Берлин–Мюнхен. Немоющийся
Мы договорились на двенадцать пятнадцать. Квирин расслабленным шагом подваливает в двенадцать тридцать пять. Тощий каланча с черными волосами, под глазами круги. Брюки в клетку, легкая куртка. Вместо заявленного ноутбука у него с собой небольшая сумка.
В машине я замечаю запах. Вмиг загустев, он вскоре становится оглушительным. От Квирина разит cмесью сигаретного дыма и чем-то кислым, прогорклым – нестиранной одеждой, немытым телом.
Я: Тебе не холодно?
– Нет, у меня дома тоже не тепло. Ночью мерзнул. Ночевал у друга в Целендорфе (прим.: городской район Берлина). Сидели до трех, разговаривали, пили вино, а я алкоголь переношу плохо. Мало спал, в одежде, одеяла не было, простудился.
– У твоего друга нет одеяла для гостей? В таком богатом районе, как Целендорф?
– Друг у меня не богат. Он сдал бы мне квартирку с отдельным входом под крышей своего дома.
– За сколько?
– Двести евро.
– Недорого.
– Да. Может, перееду в Берлин. В Берлине дешевле, чем в Мюнхене.
– Ты живешь в Мюнхене?
– Да. Я из Берлина еду домой.
– После визита к другу?
– Нет, после шести недель практики.
– Какой практики?
– В рамках учебы. Я учусь в iMal – international modern art Lab.
– Международная лаборатория современного искусства?
– Да.
– Где это?
– Около Доннерсбергер брюкке.
– У них много иностранных студентов?
– Нет, одни немцы. Граждане Германии.
– Странно. Что это за учреждение такое?
– Оно имеет социально-педагогическую направленность.
– То есть?
– Для молодых людей со сложной биографией. Поступить можно после неполной средней школы.
– И чем вы занимаетесть в этой школе?
– Рисованием, живописью, скульптурой.
– Сколько длится учеба?
– Год.
– Учеников сколько?
– В классе по тридцать пять человек, в этом году взяли больше – пятьдесят. Меня записали пятидесятым.
– Пятьдесят человек в одном классе? Не перебор ли? Как же тогда проходят занятия?
– Как проходят? Утром приходишь и приступаешь к занятиям.
– Материалы приносите сами?
– Нет. Школа обеспечивает нас материалами.
– За плату?
– Без. Студенты ни за что не платят.
– А кто все это финансирует?
– Финансирование идет за счет городской администрации.
– А за посещение школы платишь?
– Нет, она бесплатна.
– Что означает «люди со сложной биографией»?
– Трудные подростки. Их устраивают в школу, чтобы на улице не болтались, наркотики не употребляли.
– И все же, как проходят занятия?
– Проводят «сободные классы»: рисуем на каку-нибудь тему, заданную преподавателем. Готовые холсты можно повезти и к себе домой.
– Школа до обеда или на весь день?
– На весь день.
– Обедаете в столовой?
– Обед готовим сами, группами, по очереди. Вместе решаем, какие блюда.
– А практика? Входит в школьную программу?
– Входит, да.
– Ты из самого Мюнхена?
– Я вырос в Фатерштеттене, это – городок к востоку от Мюнхена.
– На селе.
– Да, на крестьянском дворе.
– Родители – крестьяне?
– Нет, дед с отцом – мясники.
– У вас вся семья в тех краях? Родственники?
– Да, в соседней деревне. Дядя заказал у меня одну картину, теперь – вторую.
Я хочу делать абстрактные граффити на мешковине. Дяде понравился грунтованный мешок, на котором я оставил незакрашенным один угол. В этом месте проступает натуральный цвет мешковины. Поэтому я грунтую не белилами, а прозрачным лаком.
– Хлопок не используешь?
– Нет. Я знаю, в каких условия его выращивают.
– Но одежду из хлопка носишь?
– Нет. Вместо хлопковых я ношу майки из конопли.
– Где такие продаются?
– Их продают на рынке в Фатерштеттене.
– Конопля по качеству чем-нибудь отличается от хлопка?
– Конопля не впитывает запах. Она не может вонять, как хлопок.
«Ага? – думаю я, – ты сколько не стирал одежду?»
– В Берлине я видел дешевую ткань у турок на уличном рынке в Нойкёльне (прим.: городской район Берлина), купил бы, чтобы рисовать.
– Что за ткань? Из чего? И в каких условиях производят?
– Не интересовался.
– А кофта с капюшоном и брюки у тебя – не из хлопка?
– Из хлопка, да. Надо бы вовсе обходиться без него. Но одежды у меня мало, всего несколько маек, три-четыре пары штанов, больше и не нужно, для меня одежда не играет роли.
– Аэрозольная краска не вредна?
– Вредна. Надышишься, плохо станет. Я рисую в маске. Но мне стала интересна и обычная краска. Мазки — совсем другое! Широкой кистью! Глубина цвета! Фактура! Можно валиком… штриховать.
– Где ты занимаешься граффити?
– Мне его заказывают. Последние годы я работаю уже только по заказу.
– Где? Что рисуешь?
– Разрисовал пожарную охрану в Дахау (прим.: городок к северо-западу от Мюнхена).
– А пожарную охрану в Фатерштеннене?
– Нет еще. В Фатерштеннене оформляю водно-спасательную станцию.
– Это – общественные организации. Частные лица заказывают граффити?
– Поступил заказ от торговца автомобилями. Он попросил на стене изобразить внутренности машины.
– Ты один работаешь?
– Нет, мы с другом напару. Он на нас двоих подал заявление в налоговую службу об открытии промыслового предприятия.
– Так серьезно?
– Мы заработали восемьсот евро, реальные деньги… Я давно не был нелегалом.
– Тебя застукивали?
– Да. В Дрездене мы с приятелем разрисовывали уродливую стену. Вблиз прездиума полиции. Женщина увидела, вызвала. Они молниеносно подкатили. Меня спасло то, что ничего неприличного я не написал.
– А что написал?
– Слово ШУГАР. – Размахивает руками.
– Английское «сахар»?
– Да.
– Зачем?
– Объяснить не могу. В то время я писал его постоянно. В суде наивно утверждал, что намеревался украсить стену. Что слово скорее служило рамками для наполнения разноцветными красками, абстрактной живописью – комбинацией цветов, пятен… На следующий день граффити счистили щеткой, чистка обошлась в двести евро. Меня приговорили к уплате половины суммы, но у друга даже ста не было. Судья, согласившаяся с нами, что стена – уродская, его долю штрафа погасила из казны. Уголовного дела на нас заводить не стала.
– У тебя старинное имя, редкое сегодня, кажется.
– Да? Я знаком с двумя-тремя Квиринами.
– А я – с одним: тобой. Мне это имя известно по Эгиду Квирину Азаму. Ты церкви братьев Азам видел?
– Нет. Где?
– На Зендлингер штрассе, например, от Мариенплац идти в сторону ворот Зендлингер Тор. Историю искусства вам не читают?
– Нет. Но если ты выпускник нашей школы, то смело исходи из того, что в Академю художеств тебя приняли. Хочу поступить туда, а учась там, искать, куда перебраться. Берлин – вариант, он – динамичен. Мюнхен слишком статичен.
– Ты в выставках участвовал?
– В школе. Нам задали тему «остатки». Я нарисовал лес осенью, опавшую листву, а также ребенка, по шею сидящего в мусоре.
– Социальная критика?
– Да.
– В школе – все классы «сободные», или вас чему-то и учат?
– Учат. Зимой проходили учение о цветах.
– Помогает?
– Еще как! Если бы я разбирался в нем три года назад, пожарная охрана в Дахау выглядела бы иначе!
– А рисунку учат?
– Да. Рисуем предметы и людей. Преподаватель говорит, что, если умеешь рисовать людей, то сможешь рисовать все. Если нарисовать стол кривым, никого это не покоробит, а человека если исказить – сразу бросится в глаза, что пропорции не те.
– Вы друг друга портретируете? Или с фотографий рисуете?
– Нам бывшие натурщики позируют, целыми часами. Но рисовать портрет на лету, не заморачиваясь, иногда получается лучше, чем, всматриваясь в оригинал – штрихи решительнее, выразительнее, да и сходство бывает большее.
– Вы с напарником рекламируете свои услуги?
– О да. В Фатерштеттене есть стена одна, страшная. Я подошел к хозяину дома, показал свою папку, предложил разрисовать, а если ему не понравится, самому же за свой счет закрасить белой краской. Хозяин не согласился.
– Почему?
– Мои работы «не в его вкусе».
– В чем заключалась практика в Берлине? В рисовании граффити?
– Нет, я прошел ее у музыканта-рэпера.
– Ты любишь рэп?
– Не-а. Сам я увлекался техно-регги, теперь перехожу к более мягкой, гармоничной музыке. Мою музыку должны быть в состоянии переносить мои родители.
– Чему ты учился у рэпера?
– Я написал ему «бит». А рэпер сочинил на него текст. Он дал мне с собой в Мюнхен новые тексты, к которым нет еще мелодий.
– Ты играешь на каком-нибудь инструменте?
– Бренчу на гитаре. Ударился бы в музыку, но навыков кот наплакал. А друзья рэпера добились славы.
– Его тексты помнишь? Споешь?
Квирин смеется: Ничего не помню.
– Ты упомянул о дворе, но у родителей нет крестьянского хозяйства?
– Да, это – дом родителей. Двор они смогут держать только, пока на территории будет мясная лавка.
– Родители не надеялись, что ты лавку возьмешь на себя?
– Надеялись. Я подрабатываю у них.
– Разделываешь туши?
– Нет. Расфасовываю мясные салаты.
– Не претит?
– Привык.
– Тебя вырастили на мясе?
– Угу. В школу ежедневно давали с собой по булке с колбасой.
– Родители закоренелые мясоеды?
– Мать стала питаться мясом после свадьбы с отцом.
– Что будет с хозяйством?
– Сестра унаследует.
– Она – мясник?
– Нет. Училась на менеджера по продуктам.
– Вегетарианка?
– Нет! Ее учили по классической схеме, пирамиде, в которой по ценности на втором месте белки – молоко и прочее. Но коровье молоко вредно! Люди не могут переваривать лактозу.
– А козий сыр? Овечий?
– Без разницы. Да и мясо есть не нужно – на производство одного килограмма мяса уходит тысяч десять литров воды!
– Ты мясо совсем перестал есть?
– Да. Года два назад.
– Тебе отказ дается легко?
– Периодически со скрипом, но выдерживаю.
– Родители что говорят?
– Отец уважает меня за то, что иду своей дорогой не сбиваясь. Мать молчит, принимает к сведению.
– И чем ты питаешься?
– Смузи.
– Типа шугар?
Квирин улыбается: Листики.
– Какие листья?
– Фруктовых деревьев – яблонь, груш.
– Выходишь в сад родителей, отщипываешь с деревьев?
– Да.
– Откуда удобно достать? Снизу все съедено?
– Надо молодые листья, старые содержат яды, горчат, но я ем и их.
– Это вкусно?
– Нет. Кладешь в миксер, смешиваешь с мороженой малиной или со свежими фруктами.
– Разбавляешь водой?
– Соком.
– Апельсиновым?
– Лучше яблочным, апельсиновый не всегда подходит.
– Смакуешь?
– Выпиваю залпом.
– Не глотая, не жуя?
– Не жуя.
– Раз в день?
– Три-четыре раза.
– А кроме этого — что?
– Ничего.
– Ничего?
– Ничего.
– Зубы не выпадут?
– Надеюсь, нет.
– Ты довольно худой. Энергии тебе хватает?
– Ученые выявили, что человек три четверти своей энергии тратит на пищеварение (прим.: это не соответствует фактам, Квирин ошибся). Если питаться нетяжелой пищей, то энергию можно направлять на что-нибудь другое, приложить ее эффективнее. Человеческий организм природой не предусмотрен для переваривания мяса. Предок человека – обезъяна, она – травоед. От правильного, вегетарианского питания добреют. Люди, питающиеся немясной пищей, более мирные, менее агрессивные. У них другой настрой, и они по-другому воздействуют на свое окружение, чем мясоеды.
Сила мысли хорошо изучена. Элементарный пример – опыты над водой: стакан обычной водопроводной воды поставили перед человеком с спутанными мыслями, волнующимся – структура воды пришла в беспорядок, кристаллы разрушились. Стакан поставили перед человеком, который думал о чем-то положительном – структура воды идеальная! Мыслями управляют миром вокруг себя! Тело человека на семьдесят процентов состоит из воды! На нее, ее движение, структуру и можно влиять – и в положительном, и в отрицательном смысле.
– Родители твои смузи пьют?
– Отец иногда пьет – за компанию. Самостоятельно бы не стал. Мать – ни-ни.
…Хочу жить где-нибудь на селе и сам выращивать фрукты и овощи. В Хоэнлиндене (прим.: сельский город в Баварии) есть проект: вносишь восемь тысяч евро и поселяешься в коммуне, вместе со всеми обрабатываешь землю.
– Но земля, на которой ты поселишься, будет не твоей, а чьей-то – государства или частного лица, коммуны?
– Я в принципе хочу жить в стране более вольной, чем Германия. В Германии нельзя даже просто где-нибудь разбить палатку! В Франции, Испании разрешается. В Германии я и не могу где-нибудь на природе посадить яблоню.
– Это затрагивает правовые, имущественные вопросы.
– Как бы то ни было, хочу обеспечивать сам себя. Как-то я посеял помидоры в родительском саду – вот те были настоящими! Считаю, что без полноценного питания жить нельзя. Все остальное – условности. С некоторых пор ношу с собой камень, чтобы разжечь искру.
– Зачем?
– На случай, если вдруг не будет электричества.
Квирин вынимает из кармана камень и демонстрирует его действие. Искры летят на пластмассовую обшивку около панели приборов.
Я: Машину не спали!
– Не, не горит.
– И слава богу!
Квирин: Вообще, ничем не надо владеть – и деньги не нужны! А жилье должно быть бесплатным!
– Дом следует содержать в порядке, а то стены прогниют, крыша обвалится. Деньги необходимы на текущий и капитальный ремонт – иначе как заплатить мастерам?
– Не деньгами.
– Возврат к меновому хозяйству?
– Нет. Никому ничего не принадлежит. Каждый берет столько, сколько ему нужно. Если перебрал апельсинов, лишние отдаешь другим.
– В два счета кто-то обогатится и будет чем-то владеть или владеть не поровну со всеми, а иметь больше.
– Нет. Каждый пускай будет брать столько, сколько ему нужно, а если перебрал, то отдаст.
– Отдаст – за деньги. В аренду, в прокат. Или продаст.
– Нет, ни у кого не должно быть имущества, и все должны друг другу дарить.
– Чего-нибудь обязательно будут требовать взамен – услуг, товаров, денег, в конце концов.
– Но деньги уже переходят из реальности в виртуальность. А в банках физически вовсе нет в наличии тех сумм, которыми они оперируют.
– Этот факт известен. Если все вкладчики одновременно будут претендовать на выплату своих вкладов, то банки окажутся неплатежеспособными, они мгновенно обанкротятся. Поэтому в кризисных ситуациях главное, чтобы вкладчики сохранили спокойствие и не поддались панике. Экономика завязана на психологии.
– Короче, я мечтаю жить без денег. Это вполне осуществимо. Я слышал об одном типе в Берлине, который давно так живет. Он годами питался из мусорных баков. Лишь когда у него появилась подружка, вернее, родилась дочь, он засомневался. Ребенка из баков кормить не хотел. Обратился в био-супермаркет, попросил не выкидывать просроченные продукты, а отдавать ему. Еды жертвовали больше, чем они с семьей могли потреблять, и он стал раздавать ее другим нуждающимся, открыл для этого сайт в Интернете. К делу подключился ряд филиалов той же сети супермаркетов. Также он распределяет выброшенные вещи. Можно существовать за счет расточительства богатых.
– Ты хотел бы жить в коммуне? В шестидесятые годы возникло кибуцное движение – из самых разных стран приехали в Израиль строить религиозный коммунизм, жить и работать вместе. Ни у кого не было своей недвижимости. А что вышло? Коммуны распались, молодежь уехала в города. Через какое-то время завелись собственные дома.
– К той коммуне в Хохенлиндене стоит присмотреться. У них есть гостиница, пробудешь два-три дня, пообщаешься с жителями.
– А на что конкретно даешь те восемь тысяч? И на какой срок пребывания?
– Не в курсе, будет ли право провести там всю жизнь.
– Каждый участник выращивает все свое, или у них есть разделение труда?
– Не знаю. Если один выращивает помидоры, второй – капусту, третий – кукурузу, то это не то, чего хотелось бы мне. Я сам могу выращивать все.
– Ты куришь?
– Да. Со школы с экономическим уклоном. До сих пор не бросил.
– Как это сочетается с твоей полезной пищей?
– Никак не сочетается. Я понимаю, что курение вредно, не отрицаю и могу заявить об этом во всеуслышание. Мне достаточно заявления, чтобы успокоить совесть. Зато я отказался много от чего другого.
Один врач написал книгу о вреде косметики, дезодорантов, мыла. Их ингредиенты, впитываемые человеком через кожу, вызывают кучу болезней. Я дезодорантом не пользуюсь, зубы чищу кремнеземом, голову не мою.
– Это как?
– Когда волосы засаливаются, стригу их практически под ноль.
– Мне бы такая прическа не шла.
Ѻ
– Ты тут не съедешь с автобана? Выпустишь меня на остановке автобуса? …Ой, я перепутал, здесь остановки нет. До нашего дома недалеко, а за ним будет еще один съезд на автобан. А мне на автобус не придется потратиться.
– У тебя нет проездного?
– В школу я езжу на велосипеде. Купил его в Интернете у частника в Розенхайме, гоночный, розового цвета. За сорок пять минут успеваю.
– Быстро.
– Да, я гоню на высокой скорости – в хорошую погоду. В дождь пересаживаюсь на общественный. Вот наш дом – слева.
Торможу напротив трехэтажного дома с двускатной крышей и деревянным балконом во всю ширину фасада.
– Увидимся! – уверен Квирин.
– Счастливо, – киваю я.
Квирин со своей легонькой сумкой исчезает в темноте. Я с опущенными до упора окнами долго петляю по дорогам. Выезжаю, наконец, в знакомое мне место, добираюсь до дома. Иду в ванную и с удовольствием принимаю горячий душ.