Из дневников разных лет и состояний
15.8.87. Только что написал «Манифест мистификаторов» — блестящий манифест, в котором призываю «всех здравомыслящих» мистифицировать жизнь: указывать перстом на несуществующее (на пустоту) и говорить: «Вот Оно!», говорить вымышленными образами, гипнотизировать ложными идеями, подавать якобы существующих типов — в общем, дурачить публику. «Ни слова правды!» — вот девиз; «отъявленную ложь выдавать за чистую правду, лжеистину — за откровение, самих себя (мистификаторов) — за великих и ужасных». Эта игра в обман, это издевательство, это искусство надувания — и есть наше существование, истинное существование. В этом высокий смысл, в этом заключается верховное оправдание мистификатора и приговор настоящему… Далее следуют различные призывы, советы и даже приказания прикладного характера: так вместо слова «соль» рекомендуется употреблять «море», вместо «антрацит» — «гепатит».
Манифест заканчивается фразой о необходимости добиваться в нашем деле «правдоподобного совершенства неправдоподобными средствами!».
(Манифест ищи в архиве.)
16.8.87. В связи с только что написанными строчками пришла плодотворная идея записывать в Дневник не то, что было на самом деле, а как раз то, чего на самом деле не было. Эта новая выдумка (хотя, такие дневники я уже вел лет пять назад — ищи эти дневники) вольет свежую струю в творческий рай, в котором я сейчас пребываю.
Эти записки «невероятных событий» я намерен вести параллельно с «реалистическим дневником» — так что с этих пор невозможно будет отличить настоящую жизнь от ненастоящей.
17.8.87. Сочинял в дневник.
3.11.87. Решено больше с Иночкой любовью не заниматься, а заниматься день и ночь литературой.
Вчера не написал обещанного листа — сегодня придется писать за вчерашний день — не лягу, пока не напишу. Кстати. Перечитал начало — очень слабо, вообще, вне литературы — пустота. И нет нити развития, нет ввода в «тайну», нет предчувствия чего-то невероятного — очень обыденное неумное начало; нужно его срочно переписать; но не начинать с «начала», а бросить перфую фразу так, словно выскочить из-за угла: нет рождения, нет становления — есть бытие, есть форма, есть данность — и чтобы сразу было ясно, что здесь данность и изначальность. И ни в коем случае не начинать с юмора — это дурной вкус — веселить читателя с первого слова; юмор должен проникнуть… (черт возьми! — кончилась подлая ручка) — проникнуть… куда теперь он должен проникнуть? Все, все, мысль погибла, ушла в забвение — и… туда ей и дорога.
В общем, из обыкновенного отчета (ревизская сказка) — необходимо сделать художественную вещь, причем, на уровне «Портрета художника в юности» или «Иосифа и его братьев». Пока ни на то, ни на другое вещица не тянет. Нет свежего взгляда, нет «нового типа художника»…
11 сенятября 2004. Сегодня, кстати, обещают некстати затмение луны (второй раз за год). Какой насыщенный небесными катаклизмами год! Первое затмение мы видели. Еще было затмение солнца Венерой! Очень редкое явление. Так. Пороемся в записках, я был этому всему косвенным свидетелем.
Не нашел про луну, которая при затмении выглядит как «глиняная игрушка придурка», а Венера была маленькой родинкой — и Инга ее не сумела разглядеть через черное фотографическое стекло, а ведь она снова пройдет по солнцу лишь через 80 лет! Упустила момент. К тому времени Инге будет 120 лет, тогда она и подавно ничего не увидит.
Космос!
Загадочное слово!
Загадочная субстанция.
Луна действительно очень страшная, вовсе не круглая, т.е. не идеальная — а такой катыш из мякиша.
Интересно, по одежке там встречают или по уму?
Сделать пюре из яблок!
Назло яблокам.
Т.е. показать им терку!
Не забыть выстегнуть стекло в том красивом доме-особняке, где бегает собака и на нас орет, когда мы проходим в магазин. Заодно и собаку прибить.
Проколоть все шины у всех автомобилей на нашей улице.
Перевернуть мусорные баки на перекрестке.
Развести ночью костер на горе и сжечь деревянную беседку, где курят нахально школьники и школьницы.
Подбросить пустой кошелек на дорогу со словом «нихиль».
На поляне, где дети играют в мяч, дождаться, когда они его упустят, и пробить прямо в морду ребенка.
Спрятать у рабочих лестницу, по которой они забираются на крышу на работу, написав на снегу: «вместе весело шагать по просторам».
Этого достаточно, чтобы уйти «ни о чем не сожалея».
Ну, и главная забота — это досадить самому себе.
«Как относится к временности страха временность ужаса? Мы назвали этот феномен основорасположением. Оно ставит присутствие перед его наиболее своей брошенностью и обнажает не-по-себе обыденно знакомого бытия-в-мире.»
Не по себе, это точно.
Хочется двигаться. Взять рюкзак и пойти. За эти горы. В перспективу.
И чтобы был клубок, который перед тобой катится.
Листьев уже столько намело, что не пройти.
Нервы трепещут: выбежал на кухню, схватил нож и вонзил острие в сладкий пирог. Отбросил нож, схватил половину пирога (такой рулет с маком) и запихал его в рот. Выдавил туда же лимон, ложку сахара, залил кипятком. Это пришло время пить чай.
Да, надо куда-нибудь себя увезти. Повез на трамвае, на метро туда, где побольше людей (в центр) — отвлечься. Ездил по кругу на штрассенбане № 2. Любовался на Вену (через силу, через отвращение) через окошко этого аквариума-террариума. Надо же — Опера! Университет. Ратхауз. Фолькстеатр. Кунстисторический музей. Музеумквартир. Терезия сидит на бронзовом венском троне со скипетром. Над нею розовые сиюминутные облака, прекрасные порезы на небе. Отели. Французский отель. Рестораны. Кино. Листья облетают с кинематографической поспешностью. Негры, старики, дети, нищие, велосипедисты, кареты, лошади, туристы шумной гурьбой ищут свой автобус. (Бомбу! Надо еще бросить бомбу!)
Зашел в МАК. Музей. По субботам бесплатно. Декоративное искусство. Например, Шина (Кина, Китай), 17 век: приборы для письма намного совершеннее, чем само письмо с просьбой об аудиенции насчет «одного старого дела», касающегося Поднебесной. Или железные будды 15 века с щеками, которые ржавеют, изъедены какой-то позорной железной болезнью: высокопарной патиной, как говорит Алекс. Шкатулки, веера, бутыли, мечи. Сколько ушло труда! За жизнь можно вырезать одну такую шкатулку, отсилы — десять штук. Китайская средневековая жизнь промелькнула, как взмах этого меча. Подсветка такая, словно ты подглядываешь во мраке веков за мраком веков. Панно на коре дерева: мир обезьян, 18 век. Монах на осле, бронза, 19. Это все изначально шедевры, вывезенные из дворцов. Хорошие шедевры. Неплохие.
3 марта 2005. 16:46. Что написать о снеге для Ели? Какая-то неуловимая тема. Может быть, Пустая? Или Ничтожная? Вена под снегом…
«Февраль» в Вену пришел 31 января. «Февраль», сказал я пустое слово, узнав февраль: в феврале всегда так. Метет. Это слово узнается по направлению снега: если метет, значит, февраль. Это сущее раскрывается через «метет», свидетельствуя истину: февраль. Февраль врет, заметая «следы истины» в календаре — вот его сущность. Речь экзистенциально равноисходна с расположением и пониманием.
Это мой трактат о снеге. В нем говорится, что «снег» — это негативное сущее, потаенно несущее в себе не-сущее — воду, пар, метафизические облака — что читаются как символ неги, пишется с-нежностью. Пятая стихия до-сократиков: огонь, земля, вода и эфир в этом алхимическом элементе. Под снегом хорошо спится теплым мышам, бурым медведям… (из другой оперы). Поэты от него могут спятить: он вызывает беспамятство. Когда 1 февраля замело все дороги, венцы благословили небо: на работу можно не ходить, но мы не виноваты.
Это комментарий к трактату о снеге, в котором сказано, что структурно тема «снега» полиморфна, и в рефлексии почти никогда не удается схватить ее как тематическую цельность и образное единство (изоморфизм). Ребенок опредмечивает снег, сооружая снеговика. Лыжник пользуется им как средством передвижения. Мясник как холодильником-рефрижератором-айсшранком. Ходожник как поводом, чтобы не работать (в Европе за 100 лет была написана всего одна картина, воспевшая снег — «Возвращение с охоты»). Для футболистов и дворников это — мусор и проклятие рока.
Это комментарий к комментарию, что снег выступает как паспарту для всех черных сил: у нас тут в Шёнбруне слоненок забодал своего воспитателя, а потом бегал по снегу своей смешной походкой и все искал его. Слоненок убийца по кличке элефант Абу очень трогательно смотрелся на белом — инфантильным сюрреалистическим эльфом. На снегу также хорошо смотрятся кровопролитные войны, соборы Парижской Богоматери и краснощекие китайцы. Т.к. в нем при некотором усилии (воображения) можно усмотреть метафору белого листа книги, жизни, ходить в валенках по снегу, оставлять пятками следы — это шаг в сторону самодеятельного творчества. Старики и старухи, завидев снег, одевают черные очки и выходят на прогулку.
Это комментарий к комментарию комментария… В общем, схема понятна — наращение слоев снега на снежный ком, пока не выбьешься из сил и слов.
Снег еще может быть: тушеный, вареный, жареный и в сыром виде.
Что еще сказать? Снег это такой смех.
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . с н е г . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . *
(*Подражание стихам Андрея Мельникова, подражавшего Аполлинеру, подражавшего альбомной поэзии менестрелей, подражавших фигурным стихам кабалистов, подражавших вавилонским шифрам и китайским пиктограммам. Подобные вещи всегда могли бы свидетельствовать о юности духа, если бы не свидетельствовали после Вавилона о слабости ума под глуповатой маской венецианского остроумия. Венеция — город воров, спекулянтов и зеркальщиков. Этот пассаж как раз претендует на такую водянистость в зрачке путешественника за зимним настроением сквозь стекло когда-то виденного итальянского кинематографа.)
3 июня 2008. Пошли в ход таблетки-витамины: аспирин, каштаны. Значит, это точно подкралась старость. Хожу в коротких штанишках и на ноге обнаруживаю вспухшую вену, это тромб, узлик. — Узлики, видишь узлики, — как говорил Олеша. — О! Это еще те узлики: зловещие! Все эти предупреждения на пачках — пустой звук, всякий курильщик знает, что его-то пронесет, он вне конкуренции. А потом вдруг оказывается, что как все — и даже хуже. Например, Абдулов, великий курильщик, думал, что он неприкасаемый, потому что бессмертный артист. Не прошла эта дума реальный конкурс. Или Фрейд думал, что если он сам врач, то ему все позволено. Правда, Манн и Солженицын сумели выкарабкаться, когда уже казалось, что с ними все кончено. Значит, они были сознательными гениями, а не бессознательными. Был случай, когда безнадежный больной отправился в горы — посмотреть в последний раз на красоту — и его завалило лавиной в домике дровосеков. В домике есть было нечего, только висели по стенам вязанки лука и чеснока. И приговоренный к смерти ел эти вязанки, пока снег не растаял и не освободил выход. Пошел он к врачам, а те сказали: у вас ничего такого нет: вы вылечились луком дровосеков. И до конца дней излеченный молился на луковицу и слагал оды дровосекам и лавинам — он и сейчас еще жив.
9 июня 2008. Компьютер погас на неделю, отсоединились составляющие. Без утрешнего пробуждения у экрана день уже кажется начатым вслепую — тоже рефлекс рефлексировать поутру, пока не проснешься. Потому как есть сознание деятельное (у людей действия и труда) и рефлексирующее (у лентяев и трусов). Даже пришлось найти в шкафу среди белья механическую машинку и распечатать ее 6 лет спустя — все для того же: чтобы сосредоточиться, узнать какой день недели. И сломался он на самом интересном месте, когда я уже вошел во вкус самоописания ломки. Тоже — маленькая творческая катастрофа. За эти дни вкус к теме был окончательно утрачен, теперь уже совсем не актуально вспоминать про окурки — вот как лечит нас время. Во время застоя записывал обрывки впечатлений на березе (сейчас стоит на футбольном поле вся покрытая каракулями — русскими каракулями в немецкоязычной стороне — нету на нас Лебедева-Кумача). А мураши увидели и стали вгрызаться в буквы — им почудились конкуренты — пия пиво, долго смеялся над муравьями, какие они инстинктивно умные, а интеллектуально бестолковые. Вспомнил, что такое уже было — и тоже в застойное время исписал березовую рощу, сначала просто так, а потом уже намеренно: пойдут бабы по ягоды и ахнут: чудеса в лесу — леший пишет грамотки. Так что завязать с графоманией — не представляется возможным: даже в пустое созерцание можно вписать графоманию.
11 января 2010. Поехать в библиотеку поменять книжки. Каникулы там у них кончились. И листы в книжках кончились. Взять что-нибудь веселое, толстое, информационное — что-нибудь про войну, про Наполеона. …Звонок. Харальд на проводе: библиотека, оказывается, закрыта, до 14-го: каникулы продолжаются. Он теперь знает повадки русской библиотеки лучше меня. Хорошо. Тогда поменяем сам план действий на сегодня. Совершим просто прогулку за колбасой и табаком. В колбасе тоже есть какая-никакая информация, пусть и тупая, на молекулярном уровне, но всё лучше, чем ничего. Продавщица долго не хотела продавать нам колбасу, что-то там она никак не пикала на кассе, а колбаса была самая лучшая на среднем уровне: с кусочками ветчины в самой колбасе, колбаса с ветчинной сердцевиной. Колбаса была счастливо отвоевана, и должна будет вечером разделить участь макарон (а участь вечерних макарон всем, у кого еще не засохли остатки воображения, известна: они будут пухнуть и пищать в кипящей подсоленной воде, как тысяча чертей, хотя, если подсчитать, в кастрюле их всего штук двести от силы). Кактус расцвел (это не кактус, а новогодний тюльпан — быстро стремится время к своему самоуничтожению).
12 января 2010. Сумка с немецкими тетрадками и листками упражнений. Если сдать в макулатуру, получится килограмма 4… Мозг столько не весит, сколько эта немецкая сумка. Скоро поновой накоплять килограммы знаний: знания похожи на мусор: выметешь, а потом снова накапливается во всех углах. В смысле знания — как мусор слов. Полистал тетрадку… — Вифиль штунде дауерт дайне арбайт? — вопрос. — Ихь бин фергесслихь! — ответ. Так. На каком острове спасаться от немецкого? — вопрос. — На острове Ягры. — ответ.
22 ноября 2010. Сон про участие в конкурсе: художественный конкурс, выигравший занимает какой-то важный пост в каком-то учреждении, становится художественным директором, я пришел участвовать и получаю задание отремонтировать ножки у расшатавшихся стульев, тяпки, грабли, черенки кисточек и, что самое главное, прогнивший столб с баскетбольным щитом. Что это? Что это за задания тут у вас? Кто это выдумал? Оказывается, это была такая хитрость со стороны завхоза: по закону нельзя использовать бесплатный труд, а под прикрытием конкурса — можно, другие художники тоже участвуют — и весь хозяйственно-спортивный инвентарь этой школы-комбината будет восстановлен силами честолюбивых дураков и дуринь. А художественным директором так и останется хитрый завхоз. Интересный сон. Требует, кажется, расшифровки. Это я собирался участвовать в конкурсе на некую «Русскую премию» — для проживающих в ближнем и дальнем зарубежье. В библиотеке лежала такая реклама. Реклама-предложение, от которого «невозможно отказаться». Изучив условия, я решил послать «Незабываемое кино», там как раз соблюден пункт про «служение русскому языку Толстого, Тургенева, Чехова и Пушкина» (почему-то не упомянули Ломоносова, Солженицына и Махно). Премия — от фонда президента России Ельцина (тоже не написано «бывшего» и «умершего»). В условиях также сказано, что необходимо указать «мотивы участия». В чем здесь хитрость? Где лежит подлянка? Должна же она лежать между строк в замаскированном виде. К вечеру, когда угар прошел, осенило: «Ельциновская премия» — это такое запоздалое раскаяние за совершенное когда-то злодейство, когда Ельцин прибрал к своим рукам российскую республику, уступив все остальные и отрезав тем самым миллионов 70 от русского языка, в числе которых был миллион-другой и «писателей, пишущих на русском наречии». И теперь они за то, что поддерживают в письменном виде это наречие «в далеком и близком зарубежье» — могут поучаствовать в таком замечательном конкурсе на «Русскую премию» — входящую в пятерку самых престижных премий Руси. Именно в этом раскладе смыслов и крылся тот метафизический подвох, который мне почудился, когда я нашел рекламный листок в русской библиотеке и вскрикнул от радости: как раз для меня и сумма сходится с желаниями — 1000 долл. за третье место (всегда же есть шанс! — как думает каждый из безумных участников — в прошлом году их было 426). Т.к. у меня уже был опыт получения 1 рубля, я подумал: что у меня заодно уже есть и опыт в получении «престижных» премий, в том смысле, что уже не буду «сильно стесняться на сцене». Тем более, что сам я могу и не ездить, съездит Лана Микита (соавтор, и про нее книжка) и привезет деньги. Но что-то мне было нехорошо всю ночь. Утром пришлось отказаться от задуманного плана — не столь по моральным, сколько по психологическим причинам: это до апреля может отравить жизнь — все будешь думать: что там, как там, начнешь занимать в долг, вести себя на людях причудливо, а потом, как это всегда бывало при розыгрыше лотереи: «чуть-чуть не угадал одну из цыфр!» Но этот вариант как раз хорош. Страшнее другое: вот «присудят» — и этим я символически мгновенно лишаюсь моего драгоценного рубля. А «елициновское политическое зло» восторжествует и в гробу.
Позавтракать сосисками с капустой и начать рисовать собственные деньги… Но капуста свалила на подушку, а книжка совсем уморила — такой развился рефлекс. Вечером еще угораздило бегать по Хитцингу, бегом — провожал девочку с занятий до дому (дочку русского соседа С.), а она убегала от меня, как сумасшедшая. Давненько я не бегал (за маленькими девочками) на длинные дистанции.
25 ноября 2010. Сон про чтения. Выступает Скидан с двумя строчками на испанские мотивы: мол, достаточно и двух строчек. Все аплодируют такой задумке. Я готовлюсь, бегаю с листами, а в листах какие-то детские вырезки для театра теней: как с ними выступать? Так и умыкнулся от чтения в придорожное кафе. День провел за медленным рисованием. Еще плюс 2 листа. Все легче получаются акварели, но большого удовольствия от рисования нет, но нет и неудовольствия — механическая работа. Какая-то неделя тупая, так сказать, без огонька. Или это нерв простудился. Похоже на то. Добегался.
27 марта 2011. С утра долгая прогулка. Северодвинск еще присутствует в теле: стоптанные ноги, например, все еще северодвинские, карканье ворон тоже пугает слух, шум самолетов и скрежещущие железные двери кирхи — тоже в качестве привидений-двойников родины, которую все еще боюсь. Интересно, через какое время пройдут эти страхи. Через неделю или больше, или теперь уже никогда не пройдут. Боялся ехать, давно зная, что это такое — родина моя, теперь боюсь, что память будет преследовать и после исполнения миссии. Миссия выполена. Надеюсь, что больше никогда таких не предстоит. Действительно, по два раза, слава Богу, матери не умирают.
Это безобразное событие произошло к тому же при отягчающих обстоятельствах — 8 марта: как будто нельзя было выбрать другой день, другой месяц, не говоря — год. Нет, надо было это совершить специально в «материнский праздник», когда все дети клеят открытки, дарят мимозы. Можно подумать, что таким экстравагантным образом мать решила справить «международный женский день» — эмансипироваться раз и навсегда, заявить свои права на свободу от жизни, от смысла жизни, который, правда, в тех широтах с большой натяжкой можно назвать «смыслом» в широком смысле, да и в узком «смыслом» не назовешь — скорее — «узаконенной бессмыслицей существования в знакомой до последней нитки-иголки среде обитания». «Смерть» здесь выступает как помеха — как «умный смысл» — для этой счастливой суетной круговерти.
Моя душа тоже была вплетена в этот путанный теплый клубок для игры когтистых богов. Я не хотел (и не умел) думать, что эта кутерьма когда-нибудь закончится. Не участвуя в ней с 14 лет фактически, сознание оставалось привязанным к той иллюзии, что где-то там — в одном далеком месте на берегу синего моря возле дюн — есть одна дверь, за которой есть один древний очаг, на котором одна абстрактная мать жарит палтус — и символически ожидает одного своего сына к этому палтусу. Этого мифического построения было достаточно, чтобы чувствовать все годы отсутствования если и не метафизический комфорт, то, по крайней мере, нравственный покой.
10 марта два самолета доставили меня к руинам этих приятных иллюзий.
При прощании в венском аэропорту Инга наказала мне не нарушать две заповеди: не ходить по ночам по Северодвинску и не пить чужое (т.е. водку), а только свое (т.е. пиво). Я, разумеется, поклялся клятвою клятвопреступников:
— Да разрази меня гром!
В Питере возле ст. м. Московская через 4 часа после взлета я нарушил заповедь № 2: съел беляш и выпил 2 баночки джин-тоника: уж больно страшно было бродить перед новым взлетом на Архангельск по окрестностям этой Московской. На нее я приехал специально, чтобы ознакомиться с ситуацией в России.
В самолете выдали такую салфетку с буквами: РОССИЯ. Для утирания губ после обеда. Потыкав детской вилочкой в кусок деревянной колбасы с жиром, поглодав черную морщинистую маслину, я утер по предложенной мне логике и губы и уставился на это странное слово. «Что оно означает?» — думал я. «Есть ли такая вещь на свете, которая бы соответствовала этому набору синих букв по салфеточной бумаге? Не обозначение ли это высшей реальности, сложенной из реальностей низших, нулевых и — более того — минусовых (ведь сказала стюардесса, что за бортом — минус 50, а в С.-П. — минус 1), и — еще хуже — нереальностей (как, например, моя мать, к которой я лечу в эту Россию: уже два дня как она нереальна, а через день вообще уйдет в загробный мир и не будет иметь к России никакого отношения, при этом — самое прямое — лежать географически в российской земле). Это было первое прозрение, вернее, предчувствие — что это обобщенное понятие Россия, нагло напечатанное на салфетке, и есть главный убийца как моей матери, так — в ее лице — и моего бессмертного инфантилизма.
Мне захотелось, чтобы у самолета сразу же после «обеда» сломались все моторы и он бы спикировал прямо на пашни Польши. Так мне не хотелось столкнуться с предстоящим ужасом, обозначенным на салфетке, геген-юбер-геген (с глазу на глаз). Трусливое желание.
На ст. м. Московская стало ясно, что у страха глаза велики, но что зима и капитализм поработали над этим предместьем и его народом капитально. Черные горы (снега, надо полагать) и яркие крикливые вывески всего, чего попало, — атмосфера рая под эгидой ада — или наоборот — с людьми, бредущими, как тени по грязному чистилищу, превращенному в вечное жилище. Первое впечатление: опять блокада и бани на замке.
(28 марта 2011. Пришел в себя по всем параметрам. Сначала отсыпался, потом отъедался, потом забывался. Сегодня уже начал рисовать, читать, дышать и мечтать, как это было раньше, т.е. восстановил атмосферу относительного покоя. Только руку тянет, засорение сосудов. План на жизнь такой: организовать творческий процесс с нормальной эффективностью, зарабатывая 200 е. в месяц. Остальное время тратить на доработку двух книжек. Написать рассказ «Миссия выполнима» — теперь уже в свободном режиме, без пафоса и нервов (вчерашние пассажи как раз сняли излишнее писхическое напряжение — что и требовалось), а можно вообще не поднимать больше этой темы, забыть, как ужасный сон: может быть, и не было никакой поездки, никакой миссии — прошлая реальность стала нереальной, будущее реальнее и актуальнее, тем более, сейчас его должно быть много (обязательные поездки в Северодвинск уже могут быть отменены в принципе). Разве что в Питер по поводу каких-нибудь «дел» или «от нечего делать» — в теплое время года — по сентябрям.)
На Московской бабушки, как и встарь, продают свои банки с вареньями и соленьями, сфотографировал их на всякий случай: неужели и через сто лет это все может повториться: эти каракули на крышках — «черника», «сморода», «мёд», «огурцы домашние с чесн.». Неподалеку на углу под вывеской «обувь», «сексшоп», «российский банк» и тележкой с горячими пирожками двое модниц под сосульками торговали своим внешним видом с гламурными сумочками, делая вид, что пошли по магазинам — это они займут через 100 лет места бабок в каракулях. У киоска, набитого сигаретами и банками, молодой человек непринужденно ссал. Еще пара юношей-мальчишек ожидали автобуса, всматриваясь в пространство не человеческими глазами, а такими совиными фингалами. На столбе трепетало объявление, повергшее меня в трепет за судьбу писавшего: «Потерян паспорт на имя Ибрагимбекова Урсула Музатовича, просьба нашедшего вернуть за вознаграждение». Я пошел с этого перекрестка всеобщей беды вглубь парка по Бассейной и вошел в «Мир цветов», чтобы купить цветок «маме». Выбрал желтый тюльпан, всем своим видом показывающий, что ему это очень тяжело — быть тюльпаном: и лепестки, и стебель и сама головка как будто были при смерти, а блеклый желтоватый цвет бутона отдавал покойником. Продавщицы завернули несчастный цветок угрюмой весны в бумагу и никак не могли дать сдачу со ста рублей — видимо, давно к ним никто не заходил: 8 марта кончилось позавчера. Цветок мне был нужен для самозащиты, ну, и чтобы с чего-то начать растрату русских денег.
Архангельск. Тут я тоже не поленился сфотографировать огонек над бараком багажного отделения. Ожидая приезда сестры Ленки и племянницы Светланки, я бродил по пустынной площади аэропорта битый час с банкой пива в одной руке и желтым тюльпаном в другой, манифестируя таким образом образ сиротства. Темное небо, уже почти ночь, фонарь, снег, желтый цветок и вывеска на дверях багажного заведения: с 8 до 22, обед с 13 до 14. Абсурдизм этой заброшенной на окраину воздушного пространства вывески был и жалок, и безжалостен.
В машине, помчавшейся нах Северодвинск, я узнал подробности последних дей того, от кого я родился.
29 июля 2011. Учебе конец. Уже вчера начало новой жизни. Походил вечером возле школы. Красивое оказалось место, когда школа закрыта, оказывается, она была даже «обвита плющем». Вот в какую замечательную школу я ходил. Терпение и труд все перетрут. Набросал план на будущую «интересную» жизнь. Интерес в том, чтобы не обременять себя «чужими интересными планами». Т.е. начать «свой стиль жизни». Значит, так: для начала написать рассказ о поездке в С. Закончить наброски про детство. Сделать книжку рисунков человечков. Для этого заработать денег на бульварных рисунках. Подготовить запуск фабрики бульварных рисунков: холсты, бумага, паспарту, сюжеты, техника, скорость. Проблема времени: не терять в пустоту, на пустое. Перечитать дневники и сделать выводы (соответствующие). Придумать десять новых романов. Август. Сентябрь. Октябрь. Ноябрь. Декабрь. Это не названия «романов». Это оставшиеся пять месяцев. Хотя, это могут быть как раз эти пять книжек из десяти. Разработать режим дня (бессистемная системеность капризов). И т.д. и т. подобное. Но сегодня еще рано петь песни свободы, т.к. все равно придется поучаствовать в «прощальном ужине».
30 июля 2011. Утром решил осуществить план утренней прогулки куда глаза глядят: испытать «свободу» на собственной шкуре. Шкура оказалась крепкой — гулял в общей сложности до вечера. Немецкий как раз «пригодился», но пригодился как бы негативно — на болтовню с Джованни: раньше беседы при встречах были по полчаса, а теперь по полтора. И темы пошли лингвистические, исторические. Глубокие темы про родовые деревья — как мать Джованни прокутила целое состояние, распродавая дома (Джованни остался лишь небольшой «домик» — стоит такая машина для жилья по соседству). Прямая иллюстрация к «познанию, умножающему скорбь». Я думал, что сосед Джо счастливый, а оказался он глубоко раненным «родной матерью» в «самую душу» — «муттерштосс ин ди юнгензеле». Идея свободы была подкреплена финансовым безрассудством — покупкой рыбы двух видов: узенькая и широкая, узкую звать форель, широкую чуть ли не палтус — карп. Таким образом праздник лентяя сам себя завершил. Съел.
31 июля 2011. Погода какая-то нелетная. Однако у рыбки плавники расправлены для полета. Куда сегодня лететь? Свобода без предварительного этапа может обернуться недоумением: а чем же себя на самом деле занять? — на какую цепь посадить. Не написать ли письмо в С., чтобы было от чего оттолкнуться.
1 августа 2011. Август. Как-то неожиданно он прозвучал. Это солнце повернуло на осень. Дочитал «Пушкинский дом» на скамейке — и этим, значится, проводил книжку, воскресенье и июль. Правильно, что раньше его не читал: он тоже в своем «Доме» счастливо сетует, что — кого-кого — а Набокова-то он узнал дописавшись до 384 страницы — и на полгода «замолчал», хотя оставалось ему дописать каких-то две сотни предложений. Достоевского не отрицает, хотя при чем тут Достоевский, если Битов просто стилизует. Просто «Пушкинский дом», видимо, не валялся где попало, а народ не подсказал. Надо было умудриться сделал крюк на Вену, чтобы взять его с полки в здешней русской библиотеке — в этом макулатурном гадюшнике. Хотя, кто знает — чтец я был прилежный. Не маньяк, но все же. Плюс — Битов весь состоит из цитат, сам в свою очередь растворяясь в воздухе цитирования — как говорится, вольного и невольного. Сцепление мысли — чисто алкогольное, что даже и не для писателя не новость: такая виляющая диалектика с возможным существованием пустого третьего — реальности похмелья. Книга, видимо, и есть это похмелье. Похмелиться книгой — бродячий сюжет для анекдотов. — Встречаются, значит, утром два читателя… Завтра, т.е. уже сегодня, поеду на заключительную отсидку за компьютером с другой советской книжкой — про фашизм… Четыре часа еще надо поспать… тянет сосуды левой руки от непогоды… надо бросать курить… но это только в могиле действительно не покуришь.
26 сентября 2011. Понедельник. Каков будет план на будний день? Пока время не ушло, написать конкретными предложениями встречу в Шонбрунне. Конкретными, в смысле, протокольными. Шёнбрунн переводится как «прекрасный источник». Через ё и два н на конце источника.
В 12.30 у северных ворот этого прекрасного источника я сел на скамью и накрутил самокруток.
В 12.48 я стоял у правого крыла дворца под часами с римскими цифрами и золочеными стрелками, изображающими ножницы цирюльника.
До 12.55 смотрел на эти двигающиеся ножницы, потихоньку откусывающие долгую бороду времени, медленными глотками отпивал из банки.
В 12.55.05 вынул из кармана ф. и сфотографировал время. Первая логическая ошибка: сфотографировать время цифровой камерой невозможно, если у тебя внутри не поставлен счетчик времени, а я его забыл поставить, т.к. забыл, как он ставится.
В 12.56 вышел на широкую шуршащую площадь перед дворцом и оглянул ее широким взглядом.
В 12.56.09 увидел в метрах ста две медленно бредущие на запад фигуры — мужскую и женскую — не потому, что фигуры были голые, а, наоборот, потому, что были одеты: одна в черное пальто и развевающиеся на сквозняке шаровары, другая в черные брюки и белую тесную куртку… но я бы узнал их и голыми, потому что Собаку видел голого в натуре, а Веронику на картине Собаки. Не было сомнений, что эти фигуры принадлежат им.
В 12.57.15 мы сблизились на расстояние трех скачков лошади. Вероника меня опознала по сигнализирущей руке с фотоаппаратом и другой машущей руке с банкой пива.
В 12.58 мы обнялись как-то неловко, как на картинах дилетантов, пытающихся изобразить неверной рукой Три грации для местного князька, построившего свой замок в глуши.
Прошуршали по графию нижнего парка, поднялись, как настоящие альпинисты, по холму на Глориетту, посидели на скамейке над городом, взяли вправо, добрались до верхнего входа в ZOO, пошли по тропинке влево на выход, спустились в дикий сквер с декоративным омутом с камышами и ряской, заглянули поверх кладбищенской стены на обелиски и кресты, пересекли дорогу и углубились в бесчеловечный район Хитцинга, усеянный белокаменными виллами, зелеными деревьями, вышли на Ротенберг, откуда виден золотой купол климтовского собора для умалишенных, попетляли по дорожкам, проложенными еще римскими центурионами, пересекли трамвайный путь на Линцерштрассе, и подошли к перекрестку Мюних, и через тридцать шагов мы увидели выглядывающую из окошка Ингу, хотя она уверяла, что не будет выглядывать из окошка, а просто нормально откроет дверь, без этих ассоциаций о бабусях, сидящих у окошек с подпертой нижней челюстью суховатой ладонью. (Эта прогулка длилась два часа, и мы говорили о том, что Вена сверху «похожа на помойку»…)
Вчера Инга еще раз пересказала своими словами, как мы тут пили и лили пули. Мол, Собака сказал, что все пытаются куда-то эмигрировать, переехать, но проблема в том, что от своей головы (от типа мышления) никуда не эмигрируешь. — Ну, Собака, куда ты замахнулся! И все начали смеяться над этой философической шуткой. Надо было нам включить диктофон: он же не мог с нами выпивать — и сейчас бы не пришлось вспоминать, что именно происходило. Но, если бы кто-нибудь знал про диктофон, то все было-бы по-другому. В этом мерзость и блеск диктофона. Одну кастрюлю Инга уже надраила до звенящего блеску. Но за это перепачкала сажей оранжевую куртку. Теперь будет мыть куртку — — — и так без конца. Мне нужно отмыть язык, горло и легкие. Но туда ёршиком не залезешь.
— А это «наш дом», — говорю я Собаке и Веронике Бобриковой (Какабадзе). — Не весь дом, а только нижняя его часть. Не вся нижняя часть, а половина. И не «наша», а «временно наша» — своего, в общем-то, почти ничего нет, а то, что есть, тоже стало «временно своим», а было до нашего вторжения абсолютно чужим (чуждым). Теперь мы освоились — и, например, Мюнихрайтерштрассе — это наша улица. Вряд ли ее назовут нашими именами после нашего временного ее использования, хотя память об самом Мюнихрайтере — коммунисте, возглавившего восстание рабочих в 1918 году — живет лишь в потрепанном учебнике, а на его улице в основном проживают потомки тех кровопийц, против которых Мюних восставал. Мюнихрайтер переводится как «скачущий монах», сам он, как видим, не был рабочим, был духовным лидером пролетариев (и люмпенпролетариев). Эту пролетарскую улицу нам выбрала Биата (троюродная тетя Инги по линии Нагелей), неотчетливо ассоциируя внешнюю буржуазность бытия с антибуржуазностью нашего предполагаемого бытия-в-повседневности: т.е., что мы со временем осилим мечту простых австрийцев «жить, как буржуи» — и даже без запятой перед этим «как». До сих пор (прошло 9 лет) мы находимся в этом равновесии: проживаем в дорогом районе в качестве социальных паразитов, составляя касту «низкооплачиваемых бездельников». Назовем их (нас) герингами. От «геринг» — бедный, худой, малозарабатывающий. (Если вспомнить знаменитого Геринга — такого лося — то в словах, даже в таких безусловно честных, немецких, правды нет.)
— Ты думаешь это трава? — говорю Веронике. — Это грас. И нужно смотреть на нее как на грас, а не на «траву», в этом главное наведение на резкость. И тогда ты почувствуешь себя человеком с летающей тарелки: будет дополнительное удивление: все то же самое, что ты уже сотни раз видела в Питере, Лондоне и Череповце, но называется иначе. Ты думаешь, что мы сейчас гуляем, даже в смысле «загула», а мы «шпацирен геен», внутренний смысл тот же, что у загула — шуточно ходить, весело бродить, шпацирен от шпасс, легкое головокружение от беззаботности ходьбы куда глаза — ауген — глядят — зеен. Таким образом, получается, что…?
— Spazieren gehen! — говорит радостно Мышка.
Вообще-то, Веронику не трудно понять, она приехала на голос певца, голос не подделаешь и поэтому это редкость. Собаку тоже можно понять: он поехал за компанию. Не понятно поведение Пушкина: такой любопытный, а остался сидеть дома. Ди катце Пушкин бляйбт цу хаузе. Одно из несоответсвий тут заключено в том, что людей зовут именами животных, а животное фамилией человека. Но Пушкин тоже не покидал пределов отечества. В этом главное соответствие. Собака рассказал, что все его зарубежные коллеги называют своих четвероногих питомцев пушкинами, фетами и т.д. по русской энциклопедии. Здесь у Е. Мнацакановой живет кот, который откликается только на «Въются бесы». Если гости захотят войти в дом, надо будет показать рыбу, которую якобы зовут Кафка.
29 сентября 2011. Записал за Ингой еше пять сказочных эссе. Работаю теперь по 8 часов в день как машинистка. Но Инге этого мало: поработай еще 2 часа. Нет, не могу, сердце устало нажимать клавиши. И Инга обиделась. Ей, конечно, интересно работать творчески в литературе как переводчику, а мне, как тупой секретарше, не очень — просто от звонка до звонка. Все это еще надо осмыслить — этих чертей, которые появляются постоянно на экране. Не сами черти в образе рисунков, а их имена. Они там бойко действуют на колокольнях, в подвалах, кабачках и в жилых помещениях прачек. Играют в кегли на человеческую душу, танцуют на столах. Миф про Фауста очень показателен: все перепились — и Фауст выставил на стол кошку — и началась паника. Во времена Фауста кошки не были субтильными, а довольно здоровыми — и личный кот Фауста, имея могучую комплекцию, умел к тому же крутиться вокруг собственного хвоста на задних лапах. Фауст был дрессировщик, потому что любил животных больше, чем людей. И играл на этой струне. Но, скорее всего, у него была миниатюрная коза-лилипут, и он ею вертел, как, т.ск., хотел: коза маленькая, ее удобно носить за плащом, но умная, дрессированная, т.к уже пожилая — и не имела семьи, кроме кормильца и доильца Фауста. Фокус с выпиванием ведра воды тоже легко исполнить, если встать к зрителям в профиль и вылить это ведро в подставную губу, трубочка из которой идет в спрятанный под бархатным плащем мех (резервуар).
29 октября 2011. …прочитал Нарбикову — из последнего романа — у нее за последние 25 лет ничего не изменилось — ни в письме, ни в психике, ни с героями, там у нее ничто не стареет, не развивается, не накаляется — даже мастеровитости ни убавилось, ни прибавилось, такая вечная водяная мельница из древесины вечной пихты. Вот что значит авторский стиль. Как геометрия вне времени. А пишет-то, в общем-то, уже почти что старушка. Недавно еще удалось увидеть двух стриков — Чухонцева и Кушнера, их выступление в здешнем Культурном Центре — и тоже было впечатление от встречи с живым бессмертием — все такие же наивные, ребячливые, испуганные, сентиментальные и мудрые словесностью. Чухонцев даже позволит себе залиться крупными искренними слезами, когда русская девушка в сарафане пела песню про солдата, который обознался на пороге своего дома, приняв дочь за жену, и стал ее укорять, что она так хорошо выглядит, верно хорошо тут без него жила, но получил ответ, что жена его уже как пять лет лежит под березами — Чухонцеву пришлось оправдываться перед своей женой, что «тут как-то пыльно, и это ему штукатурка нападала в его немигающий глаз». Кушнера как раз эта народная русская жесть не проняла, он, кажется, думал: а можно ли срифмовать Кушнер-Пушкин, он даже зевнул, но показал своей жене глазами, что это он не специально, разница во времени 2 часа, не в его пользу, (причем он глухой, и жена ему пишет в таком красивом уютном блокноте с виньетками по полям: не понятно, это для вечности или чтобы было красивее?). Я тоже взял у Бессмертных автографы — чтобы было все в стиле и — мало ли что. Заодно и проследил, куда они пошли после вечера. Ужинать в ресторан. По здешним меркам это простая итальянская столовая. Кстати, участников представлял редактор «Знамени» и с гордостью сказал, премия «Поэт» в этом году присуждена Сосноре, «у которого нет ни одного нормального стиха!» Кушнеру мне удалось пожать руку, но не сказал, за что, а он не спросил — по причине глухоты, как мы и стояли целую минуту глядя друг на друга, а его жена, которая на 2 метра выше, с восхищением смотрела на меня. Теперь я примерно понимаю этот необъяснимый, такой животно-религиозный восторг от попадания в поле Небожителей. Быть луной вокруг земли, а не камнем в пустоте. Под занавес еще забрался на трибуну местный поэт, гроза сезона, и пригрозил прочитать «стихи о любви», а то о ней что-то ничего не было прочитано до него выступавшими «лицами», но микрофон на шарнирах поехал вниз, и директор художественно-хозяйственной части бросилась его чинить — и чуть не вкрутила его прямо оратору в рот, что было уже совсем неприлично. Стыд был в том, что они экономят на гайках, при этом страшно волнуясь о духовности. После всех этих духовных переживаний насчитал убытков на 35 е. Но зато будет что поставить в «Путеводитель» в главу о Русском Культурном Центре.
9 ноября 2011. …ничего не случилось, кроме того, что пришел с севера антициклон. На дворе легкий мороз в 4 градуса тепла. Сижу на бюллетене, читаю книжки. Смотрю по СпортуПлюс игру в ручной мяч. Для непосвященных одна из самых тупых игр на свете. Еще есть женский хоккей на траве — он хорошо смотрится в психушке между полдником и ужином. Там все цепляется за траву, и психам кажется, что они не одиноки в безумии, и поэтому такие бурные эмоции, когда удается закатить гол. Гольф в этом смысле самая лучшая игра, там можно просто созерцать игру природы: когда шарик летит, в это время земля вертится, и может случиться так, что она подвернет лунку в нужное место. Болеть, оказывается, может быть даже делом приятным, если бы не сомнения, что это приятное дело может плохо кончиться. К врачу пока не иду — надо сначала выучить по-немецки, как называется то, на что я жалуюсь. Или, когда врач спросит: «На что жалуетесь?», ответить: «На — всё!»?
11 ноября 2011. Утром путешествие в АМС — с проблемой: что делать дальше. Сдаваться на курсы или открывать дело по подготовке к свободному бизнесу (еще 8 месяцев длится эта подготовка). Вчера подумал, что мне должно быть все равно — может ли потянуть печень еще 8 месяцев (надо, кстати, справиться в интернете и, кажется, пора идти к врачу за официальным, т.ск. приговором, т.к. улучшения что-то не видно). Но АМС перенес беседу по душам на будущий четверг («будущий четверг» — вот уже как заговорил!), и я пошел смотреть на Красной горе куст шиповника — созрели ли ягоды шиповника. Утро выдалось туманно-солнечное, очень здоровое красивое утро, якобы ярмарнка под музилевским пером. Шиповник действительно созрели вишни в саду у дяди Вани. Без «как будто». (Как будто, это уже пошло «Большое завещание»: столько уточнений.) Вот этим кустом я и решил открыть последнюю банку пива гёссер, чтобы проверить свое здоровье. Сначала было все, как встарь: мягкие луга окрашенные мягким светом, омут, у которого столько раз мы щурились на солнце. Внутренний покой и немного вдохновения. Возвращение молодости после болезни. Но на обратном пути уже силы начали истончаться. Эта последняя баночка, видимо, запомнится на всю оставшуюся жизнь (если это можно назвать жизнью — страх околеть). 9 лет мы ходили на эту гору бездельничать: весной/ю, летом, осенью, зимою/й. Соответственно — утром, днем, вечером и даже ночью (смотреть, не рухнет ли луна, не спилит ли крыши на ул. Гоголя восходящий месяц (правда, Инга не любила задерживаться на ночь, по лугам круглосуточно бегают собаки, от которых следует держаться подальше, чтобы не заболеть бешенством)). Здесь мы ежегодно набивали под завязку пакеты орехами. На склоне на перекрестке собачьих тропинок стоит специальное сладкое дерево, плодоносящее орехами, хоть они и просто называются грецкими, но Инга придумала миф, что это волшебные орехи, мозговитые — зимой от них мозг не перестает работать, в них йод, а у нее мало иода, гланды вырезали в детстве — и пошла цепочка по принципу домино, и эти инопланетные извилины компенсируют интеллектуальную недостаточность: в ту зиму, помнишь, я только этими орехами и спаслась. С приходом весны мы уже заглядывали на эту орешину — могуче ли цветет и на месте ли пчелы, от которых зависит новый урожай космического ума. Пчелы, как казалось, не очень-то стараются, что-то их очень мало трудится на греческой ниве, ладно — мы, а воронью, видимо, придется сократить свою численность, свое безумное поголовье. В конце февраля, когда начинает дуть со стороны Испании или идут из Франции циклоны, в серый день первой оттепели можно сделать круг по горе и пересчитать все вороньи лежки, отчетливо вырисовывающиеся на фоне серого картона среди паутины ветвей такими густыми чернильными кляксами, такими ежами, пристроившимися на верхних этажах сквозящих рощ. По 37 хибарок можно насчитать по одной окружности, тоже строятся бецирками. Уже совсем весной, в мае, сухое дно под горой заполнено по подмышки — если туда, конечно забрести — такой топазово-малахитовой мутью, покрытой бесплотными зайцами света и бестелесными тенями волков — их симулируют на поверхности пруда деревья ив, с каждым годом все старея, деревенея, теряя ветви, сползая по откосу, накреняясь все ниже, все горизонтальнее… пока вдруг одним прекрасным маем не обнаруживают себя неплодоносящей корягой поперек родного болота. Тут под ивовой сенью, в трухляковом раю роятся головастики. Каждое 9 мая все 9 лет мы ходили проверять этих головастиков: живы ли они. Они всегда были живы, даже казались еще живее, чем были живы год назад. Непостижимо. Жилистые. Женственные. Жуликоватые. Форменные ребятишки. В 2005-м они нам позировали для фотографий. Мы их принесли в студию (домой) и сделали серию, где они упражнялись на фоне пирамид, текстов, нот, абстракций, портретов знаменитостей — подсовывали в тарелку репродукции. От 2004-го остались фотографии, как они плавают у себя дома. В 006-м я просто рисовал этот головастиковый пруд на холсте, они там присутствуют, но не видны — слишком мелкие. Были еще какие-то сочинения на зеленом берегу нашего лягушатника — там постоянно нисходит вдохновение, т.к. место это проникнуто нездоровыми испарениями, грибки, плесень и труха сеют тут свои гиблые споры. Да, в 2010 тут я смешил И. до тошноты своими импровизациями на тему «Война хворых»*. Летом 007-го года на косогоре было устроено несколько сеансов пленера. На одном из сеансов нас чуть не пришибло молнией. С косогора хорошо видна даль, откуда шел фронт. Хорошо что у нас был этот холст с уже нарисованными стальными тучами и оранжевой полоской луга: под этим этюдом мы и переждали гремучий июльский ливень. Тоже такая канематографическая идилия, когда показывают последние мгновения перед войной.
(*Старуха-то ведь ускользнула! — вдруг огорошил Порфирий.
— Как? Что? — всполошился Раскольников. — Куда ускользнула?
— По наклонной плоскости-с, да-с! Ищем-с!
А Старуха в это время сидела в Парголово на муравейнике.
Он пришел в старухину комнату на копытах. А копыта разъезжаются, скользят. И старуха тоже ускользает. Это был сон. Вещий. Только сегодня снился. И вдруг — она на самом деле — ускользает! Вот так новость! Как обухом по голове. И сон — вещий.
Раскольников на этот раз постеснялся упасть в обморок, потому что подумал, что на него опять подумают, что он все еще беременный топором.)
15 декабря 2011. …не пишу. т.к. вообще не пишется, голова пустая, настрой не компьютерный. Убил неделю на соц. заказ — на портрет «начальника» (вышестоящая инстанция), надо было, чтобы получилось «хорошо», но получилось «как всегда» — с недостатками, присущими фотореализму — что-то порочное и глумливое в этом «портрете Начальника» — как у Глазунова или Налбандяна. Но это не важно, главное — предновогоднее настроение совсем не то, как задумывалось. Достает это долженствование. Сегодня надо было «учить детей» — типа «трех веселых поросят», пришлось сказаться больным после сокуровского «Фауста», что было правдой: это кино действительно «вынимает душу» — излишне красиво, опасное кино… или это так действуют плюшевые кресла, вытягивают соки жизни, хотя Сокуров предупреждал, что кинематограф изначально негативен, т.к. это машина по пожиранию времени. Чужого и живого. Там Адасинский из «Дерева» Черт. Постарел и износился. Вообще, сказки вещь ненадежная. Остается только удивляться, как люди раньше жили с мифологическим умом. Всего пугались, как мухи. Фауст там выглядит дураком (глубокая задумчивость не сходит с его лица все 3 часа), но не потому, что ни разу не улыбнулся, а что связался с Адасинским, похожим как две капли на Владимира Путина. Причем сам Путин посоветовал Сокурову в Кремле перевести фильму на русский (значит, не смотрел или не узнал себя, или, наоборот — узнал и полюбил). Напротив кинотеатра как раз сидит сам виновник в кресле с расслабленно опущенной в воздух рукой, я не поленился, забрался на памятник и смерил его размер обуви: 60 см. Все это такие нечеловеческие масштабы. Титаны. В детстве был такой «Титан», который грели дровами, тоже здоровый, но от него была другая опасность: можно было обжечься или утонуть. С этими же титанами всегда будешь грязным, больным и несчастным. Что и подтверждается…
1 января 2012. (Нет записи по причине (уважительной))…
2 января 2012. 12.00 утра. Полторы суток назад встретили куранты за пиршественным столом: шампанское выстрелило и разлилось — частично в бокалы, частично на праздничную скатерть: за год забыл, что пробку нужно не стрелять в потолок, а потихоньку ее выкручивать, чтобы напиток был использован по назначению до последней капли винограда. Значит — год не пивал шампанского! Что-то плохо в это верится… Нет, пил, но не открывал. Успели. А в прошлый Новый год — нет: долго выпускал газ — и куранты успели стукнуть на сухие бокалы. Зато теперь все было мокрым — и потолок, и колени, и ковролиновое покрытие: удачное начало — символизирующее некую доисторическую безбрежность бытия.
4 января 2012. Вчера, исполняя пункт «ни дня без фото», предпринял долгое путешествие в сторону Обер Сант-Вайта, добравшись до живописных колченогих улочек этого предместья, обнаружилось, что батарейки кончились, снимать нечем: какая досада. Но в кармане обнаружился подарок — записная книжка, открыл книжку (рука поднялась) и нарисовал на первой стр. первую рисованную фотографию. Фотографии всегда слепые, а здесь пришлось разобрать все консоли и карнизы у башни этой сант-вайтовской церкви с часами: битых полчаса фотографировал этот единственный кадр. Под кадром написал надпись для ума: «Не фотографировать, а рисовать: там кончаются батарейки, а здесь терпение» — неожиданное влияние крылатых фраз из того календаря. Здесь уже начанается Венский лес и звериный парк — Тиргартен, где водятся пугливые косули и способные вас напугать своим диким нравом и окрасом лесные кабаны. Когда-то я сюда ходил за дикими яблоками и как-то раз — не успел залезть на яблоню — как кабаны окружили и принялись яростно выкорчевывать дерево, злобно хрюкать и мигать своими кровавыми глазами в черных, как у шехеразад, ресницах. Пришлось бомбить их яблоками до сумерек, пока они, насытившись, не исчезли в темноте. Сам Св. Вайт держал здесь монастарь и подворье и прославился тем, что принимал участие в резне мусульман в 1576 г., когда турецкая армия сидела в своих шатрах возле Вены, попивая кофе и раздумывая по восточной привычке три месяца — штурмовать или — воздержаться? После этого подвига Св. Вайт уже сам научился превосходно приготавливать кофе на своей монастырской кухне, где шипели между делом юные бока кабанов, чем и продлил богослужения своих подчиненных на 2 лишних часа. (Но это отдельная история — о благотворном влиянии непримиримых культур друг на друга.)
15 января 2012. Воскресенье. Долгая прогулка по застывающим улицам. Улицы новые, окраина у самых западных холмов. Удивили антикварные магазины, где (потому что на отшибе) выставлено снаряжение Вермахта — оружее, пилотки, каски, шинели, сапоги, железные кресты и удостоверения, что их можно носить таким-то владельцам. И все это окружено такими милыми статуэтками сказочных детей, лебедями, шкатулками, супницами, фляжками (в форме требника или Евангелия), в Евангелие наливается персиковая или вишневая наливка — фляжка для ханжи, для еретика, для богослова-философа. Сфотографировал все эти замечательные следы прошлого для коллекции «ни дня без фото». После морозной прогулки жареный карп с картошкой сделал такое чувство обобщения и законченности дня. Придумывал детали фильма. Дочитывал Битова.
16 января 2012. Веселый день с обсуждениями сюжетов кино, котлеты на сковороде, явилось дежавю при жарении котлет, пришлось отгадывать этот психический феномен, отгадали его механизм, потом справились — правильно ли отгадали, да, правильно: все построено на временной задержке информации в сетях и потом на коротком замыкании, когда информация предыдущая и последующая доходят до сознания одновременно — как пролезают в дверь Манилов и Чичиков.
17 января 2012. У меня почерк довольно безобразный, наутро посмотришь на записки и на всех семи станицах нет ни одного слова, которое можно было бы угадать хоть отдаленно, о чем — тоже не помнишь, т.к. надежда была как раз на запись. Только одно несомненно — писалось исключительно для меня исключительно собой. Хорошо, что изобрели машинку. Но и это не всегда спасает — особенно, когда начнешь мудрствовать в последней стадии опьянения. В дневнике нашел пассажи из переписки с ташкентскими семинаристами, чудо ума: все слова и запятые понятны, но каков принцип их сцепления?.. Видимо, между ними должны еще находиться звенья длиною в саму цепь. К четвергу надо придумать концепцию кино. Теперь не рад, что связался (думал — бред: какой идиот возьмет такой сценарий)… Кстати, поступают известия, что после декабрьских волнений правительство придумало антилозунг, но это официально продуманный лозунг «Россия — без идиотов!» Не понятно — что это: провокация, глупость или художество высокой пробы. Как может быть Россия без идиотов, если идиотизм — это национальное достояние — пенка духа (в смысле от варенья) и собственно само варенье — задушевная душа: там чудеса, там леший бродит, колдун несет богатыря. Ассоциативную цепочку кремлевских мудрецов можно выстроить таким образом: «Россия без Путина» второпях была переделана в «Россию без Пушкина», чтобы сбить со следа, погрузить умы избирателей в хаос по принципу «держи идиота!» В этом смысле придумано гениально. Психотропно. Кино как раз должно быть на эту тему — про губительно-исцелительную власть образов: сначала губят, потом лечат.
25 января 2012. После курсов встреча с соавтором, который встречается с продюссером, который не пришел на встречу в ресторан, и я за продюссера пил пиво, которое оплатил соавтор. Соавтор это Роксолана Микита. Обсуждали ход фильмы. Я выразил опрометчивое мнение, что фильма у нас не получится: что так и надо.
31 января 2012. Вторник. Перемена книжек. Долго не сомневаясь, обменял их в библиотеке на «Искусство кино» — разведать, какие у русских проблемы с этим делом. Первый же сценарий оказался крепким ходульным бредом (там и главный герой ходит на настоящих ходулях: ему «оторвало ноженьки», но он возвращается с войны (современной) — неузнанный и давно схороненный — на место дислокации «мирной жизни», а там уже — все не в его пользу… в концовке его бывшая возлюбленная его пристреливает из его же пистолета: по ошибке, ибо «он сказал, что пистолет ненастоящий!»). Расчитано, чтобы читатель ахнул. Что я и сделал, захлопнув этот номер «Кина». С этим кином как-то все стало вокруг примитивнее, ходульнее. Завтра февраль. На него есть надежда: проснешься — вокруг белым-бело, и никаких ни под глазами, ни под деревьями шатающихся в своей зыбкой неприкаянности окаянных теней.
2 февраля 2012. Да, режим совсем сбился с пути. Видимо, развивается разнонаправленная шизофрения. Одно, другое и третье надо удерживать в одном флаконе. Выходные (сейчас появилось такое понятие) яркий пример такого перепутья — в смысле путаницы. Было намечено почитать книжку про то, как написать книжку на миллион (дельная вещь), но дети вызвали на урок рисования — рисовать дальше «у лукоморья дуб зеленый» — там как раз предстояла русалка. 40 е. День был сожран детишками. На другой вечер сосед журналист-международник пригласил в бар-ресторан пить пиво и есть ребра (страшно дорогой в центре, но у него была бесплатная карточка), 10 е. минус за этот пивной путч. Наутро, разумеется, разбитость и опустошенность — от высказываний в пустоту (бытие трепа это и есть ничто — ярко выраженная пустая форма самоподачи). Завтра понедельник — идти сидеть на работу по поиску будущей «работы». Т.е. выходные себя полностью оправдали, что их так зовут. Полная растрата. Называется — жызнь (Наташа Романова облила коньяком Юру Матвеева за то, что я посмеялся над ее усилиями писать жи-ши через ы — типа: излишний выпендрёж — но теперь стало понятно, что у нее не было выхода — тоже запуталась на старости лет в жызни, причем, в не чужой, а, видимо, в своей). Что-то похожее и у меня — из-за сочинения кино… Что-то там должно происходить (с др. людьми) — и этих людей там не 1-2 человека, а множество, и все они разной степени пола и старости, не говоря про национальности и уровень тупости (т.к. это должна быть кинокомедия). Сейчас думаю: зачем мне это нужно? Ответ — для пополнения опыта. Вчера придумал, что нужно начать делать какой-нибудь свой «желтый роман» — но по законам фильмного жанра…
* * *
Опубликовано в: Русская проза. Выпуск В. С. 187—205.