Упражнения в пении

Мы пошли дальше и не видели там лес. В лесу было прохладно в безмыслии. Горели сосны, плавился лед, настойчиво искажая смысл истории. Я двигался в тишине твоих расплетенных волос, которые расходились волнами вокруг плечей. То было сказанное, но не увиденное – мы не могли говорить, но слова составляли внутреннюю опору моста, перехода с одной пустоши на другую. Шумовая завеса листвы терялась вдали, пока мы ее не покидали.

Мы пошли дальше и не видели там лес. В лесу было прохладно в безмыслии. Горели сосны, плавился лед, настойчиво искажая смысл историй. Я двигался в тишине твоих расплетенных волос, которые расходились волнами вокруг плечей. То было сказанное, но не увиденное – мы не могли говорить, но слова составляли внутреннюю опору моста, перехода с одной пустоши на другую. Шумовая завеса листвы терялась вдали, пока мы ее не покидали. Негативность импульса солнечного массива то появлялась в книге, то становилась дыханием, и я мог заметить, как закатные декорации постепенно расслаиваются, оставляя любовников в состоянии критического надрыва отчаянно спорить об отрицании: большее существовало в доступности падающих лучей, получасовом ветре, манере закидывать руку.

Использование голоса, как он пребывает в схватке между произнесением и разорванным настоящим вытянутых складок мышц, расчерчивающих представленную в отдельный момент операцию по вытягиванию чего-то из молчащей трибуны, в какой-то момент опознается как определенного рода синтез толпы, уходящей в пропасть или пещеру, скрытую взглядом, и самого взгляда, укрывающего ее от стрел огня, треска птиц, детонирующей системы волн океана, выпущенного в фотографию. Только ты не можешь упасть там, где руки ее уже готовы поднять голову на уровень горизонта и отсечь слова. Непривычная громкость вершин проносится сквозь глазницы, но изображение – это только часть аварии.

Мы пошли дальше и не видели там лес, не стояли, рассматривая свои тени. Прохлада безмыслия завершала воспоминание о записи. Горели сосны, плавился лед, настойчиво искажая реальность крови. Я двигался в рассечении твоих расплетенных волос, которые расходились волнами вокруг уводящих горизонт плечей. То было сказанное, но не увиденное – мы не могли говорить, но слова составляли внутреннюю опору моста, воображаемого перехода с одной пустоши на другую. Шумовая завеса листвы терялась вдали, пока мы не покидали страниц. Негативность импульса солнечного массива то появлялась в книге, то становилась дыханием, и я мог заметить, как закатные декорации постепенно размежаются, оставляя любовников в состоянии критического надрыва отчаянно спорить об отрицании: нечто существовало в доступности падающих лучей, получасовом ветре, манере закидывать руку.

Мы пошли дальше и не видели то, что изображено на последнем листе, в раскрытой ладони, в смоле, не стояли, рассматривая свои тени, пока прохлада безмыслия завершала воспоминание о записи, в котором горели сосны, плавился лед, настойчиво искажалась математика слога. Высчитывать преимущества двухстороннего ветра в трубе можно было так долго, как он образовывал температурный коллапс, из которого выбраться к набору связей было почти невозможно – когда ты, одергивая рукав, перестаешь дышать, запись расходится на несколько направлений, как одержимый звук. Я двигался в рассечении твоих расплетенных волос, которые расходились волнами вокруг уводящих горизонт плечей – границы почти совпадали, когда опустилась пыль, без намека на возвращение в воздух – то было сказанное, не увиденное – мы не могли говорить, но слова составляли внутреннюю опору моста, воображаемого перехода с одной пустоши на другую, где шумовая завеса листвы терялась вдали, где коридор в пространстве не мог быть обнаружен проходом, пока мы не покидали страниц. Негативность импульса солнечного массива то появлялась в книге, то становилась дыханием, и я мог заметить, как закатные декорации постепенно размежаются, оставляя толпу в состоянии критического надрыва отчаянно спорить об отрицании: нечто существовало в доступности падающих лучей, получасовом ветре, манере закидывать руку.

Перебивая друг друга, они забирают свое. Она действует, пока они не согласны с тем, что именно возвращается в запись архива – безразмерность или неверность, полет или стул, узел или Вращающий. Теперь вместо сна оказывается пролог.

Мы пошли дальше. Не видели там лес, рассматривавший наши распадающиеся тени. Прохлада безмыслия. Завершение воспоминания. Закрытие записи воспоминания. Горение сосен, расплавленный лед. Настойчиво искажаемая математика слога. Я двигался в рассечении твоих расплетенных волос. Которые расходились волнами. Вокруг уводящих в сферу горизонт плечей. То было сказанное, но не увиденное. Мы не могли говорить. Но слова не составляли внешнюю опору моста. Воображенного переходом с одной пустоши на другую. Шумовая сетка листвы терялась вдали. Пока мы не покидали этих забытых страниц. Негативность импульса солнечного массива. Как послание прошлого. Она то появлялась в книге, то становилась дыханием. И я не мог заметить. Закатные декорации постепенно размежаются. Оставляя любовников в состоянии критического надрыва отчаянно спорить. Об отрицании. Нечто, связанное с проникновением в толщу разрыва. То, что существовало в доступности падающих лучей. В получасовом ветре. В манере закидывать руку.

Мы пошли дальше. Не видели там лес. Он рассматривал наши тени. Распадающиеся. Прохлада безмыслия. Завершение воспоминания. Закрытие записи. Воспоминания. Горение сосен. Расплавленный лед. Настойчиво искаженная математика слога. Я двигался в рассечении твоих расплетенных волос. Они расходились волнами. Вокруг лучей. Они уводили горизонт плечей. В сферу. То было сказанное, но не увиденное. Мы не могли говорить. Но слова не составляли внешнюю опору моста. Который стал воображением. Переходом с одной пустоши на другую. Шумовая сетка листвы терялась вдали. Пока мы не покидали этих забытых страниц. Негативность импульса солнечного массива. Как послание прошлого. Она появлялась в книге. Затем становилась дыханием. И я не мог заметить. Закатные декорации постепенно размежались. Оставляя толпу в состоянии критического надрыва отчаянно спорить. Об отрицании. Нечто связанное с проникновением в толщу разрыва. Оно существовало в доступности падающих лучей. В получасовом ветре. В манере закидывать руку.

Мы пошли дальше и не видели там лес. То было сказанное, но не увиденное. По всему расстоянию общей подписи дистанции между точками предельно сокращались, пока опасность обрушиться не могла до раскола автоматизма на пространство обратного взгляда и пространство пролога. Доступные лучи выжигали листы, среди которых смола, растекаясь, соединялась в узор молчания, которым ты оставалась довольна, пока никакого действия нельзя было предположить как действие, заменяющее все конкретные записи на бесконечный анализ связок. Их практически не было, их нельзя было контролировать, даже передавать незаметно. Разумеется, здесь мы не говорим.

Мы пошли дальше и не видели там лес, рассматривавший наши распадающиеся тени, прохладу безмыслия, завершение воспоминания и закрытие записи воспоминания. Горение сосен, расплавленный лед настойчиво искажали математику слога, но я двигался в рассечении твоих расплетенных волос, расходившихся волнами вокруг лучей и уводивших горизонт плечей в сферу. То было сказанное, но не увиденное – мы не могли говорить, хотя слова не составляли внешнюю опору моста, ставшего воображением, переходом с одной пустоши на другую, где шумовая сетка листвы терялась вдали, пока мы не покидали этих забытых страниц. Негативность импульса солнечного массива, как послание прошлого, появлялась в книге, затем становилась дыханием, и я не мог заметить, как закатные декорации постепенно размежались, заставляя спорить об отрицании. Нечто связанное с проникновением в толщу разрыва существовало в доступности падающих лучей, в получасовом ветре, в манере закидывать руку.

Мы пошли дальше и не видели там лес, не стояли, рассматривая свои тени, пока прохлада безмыслия завершала воспоминание о записи, в котором горели сосны, плавился лед, настойчиво искажалась математика слога, который осаждал произношение, пока я двигался в рассечении твоих расплетенных волос, расходившихся волнами вокруг уводящих горизонт плечей – то было сказанное, не увиденное – мы не могли говорить, но слова составляли внутреннюю опору моста, воображаемого перехода с одной пустоши на другую, где шумовая завеса листвы терялась вдали, пока мы не покидали страниц, негативности импульса солнечного массива (она то появлялась в книге, то становилась дыханием), и я мог заметить, как закатные декорации постепенно размежаются, оставляя любовников в состоянии критического надрыва отчаянно спорить об отрицании: нечто существовало в доступности падающих лучей, получасовом ветре, манере закидывать руку.