель сказал кондуктору, что главное, чтобы этот пучок, еб твою мать, не сфокусировал на лобовое стекло, словно волосы на лоб. Ведь тогда мы однозначно попадем в аварию, а за последствия, ну а кому же?» При том, что я точно знал, что это сказал я, и никто другой, кроме меня.

В то время я не думал, что в голове у пассажиров, которых я перевожу. Не уверен, что стал думать об этом сейчас, но сгусток, извините, мыслей теперь наверняка обнаружим, и зарядить его можно любой информацией, как это принято, например, в немецкоязычной литературе. Разрывая, точнее, приподнимая смысловую ткань, скажу, что я просто делаю свою работу, со всеми своими плюсами и минусами. К плюсам я готов отнести дисциплинированность и умение четко следовать инструкциям, к минусам — отсутствие желания быть коммуникабельным с пассажирами (думаю, этого для начала достаточно).

Уже тогда я не знал, как вести себя с начальством. Не буду отрицать: если бы поблизости замаячила премия или нечто вроде, я, конечно же, не стал бы отказываться, а с радостью согласился, ибо уже тогда (опять уже тогда) кольцо неприятия моей деятельности (бездеятельности, если быть точнее) сжималось вокруг меня, и я инстинктивно искал оправдания.

Коллеги уважали мое шаткое мастерство, но неопределенность в некоторых житейских вопросах не принимали и даже высмеивали. Поначалу это расстраивало меня и даже мешало, но позже я, насколько это возможно, научился использовать защиту, а позднее, как еще хочется думать, обратил их презрение против них же самих. В моих снах они — самоуверенные и оттого еще более беззащитные — корчились в адовых муках: один говорит, что ему надо домой, потому что уже поздно, а другой, склеенный с ним при помощи столярного клея, просит несколько минут на привал, потому что устал и плевать хотел, что на улице минус двадцать.

Через несколько лет Ю. А. построил мне из ненужных досок водительскую кабину. Я его очень просил об этом, но не помогал, находясь в стороне. Таким образом, на приусадебном участке появилась деревянная коробка с настоящим оконным стеклом, имитирующим, понятное дело, стекло лобовое. Но стоило мне сесть в эту кабину, меня сразу же охватывало отчаяние. Я тупо сидел на стуле, медленно уходящем в землю, и смотрел в лобовое стекло. Коллеги уже в открытую издевались надо мной, а самый опытнейший, ныне покойный М. В., прямо высказал мне свое презрение.

Через несколько месяцев отсутствия на рабочем месте меня уволили. Я в последний раз оглядел свою кабину и попросил тогда уже смертельно больного Ю. А. помочь мне демонтировать порядком настопиздевшую махину. Ю. А. согласился. В один похожий на пресловутый прекрасный день мы разобрали кабину на части: доски были использованы для растопки печи, а стекло я разбил удовольствия ради.

Коллеги больше не третировали меня. Мой сон стал спокойнее. Через несколько недель перерыва я понял, что составлять телевизионную программу гораздо спокойнее и интереснее. Нужно дополнительно отметить, что это было последнее лето Ю. А. Осенью для него все закончилось. За несколько дней до смерти к нему зашла Е. Д. и спросила, почему он не может побриться, чтобы хоть немного быть похожим на человека. Знакомо ли тебе ощущение, тихо ответил он, когда ты ничего не можешь и не хочешь делать?

Здесь я предполагаю закончить.

* * *

Опубликовано в: Русская проза. 2012. Выпуск Б. С. 268—270.