Красное и черное

Они носили красные рубахи и камзолы, красные ленточки и колпаки, ели много говядины и гениально работали с двумя вещами на свете – лассо и острым ножом. Первое было оружием не менее сокрушительным, чем второй: если верить Эстебану Эчеверриа лассо, брошенное не очень меткой, но верной рукой, могло – вместо того, чтобы опутать бычьи рога, – запросто снести голову любопытствующему мальчугану.

В «Скотобойне» Эчеверриа мгновенная смерть ребенка вызывает минутное замешательство зевак, собравшихся поглазеть на забой десятков быков и поживиться остатками производственного процесса; однако шок проходит быстро, и жадное внимание толпы возвращается к тушам животных – живых и мертвых. Настоящая кровавая оргия: алые потоки льются из обезглавленных тел животных; что по сравнению с этим какой-то щуплый мальчуган, потерявший голову из-за своего любопытства? Труп быстро оттащили на городское кладбище и без особых церемоний зарыли в землю.

Они, конечно, могли быть не только забойщиками скота, в их рядах множество гаучо, бандитов, городской шпаны, помещиков и даже священников. Для аргентинских федералистов, сторонников диктатора Хуана Мануэля де Росаса, державшего в страхе страну с 1829 по 1852 год, красный – цвет крови, которую следует выпустить из жил богомерзких унитаристов, либералов, подозрительных иностранцев (в основном англичан). Для этого была создана даже специальная организация, собственно, просто хорошо сплоченная банда поножовщиков, садистов и погромщиков, которую называли «масоркой» (что можно перевести как «сердцевина кукурузного початка» или просто «початок»).

Маисовый початок стал одним из символов власти Росаса, символом единства только что образованной аргентинской нации; впрочем, согласно невнятным, стыдливым намекам некоторых современников, початок использовался и для отнюдь не символических изнасилований противников диктатора. Это унижение – и некоторые другие, описанные в «Скотобойне» — предшествовало финальному мгновенному движению ловкой руки, вооруженной острым ножом: вжик – и фонтан крови бьет из рассеченного горла. Все это подробнейшим образом описано в книге, которая в 2010-м вышла в издательстве The Friday Books (Esteban Echeverria. The Slaughteryard / A new translation by Norman Thomas di Giovanni and Susan Ashe. Edited, with an Introduction and Notes, by Norman Thomas di Giovanni. L.: The Friday Project, 2010).

Эта книга – шедевр просвещенной любви к другой стране, другому языку, другой культуре, памятник политической ангажированности и намеренной пристрастности суждений. Соорудил ее Норман Ди Джованни, американский переводчик, живущий в английском Саутгемптоне, человек, который подарил (как он сам уверяет) англоязычному читателю Борхеса, а в последние два десятилетия был отстранен от «борхесовской издательской индустрии» стараниями вдовы писателя Марии Кодамы.

История отношений Нормана Ди Джованни и Хорхе Луиса Борхеса была вкратце рассказана мною уже давно, в том эссе упущено лишь одно обстоятельство – политика. Старомодный джентльмен из хорошей аргентинской семьи имел и соответствующие взгляды – он презирал левых, ненавидел основоположника «хустисилианского социализма» антисемита Перона, не без симпатии взирал на военных, в которых видел наследников боевых товарищей своего деда Франсиско Борхеса, погибшего в одной из бесконечных гражданских войн XIX века.

Молодой американский переводчик происходил из итальянской семьи с анархистскими традициями, был – и остается – леваком, критиком капитализма, противником любых форм диктатуры, особенно правых и ультраправых. Причины разрыва в начале 1970-х годов победоносного альянса Борхес-Ди Джованни до сих пор неизвестны: кто-то предполагает, что пожилой писатель устал от нахрапистого товарища, другие видят во всем денежный интерес, тлетворное влияние юной спутницы Борхеса Кодамы, что угодно. Сам Ди Джованни в книге, только что изданной The Friday Books, намекает на иной вариант событий – якобы он был вынужден покинуть Аргентину из-за прихода к власти хунты.

Аргентинофила подводит память – военные установили свой режим только после второго президентства Перона (1973―1974), которое, в свою очередь, заставило Борхеса покинуть страну. Переводчик же исчез из жизни переводимого классика в самом начале семидесятых. Так или иначе, Ди Джованни явно не мог смириться с консерватизмом Борхеса, с его презрением к прогрессивным молодым людям с длинными волосами и горящими глазами, с его отзывами об аргентинских генералах как о «джентльменах», с его контактами с Пиночетом и безоговорочной поддержкой Израиля в 1967 и 1973 годах. Слепой классик, в свою очередь, явно не одобрял общей увлеченности своего молодого помощника латиноамериканскими прогрессистскими благоглупостями.

Было это причиной разрыва или нет, сказать сложно, но наверняка можно утверждать следующее: Борхес сполна заплатил за свои заблуждения, растеряв симпатии латиноамериканской «республики словесности» (и не получив Нобелевской премии), а Ди Джованни рассчитался добровольным изгнанием в английском захолустье. Любопытно, что диктатор Росас, бежавший с родины после поражения при Монте Касерас, закончил свои дни изгнанником в том же самом Саутгемптоне. Не потому ли Ди Джованни выбрал именно эти края? Что здесь: изысканная месть? знак тайной солидарности с супостатом?

Но вернемся к «Скотобойне». Это превосходное издание состоит из а) предисловия Нормана Ди Джованни, б) классической новеллы Эстебана Эчеверриа (1805―1851) «Скотобойня» в переводе на английский Сюзан Эш, в) глоссария к этому сочинению, г) новеллы «Скотобойня» на языке оригинала, д) приложения, состоящего из (1) предисловия к первому изданию произведения (1871 год, автор – другой аргентинский классик Хуан Мария Гуттьерес), (2) отрывка из путевых очерков Эмерика Эссекса Видала с описанием одной из буэнос-айреских скотобоен, (3) описаний других городских скотобоен путешественниками XIX века (Александр Гиллеспи, Фрэнсис Бонд Хэд, Чарльз Дарвин, Роберт Элвз, Томас Вудбин Хинклифф), (3) очерка нравов росасовской Аргентины пера того же Роберта Элвза, (4) подборки федералистских стишков антиунитаристского содержания (оригинал и перевод), (5) стихотворения “La Refalosa” (оригинал и английская версия; название можно перевести как «Скользячка») Хиларио Аскасуби, подробно описывающего технологию перерезания горла политического оппонента, (6) отрывка из поэмы самого Эчеверриа «Авелланеда» (оригинал и перевод эпизода, посвященного казни главного героя федералистами), и, наконец, (е) Envoi комментатора, текста, полного прямых указаний на общность исторической судьбы Аргентины XIX, XX и XXI века. Завершает издание изъявления благодарности тем, кто помог свершиться сему начинанию.

Опус совершенно борхесианский – а как иначе назвать книгу, главный текст которой составляет шестую часть от ее общего объема (29 страниц из 170)? Перед нами лабиринт, раз за разом выводящий на плотно утоптанную площадку, залитую кровью, людей, животных, неважно. Алое на земле, красные одежды на зрителях и большей части действующих лиц, чудовищная вонь смерти – вот главные атрибуты и скотобойни как места, и «Скотобойни» как литературного произведения.

Сюжет новеллы Эчеверриа прост: в разгар Поста, когда желудки обывателей пусты, а кишечник раздувается от неподходящей для истинных аргентинцев растительной пищи, по распоряжению Восстановителя (так называли Росаса его сторонники) на забой привозят несколько десятков животных. Собирается толпа – поглазеть, позубоскалить, помародерствовать. Выпускают быков. Один из них, воспользовавшись оплошностью забойщика (то самое смертельное для мальчугана лассо) вырывается на волю. Его преследуют, затаптывая случайно попавшегося на пути англичанина. Наконец, быка притаскивают на бойню и разделываются с ним. Казалось бы, спектакль закончен: трупы животных расчленены, отправлены в мясные лавки, субпродукты расхватаны людьми, собаками, стервятниками, свиньями, чайками и прочими тварями, которые водятся в окрестностях скотобойни. Пусто и почти чисто, только вонь отравляет обоняние. Вдруг забойщики видят проезжающего верхом молодого человека. Классовое чувство и политическая бдительность головорезов безошибочно указывают – перед ними безродный космополит, проклятый либерал, мерзкий безбожник и коварный унитарист. После серии оскорблений его валят наземь, связывают, тащат в конотору забойщиков, угрожают пыткой, унижением (вот он, намек на страшное значение слово «масорка»!), водят ножом у горла. Юный герой (который и вправду оказывается и либералом, и гордецом, и противником Росаса) в ярости сыплет оскорблениями и угрозами в адрес мучителей, пока не падает бездыханным – то ли от разрыва сердца, то ли от иных последствий праведного взрыва негодования. Занавес.

Метафорический ряд, казалось бы, несложный: «убийство животных — опьянение кровью – убийство людей – красный цвет как символ диктатуры Росаса». Сегодня этим сюжетом непременно бы воспользовались защитники прав животных и идейные вегетарианцы. Но тогда, в XIX веке (да и в XX-м, так как Ди Джованни мировоззренчески — дитя прошлого столетия), художественный и политический эффект достигался не сложностью сюжетных построений или фабульным хитросплетением, а концентрацией гиньоля, нагромождением одного ужаса на другой. На том стоял романтизм, на том стоит и нынешняя поп-культура.

Норман Ди Джованни мастерски нагнетает кровавый кошмар: к тексту эчеверриевской «Скотобойни» он добавляет еще с полдюжины описаний других скотобоен, используя в качестве приправы уже явно садистическое стихотворное пособие по «Скользячке» (суть этого танца проста: пленника ставят на колени, связав ноги и руки. Палач за волосы поднимает его голову и быстрым движением перерезает горло. Потом несчастного ставят на ноги, развязывают узы и отпускают на волю. Ноги пленника скользят по луже собственной крови, конвульсии добавляют макабрического комизма этому танцу, окружающие добродушно хохочут, видя его вывалившийся язык, предсмертные гримасы, пока, наконец, бездыханное тело не валится на землю. Веселые федералисты срезают с трупа кусок кожи на ремешок, отрезают уши и брови, а затем его выбрасывают на корм свиньям).

Читателю страшно, дурно, мерзостно, цель Ди Джованни, кажется, достигнута, но вот только в книге совершенно теряется политическое содержание мессиджа – в потоках крови скотобойни тонет все, в том числе либеральные (и даже анархистские) идеи. Вместо левой пропаганды получается чистая готика, в духе знаменитого высказывания Честертона «черный цвет Байрона – сконцентрированный красный». Ведь даже если озвучить «Техасскую пилу-2» цитатами из книг Кропоткина, фильм этот не превратить в пособие по самоорганизации общества.