Топосы & локусы, сиквел
На Post(non)fiction была опубликована статья Романа Тименчика «Латвийские топосы и локусы в русском стихе» . Сразу после этого обнаружилось, что Александр Заполь когда-то сделал подборку на ту же тему: поэты, упоминающие Ригу. Не исследование, просто подборка. Разумеется, как и у Тименчика, речь идет о «травелогах, т.е. стихах, принадлежащих авторам залетным». В подборке — стихотворения поэтов, Тименчиком не упомянутых. В основном, они работали (работают) позже тех, о ком было им написано. Понятно, тут не предполагается никакой принципиальной полноты, а все о том же: как рижские (здесь только рижские) топосы-локусы воспринимаются при недолгом взаимодействии с ними. В том числе — в ряду иных локаций.
:
Григорий Дашевский
«Москва – Рига»
Мы Луне подчиняемся,
мальчик мы или девочка.
В честь Луны спой-ка, девочка,
вместе с мальчиком песню:
мы не помним из школьного
курса по астрономии
ни твое расстояние,
ни орбиту, ни фазы,
но ты напоминаешь нам
о себе то приливами
крови или балтийскими,
то ума помраченьем
и за окнами поезда
мимо изб и шлагбаумов
ты летишь вровень с бледными
лицами пассажиров –
шли и впредь своевременно
в дюны соль сине-серую,
по артериям – алую,
нетерпенье – маньяку.
:
Александр Анашевич
Янтарный гербарий
прощай моя рига, прощайте рабочие рафа
ходила мимо почты, плакала у телеграфа
у калорифера плакала, около исакия смеялась
уходила в эрмитаж
солнце не садилось, осталось
не напиться бы на новый год
ни капли в рот
к чему эти праздники, к чему веселье
в это чёрное воскресенье
я в вашей толпе как царевна цвела
со спиной как натянутая струна
с голубыми глазами
с алмазами на руках
в волосах гребни из черепах
в язвах язык, боль в висках
выключите, говорю я вам, всю эту музыку
барабаны, электрогитары, синтезаторы
даже как пчёлы летят слышать не хочу
хочу тишины
савонарола, убийца проклятая и помятая
женщины не бывают такими
такими они никому не нужны
зайчики и хомячки, другие пушистые твари
я вас ласкаю, жалуясь до хрипоты
ригу уже не увижу, остался янтарный гербарий:
мальчики с рафа когда-то дарили цветы
«Вавилон» Вып. 10 (26). — М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2003. — 316. С.11-14. На сайте «Вавилона».
Шоу
Вот такая шутка: девушка плюнула в девушку, порвала платье.
Чего ожидать от официантки, артистки, бляди.
Уронила клиенту на голову чашку и блюдце.
Спотыкается, падает и все смеются.
Вот еще шутка: смерч Валентину поднял над землею.
За что?: была доверчивой, глупой, не злою.
Сыпятся чечевица, бисер с небес, прокисают сливки.
Снег идет — непрерывный перистый липкий.
Еще шутка: девушка в порванном платье бросилась в реку.
Беглый плывет пароход, идет время.
Мимо Кракова плывет, мимо Риги.
Врунгель вышел на мостик, закурил, услышал крики.
В морях он привык к разным играм.
Смело снял с себя бархатный китель, в воду прыгнул.
Облепила лицо ряска, прилипла тина.
Не для слабого сердца такая встряска, такие взрывы.
С неба надменно и прямо на это глядит Валентина.
Она не одна все это видит сверху.
У нее есть масса причин для смеха,
только текут по щекам слезы.
Эти шутки дойдут до нее, но не сразу.
Хождения ш.
*
Вселился ли в меня бес, с чего головокруженье, рвота
Коли я не ведьма, почему не боюсь омута, водоворота
Ни оборотня не пугаюсь, ни вора
Почему хочу завладеть этим городом, увидеть его, войти в ворота
Пока буду красавца водить, заманивать в чащу, в болото
Перечитывать Бартеньева, Альберта Великого, Сологуба
Ходить в одежде рваной, грубой
Шептать над приворотным зельем, неразменным рублем
Источается в моих пальцах гравий, горит кремний
Вот руки мои: стяни на запястьях ремни
Увидишь, огонь не возьмет меня, только согреет
*
Волосы горели, бесы стояли в ряд, прошла мимо, увидела Ленинград
Он влажной рукой погладит меня, примет роды
Все косточки болят, на коленях прошла полгорода, таков обряд
Кидали бесы в меня камнями, что им мое бормотанье
Им что тело мое посреди площади, что бильярд
Чувствуют — везде ад
Даже не сорок демонов вошли в меня — миллиард
Сидят внутри, смеются, блюют, делят душу мою
Читала об этом, но не думала, что всё будет именно так
Войду в чёрный ленинградский дом, взберусь на чердак
Там, на самом верху, за окном есть счастье, ведомое только голубю и воробью
*
То маятник, то молоток перед глазами, стучат стучат и пьют меня глотками
Настанет час, убьют, самое ценное отнимут
Здесь всё иное: человеки, звери, климат
Утром видела, как овечьи ангелы щипали клевер, как текла на небо клязьма
Святые отцы плыли в лодках, гребли крестами, везли записочки, длинные письма
адресату, который нас всех без глаз видит
А за ними летели моя песня и узелок, в котором пресное тесто и творог кислый
Всё это хранила от людей и призраков, прятала, ждала, когда наступит праздник
Плыли отцы, пока не встала перед ними рыба, была им последним встречным, точкой, гробом
Всё это видели голые солдаты, вышедшие из речной пены
Видели деревенские женщины, вылепленные из глины
Хотя солнце слепило и зеркала висели криво
*
Все пауки сползлись ко мне под крыло, не видела их, было темно
В самом центре моей тюрьмы трещит, разрывается телефон,
выплывает, проглатывает меня, как Иону Левиафан
Не успела выйти из ванной, высушить волосы, выключить фен
Сижу, кусаю локти, завидую всякой птице, всякому цветку в ореоле пыльцы
Всякому призраку, обитающему равно как во дворце так и в здании больницы
Буду двигаться, кто потерпит танцы в своем животе
Рвалась на свободу, только обломала ноготки
Если бы могла как ток, как голос просочиться по проводам
Не ждать же, когда за телом придет сержант Бертрам
Когда просверлят, изрешетят мозг короткие гудки
*
Где золотые перстни растут, где эти клады
У каждого на ладонях нарисованы заветные карты
Все эти мысли ядовиты, — рассуждала я, шла по арбату, разглядывая витрины, —
Другие мелодии у этого города, другие ритмы, солонее дожди, порывистее ветры
Стоишь, чувствуешь: все под ногами изрыто
*
Куда ты смотришь, смерть, в какую точку, кем любовалась, когда вселилась в прачку
Вынь душу мою из оболочки
Я всё приготовила, собралась в дорогу, открылась тебе, впустила в сердце, отдала самое дорогое
Теперь отправлюсь на небо, давно завоевала уже и Москву и Ригу
Осталась одна, мне тепло только с тобою, пойму тебя, скажи слово любое
Смотрю на тебя и любуюсь
Возьми меня помощницей, служанкой, ученицей, буду усердной, обломаю пальцы
Стану шептать над отваром, сыпать порошок, но уж не перец и корицу
Буду прилежной, твоим двойником, соберу все козыри
Стану второй, кто войдет в Лазаря
:
Николай Звягинцев
***
По мере прочтения старая Рига
Сменяется новым почти камышом.
Сецессия, почта, раскрытая книга,
И я Вас за книжный держу корешок.
Не стоит пугаться — то стёкла напротив
Сбивают в комок алебастровый шёлк.
Но вижу не лес, а входные ворота.
И я Вас за книжный держу корешок.
Уже не читатель, летающий житель.
Раскрашенный воздух наполнил мешок.
Не падайте, милая, спинку держите,
Ведь я Вас за книжный держу корешок.
«Вавилон». Вып. 9 (25). — М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2002.
С.21.. На сайте «Вавилона»
:
Станислав Львовский
УТРОМ В ГАЗЕТЕ, ВЕЧЕРОМ – В КУПЛЕТЕ
два текста под общим названием, украденным у Д.Д.
фильм заканчивается сценой
в противоатомном бункере
пятидесятых годов
трибуна для обращения
президента к нации
терминалы (я видел такие
только в лаборатории
в Университете, их подарили
английские студенты в конце
семидесятых, когда
уже Саган
и было понятно)
мальчик за это время подрос
ничего не состоялось
после мы шли по остывающему
Кольцу, конец июля, воскресный вечер
я думал да люди не помнят друг друга
так долго и верно как вещи
смеющиеся глаза
подростков в последнем ряду
(рука нашаривает коленку)
экран гаснет внезапно
сирена оповещения
крик рвущейся ткани
как вам я бы хотел
(только один вопрос)
Mr. Death
эти глаза
как вам эфир
забитый не истерическими
голосами дикторов
а трейлерами
названиями мультиплексов
как вам детские страхи
чью горечь можно теперь заесть
сладкой воздушной
кукурузой запить
газировкой
в самом конце
одного чёрно-белого фильма
пятидесятых годов
молоко и чернила
расплёскивался
какой-то спиричуэл
рассыпался
как воздушная кукуруза
разливался
непрозрачной водой
как тебе эти исправные ещё терминалы
NORAD, СПРН, загоризонтные РЛС
остывающее Кольцо надмирное лето
молоко чернила титры несмелые поцелуи
оживающий постепенно эфир электромагнитный
вой детские голоса вспыхнувший свет
*
выбегают на сцену
чёрно-белые вспышки света
не верь не бойся
не проси за этим
наблюдают
несколько миллионов
человек
восточное полушарие погружено в темноту
разве в каком-нибудь благовещенске утро
воскресное утро девочки-школьницы
перед телевизором доедают завтрак
говорят чёрненькая
теряет голос
никогда не сможет петь
её жалко но мне всё равно
рыженькая нравится больше
мать моей одноклассницы
однажды вечером позвонила в дверь
вручила мне толстую книгу
велела передать отцу
(его не было дома)
потом перезвонила
и попросила
ни в коем случае в неё не заглядывать
разумеется, я
за два часа
почти половину
моей однокласснице было столько же
сколько сейчас
этим девочкам в Благовещенске
там было про женщину
которую в камере
обливали ледяной водой
из шланга
а она кричала
communisto italiano
communisto italiano
и про это не верь
и так далее
тоже было
медленное непрозрачное время
растекается как вода
по поверхности мира
несколько миллионов человек
в северном полушарии
и может быть только трое
или четверо стариков
измученных бессонницей
пялятся в экран телевизора
ничего не понимая
кто эти дети
кто им рассказал про это зачем
об этом напоминать
несколько миллионов человек
москва магадан норильск
воркута пермь ленинград
время ночь говорит Рига
rūna Riga
работают все радиостанции
Европейского Союза
Вавилон. Вып. 10 (26). — М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2003. — 316 c. С.4-10. На сайте «Вавилона»
* * *
это ветерок хороводится неизвестно что такое поется
если слово слову: не вожусь с тобой больше
это может навсегда оказаться какой-нибудь польшей
ригой москвой или еще страшнее и дальше дольше
а морзянка свистит кричит и мяучит кошка
аспирин беснуется и шипит в стакане водопроводной
хороводятся поговорки воспаленный язык неймется
мышцей голодной гданьским зрачком косится в окошко
где кварталы от неизвестно чего по ночам стынут
в сотах лапками шевелится мед разевает мышиный голод
и свистит сквозняк из шипящих щелей извлечен вынут
щерится серп на ятра и беснуется молот
это может навсегда оказаться мало ли что случится
неизвестно как петься неизвестно чем заводиться
это может быть городом польшей вязальной птицей
слово слову: отчего тебе по-человечески не живется?
аспирин заползает в гортань тихо смеется
слово слову: чего тебе спрашивается неймется?
морзянка москва мяучит холодком возле ятр вьется
кошка мышке: где ты была что от нас после этого остается?
ничего отвечает та ничего только песенка сама по себе поется
«Вавилон», Вып. 7 (23). — М.: АРГО-РИСК, 2000. — 220 c. С.12-20. На сайте Вавилона.
:
Анатолий Найман
АДРЕСА
IV. Рига
Е. К.-М.
Августовский роскошный после ливня бульвар,
плавится солнце, лужи графитные блещут,
в нимбах асфальт и листва. Листвяной отвар
жабрами и плавниками, свежий, трепещет.
Звездами сыпля, играют инфанты в серсо,
мальчик в матроске гонит, как шелковый, обруч,
прячет вуаль не природу, не чье-то лицо,
а красоты, от зрачков ускользающей, образ.
Детству и счастью, сверканью и зною конца
нет, не предвидится: лето стоит неземное
прямо с младенчества. Странно, что хрипотца
вдруг прорезается в дисканте, знобкое — в зное.
Ведь если лету конец, то и детству конец,
а если детству — выходит, всему: этому свету,
этому трепету, золоту спиц и колец,
этому блеску, липам, августу, лету.
Разве что память о пламени в жерлах аллей,
годы тускнея, вспыхнет на миг нестерпимо —
нас убедить, что сияет безмерно светлей
август в бульварах небесного Иерусалима.
9 МАЯ
Бабка моя, именем Соня,
не похороненная в блокаду,
духом муки и дров в межсезонье
вдруг пролетает по Ленинграду —
в сторону Луги и дальше на Ригу,
в атомах кремния, серы, железа,
к вою смотревшего ту корриду
глухонемого юрода-леса,
к выцветшим пятнам, к атомам угля,
к дюнам, где дождь — мулине рукоделья,
а облачка — взбитые букли
бабки моей, именем Бейля,
не похороненной после расстрела.
Так я, по крайней мере, увидел
их, когда «в землю отъидешь» подпела
хору старушка на панихиде.
* * *
Елене
Хочешь, можно и в Риме жить, как не в Риме,
а, положим, в Крыму или в той же Риге —
жарить рыбу, гнать за окно тоску.
Надо для этого только быть нелюбимым
целой планетой и особенно Римом.
Ты-то любим? Я-то да — но рискну.
Первое — зрительному не поддамся зуду.
Разморожу треску, перемою посуду;
в лавке куплю батарейку к часам;
в ларьке газетном взгляну, как там Рома — Парма,
вничью? И даже если флюиды шарма
вдохну — то по собственной воле, сам.
Шарм, я имею в виду, валянья на койке,
или езды в зоосад с вокзала на «тройке».
А почему, вы спросите, в зоосад?
Да просто там ни истории нет, ни римлян —
а вокзал демонстрирует, что лишь искривлен,
но не закрыт путь чужаку назад.
В принципе, и вздремнуть на скамейке в парке
можно; и в церкви уставиться на огарки;
можно и на себя в стёклах витрин —
с тем, чтоб признать, что эти морщины, руины,
хочешь не хочешь, в холмы посреди равнины
встраиваются — и проступает Рим.
Ритм Руки М.: Вагриус, 2000, 128 с. На сайте «Вавилона»: Рига, 9 мая и третье.
:
Владимир Кучерявкин
Из книги «ПРОДОЛЖАЯ И РАДУЯСЬ»
ЧАСТЬ 4. СЛЁЗЫ ВО СНЕ
ЗАКРОЮ ГЛАЗА – А ВСЁ УЖЕ В ПРОШЛОМ
Висят кругом портреты на стенах.
И радио в углу чего-сь клевещет.
Идёт по берегу спокойный ветр в штанах,
Спокойно огибая спины, домы, вещи.
Вон Рига разбежалась и поёт
И, взявшись за руки, Прибалтике клянётся.
Но тяжело крыла вздымает пулемёт,
Порхнувший из ладони краснофлотца.
И дышит тяжело за перелесками Москва.
Глаза ввалились, и шинель помята.
И хочет убежать подальше голова,
Разинув рот, пока ещё крылатый.
Избранное / Предисловие Бориса Шифрина. М.: Новое литературное обозрение, 2002. 224 с. Серия «Премия Андрея Белого». На сайте «Вавилона»
:
Игорь Cмирнов
Вид из глаз
ну потому что я хочу
радикально изменить
свою жизнь
я готова поехать пасти
овец
или целый день
собирать виноград
получая 25 $ в день
все это сказки
видишь, там стоит
сивая кобыла
а я гляди
снесу промеж ног
бог с тобой
умойся, у тебя тушь потекла
разведись с ним
и съезди в новый город
который строят китайцы и русские
где-то в Забайкалье
и не реви, собирайся
мы пойдем в музей Сибири и Дальнего Востока
как в старину ходили первопроходцы
повторим подвиг Емели
АК или скорострельный ИЖ
попал в голову
гипсовому слонику
Мнемоник, Мнемоник!
захват сзади, подножка
то, что надо
пародия на боевик
русское самбо
или стиль Кадочникова
не сиди долго под форточкой
приехали. ждут.
скоро вас всех здесь не будет!
Путин — ошибка 2000
смеются.
кладовая солнца
или что-то еще
Бианки
Вара Чаплина
Кинули
кинули вчера нас всех
разве мы тебя выбирали
родителей не выбирают
однако детства не вернешь
«живая шляпа»
«мишкина каша»
«бобик в гостях у барбоса»
«12 обезьян, которые не умеют правильно
совокупляться»
где бы посрать
помыть руки
привести в порядок костюм
поправить галстук
подстричь ногти
и заняться наконец любовью
заняться любовью
ЗАНЯТЬСЯ ЛЮБОВЬЮ
2.
без ума от тебя она
приходила вчера она
собиралась сходить в магазин
только нет сил
пить напиток любви
пить живую воду из крана
моя мать обезьяна
а я амазонка
я цирк на цветном
я — Никулин
я — Вицин разбитый
я цветной телевизор «Рассвет»
появился в четверг
выскочил в продажу в 70-х
и больше никогда
ни с кем не разговаривал
даже с дедом Морозом
в которого переодевалась
бабушка
смешно понижая тембр голоса
смешно доставая из наволочки
носки
я цинично отдал свой дневник
писателю Пушкину
и он поставил мне «4»
потоптался и зашагал прочь в сторону московской области
а также:
1.Майкл Джексон
2.Томас Андерс (Андерсон)
3. черепица в Риге
4. вонючий буфет с липкой клеенкой
5. Эрмитаж
6. «месть и закон» (Индия)
псевдоиспанские фильмы тоже
и непрочитанный Толстой
(карбонаты, энзимы, сульфаты)
кому как не мне
отпевать панночку
любить и быть любимым
даже если люди вокруг
становятся хуже
07.06.2000
TextOnly, issue 006, октябрь 2000. На сайте «Вавилона»
:
Павел Гольдин
* * *
выхожу на пустырь:
перед домом снуёт поводырь
с деревянной лошадкой
одинокая мышь,
поедая фундук и кишмиш,
вниз по лестнице шаткой
вперевалку идёт,
и пускает слюну идиот,
и дрожат корифеи
перед мышью такой,
и качает во сне чью-то кой-
ку, и рявкают феи
а иду через край,
через ригу, двину, зарасай,
к запредельной паланге
и встречаюсь с собой,
а ко мне мягкокрылой совой
приближается ангел
1999
«Ушастых золушек стая», М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2006. 64 с. Серия «Поколение», вып.10. На сайте «Вавилона»
:
Ирина Шостаковская
* * *
Жизнь оказалась ему мала
Прохудившись в десяти стрёмных местах
Разлетелась, и её отправили поездом в Ригу
Два купейных, один плацкарт
Одна чайная ложка сах. песку
Шевелит ногами, глядит в окно
Ложка.
Цветочки, М.: АРГО-РИСК; Тверь: Kolonna, 2004. Серия «Библиотека молодой литературы», вып.25. 60 с. На сайте «Вавилона»
:
Алексей Пурин
* * *
Лютеранское кладбище в Риге —
беломраморная чистота.
Словно вырезан бритвой из книги
глазурованный глянец листа.
Пахнет спиртом с лимонною коркой
золотая осенняя твердь.
Крепко вымыта — с мылом и хлоркой,
как посуда больничная — смерть, —
словно кафель музейных уборных…
Лучше срам наш родимый и хлам! —
ржавых прутьев, сплетенных и черных,
запустенье с тоской пополам,
разложенье, гниенье, броженье —
и забвенье навек, может быть…
Всё равно непостижного жженья
стрижкой хищной травы не убить.
Октябрь 1980
«Архаика»: Книга стихов. Urbi: Литературный альманах. Выпуск шестнадцатый.
СПб.: Журнал «Звезда», 1998. На сайте «Вавилона»
:
Катя Капович
* * *
На пустыре за домом – ничего,
высоковольтных проводов цикады
трещат под синим небом высоко,
бумажный коробок плывёт куда-то.
Куда я? Впрочем, вспомнила, куда.
Иду к метро встречать чету из Риги,
и в голову приходит ерунда,
что это – как начало новой книги.
Прикупим в 7/11 еду
и лимонад на восемь оборотов.
Кратчайший путь меж точками в аду,
как старожил, пройду меж огородов.
Веселый дисциплинарий / Предисловия Леонида Костюкова, Владимира Гандельсмана. М.: Новое литературное обозрение, 2005. – Серия «Поэзия русской диаспоры». 136 с. На сайте «Вавилона»
:
Елена Фанайлова
Чёрные костюмы, солнце
2. БАНДИТСКАЯ СВАДЬБА В РИГЕ
Было яркое солнце в конце июня.
Мы с Лёней и пианистом Вадимом Сахаровым
По прозвищу Птица
Гуляли перед концертом
За Домской площадью
(Они играли Пьяццолу,
Марию де Буэнос-Айрес)
Навстречу
Медленно двигалась группа плотных парней
В чёрных костюмах, белых рубашках и солнечных очках
В цветных оправах: красных, жёлтых и зелёных.
Как клоуны.
В жару
Они были в плотных чёрных костюмах,
Хорошо пошитых, двубортных и однобортных.
И невеста,
Как положено, в белом воздушном платье и фате,
И рядом с нею жених, один из этих, в чёрных костюмах,
Но выделялся одною странной деталью:
Правая штанина была подвёрнута
Над белой, почти белой, свежевыструганной деревянной ногой,
Он шёл
На липовом костыле,
Как медведь из сказки, скырлы-скырлы,
На ярком-ярком солнце,
Словно кадры из фильма Феллини,
Такеши Китано,
Они надвигались
И прошли как мираж,
Улыбаясь,
Как солнечный удар.
Через триста метров
Мы оказались
На набережной, мы смотрели
На предзакатную речную воду,
Она текла так медленно, так спокойно,
И в ней вниз лицом
Лежала утопленница,
Её обнаружили
Двое местных, но сомневались,
Вызывать ли полицию,
К тому же у них не было мобильника,
Позвонили по моему.
Полиция приехала почти мгновенно,
Но мы успели
Разглядеть её чёрные туфли
И колоколом пёструю юбку
До колена.
Только лица было не увидать.
Она лежала ничком,
Колыхаясь на волнах, как в русской
Страшной сказке или песне
О васильках и об Оле,
Гибнущей от любви.
«Воздух 2007», №2 .На сайте «Литкарты»
:
Юлия Идлис
* * *
Глянцевая блондинка с матовым цветом лица,
стройная красавица с миндалевидными ногтями,
лучистой улыбкой и запахом дорогого тела,
светский обозреватель двадцати с лишним лет
в десяти с лишним изданиях
(правда, лишнего уже многовато),
с забавной привычкой щуриться на сигаретный дым,
с небрежной манерой вождения,
с искусанными губами.
Разговаривает с друзьями бывшего любовника.
Их четверо, приехали из Риги, не были полтора года;
Всё изменилось, хотя не очень, хотя ты – больше всего.
Он сам не приехал; не смог; много заказов, сплошные съёмки.
После пятой сигареты один из них кладёт ей руку на плечо;
после шестого коньяка ей кажется, что уже полночь.
Она выросла и похорошела; они стали как будто младше.
Всё продолжается – «детка», потрепать по затылку, пересмеять друг друга.
В шутку они считают её зарплату – сначала в евро, потом – в латах.
Потом никто уже не смеётся.
Завтра утром они отправятся в свою страну,
в его Ригу.
Соберутся вместе в каком-нибудь кафе:
как съездили, какие новости, как там все.
Кто-нибудь не удержится и расскажет:
зарплата в латах не умещается в воображении
сетевого копирайтера рядового агентства;
хватило бы на квартиру,
высокие потолки, большая кухня,
миндалевидные ногти, матовый цвет лица.
Много заказов, не смог приехать,
работал даже в выходные, на ветру
плакал, пальцы примерзали к спуску;
Теперь вот сидит в кафе с друзьями, ещё немного – и скажет:
а полтора года назад я её трахал.
И будет совершенно прав.
То самое электричество: По следам XIII Российского Фестиваля верлибра. / Составитель Дмитрий Кузьмин. М.: АРГО-РИСК, 2007. С. 55-58. На сайте «Вавилона»
:
Илья Кукулин
* * *
Сергею Морейно
И тебе не надоело, муза…
В.Нарбут (в лагере)
Может показаться смешным,
что есть современные русские поэты
с похожими еврейскими фамилиями:
Гандельсман, Гандлевский, Гондельман…
Впрочем, Гондельман (который Григорий и в Риге),
говорят, перестал писать стихи;
по словам Сергея Морейно, работает в банке
и ходит в чёрном костюме.
Если опять будет Советский Союз, вышки и лагеря,
ужас и радость империи
(настигающие нас ныне, как сладкая боль — отошедших от наркоза),
ничего, всё с ним будет нормально:
попадёт в лагерь, снова начнёт писать стихи,
сломается, заболеет, погибнет,
после смерти станет объектом исследования,
возлюбленным кумиром, идолом диссертаций.
Ничего, пусть живёт так,
ходит по Риге в банк,
спокойно живёт дальше,
стихи и так как-нибудь пере-пере-переканту-у-у-у-уются…
28-31 января 1998
TextOnly, issue 008, май 2001. На сайте «Вавилона»
:
Феликс Чечик
* * *
А. Лобачевскому
Что нам Рим если Рига под боком.
Поспешим — начинается рано
старый спор человечества с Богом
при посредничестве Иоганна.
Жизнь проходит от оха до аха.
Бах умолк. Только спор не закончен.
Не смиряет гордыню рубаха,
плаха — лечит, но тоже не очень.
Мой товарищ, до смертного мига
будем жить беспечально и бражно.
Рим сегодня стал ближе, чем Рига
и дешевле, но это неважно.
Важно то, что январскую вьюгу
и разлуку, и радость, и горе,
мы сыграем, как если бы фугу
Е. Лисицина в Домском соборе.
«Крещатик», 2005, №3. На сайте «Журнального зала»
:
Андрей Грицман
БРАЙТОН БИЧ
Вот Азнавур с витрины улыбнулся
и Танечка Буланова взметнулась.
В конце косноязычных улиц
текучий горизонт морского гула.
По доскам деревянного настила
идет тоска вселенского укора.
И продают охотничьи сосиски,
косметику, лосьон и апельсины,
из кузова — киндзу и помидоры.
Желтобордовое, серебрянолитое,
пыль листьев, взгляды спинномозговые,
но пахнет гаванью, и перхотью, и хной
от париков Одессы и Литвы.
По вечерам по дымным ресторанам
дробится свет и плавятся эклеры.
Гуляет Каин с Авелем и с Ромой,
вскормленные тушенкой по лендлизу,
из тех, кто избежали высшей меры.
Цыгане в блейзерах, пьют водку, как хасиды,
все при сигарах возле поросенка,
лежащего, как труп на панихиде,
и крепко пахнет розовой изнанкой,
купатами и злым одеколоном.
Я пью до трех в бездонном Вавилоне
с сынами Гомеля, Израиля и Риги.
А рядом две реки, но не Евфрат и Тигр,
к востоку гонят нефтяную пену
в безвременный потусторонний мир.
Туда, где занесло соленой ватой
“Титаника” волнистое надгробье,
где вечный шум опережает время,
где вместо побережья тает небо,
и век уже закончился двадцатый.
А мы еще живем его подобьем.
«Арион» 1997, №2. На сайте «Журнального зала»
:
Герман Лукомников
***
«В городе Рига», «на острове Крит», –
Только милиция так говорит.
Не говорите так, а говорите:
«В городе Риге», «на острове Крите»…
«Червь проснулся дождевой…» и др. стихи. «Волга», №5, 2014. На сайте «Журнального зала»
:
Всеволод Некрасов
* * * Рига Нина говорила Рига город Типа Парижа Город типа Парижа Москва И Рига Коммунальная квартира - ни одного крика Окна дома Окна дома Стена дома Стена дома Крыша дома Крыша дома Рига Рига Ригин дом Ригин дом Рига дома * * * Дом да дом дом да дом дом да дом да дом да дом да Домский собор Домский собор СобрАлись и мы с тобой В Домский собор * * * Рига Рига Рига Рига Огни Огни огни огни Не говори Не говори Не говори Не говори Лучше напиши Пиши Дорогая Рига Дорогая Рига Мы Дорогая Рига Мы Дорогая Рига Мы И в особенности Вы Дорогая Рига Рига не реагировала /красиво светится и хорошо крутится Рига как дело рук кого скорей всего Клуциса хотя быстрей * хотелось бы Целмса ______________________ * в значении предпочтения в Риге почему-то скорей скажут “быстрей” чем “скорей” латыши и не латыши
На сайте http://levin.rinet.ru
***
P.S.#1. От А.Заполя: «Хм, Тименчик Межирова упоминает, а вот это стихотворение — нет, а там есть «Лейлупе» — ну чисто «локус этого топоса», да.
*
Подай, Господи, на братию
Из империи былой.
Не забудь, конечно, Балтию
С ненавистью под полой.
Длится мост всего полмига,
Это Лейлупе-река,
Это Даугава и Рига —
Над рекой недалека.
Может быть, расслышу скоро
Звуки Домского собора,
Обещающие рай.
Многотрубного органа
Голоса перебирай.
……………..
Незалеченная рана,
Аннексированный край.
Неужели навсегда
Позабудется так много —
Свечка в маяке, вода
Серая, почти седа,
В дюнах влажная дорога.
Что же там в далеком дне,
Что же все-таки на дне
В памяти осталось тесной?
………………
Теплый тон коры древесной.
***
P.S.#2
Дополнения от Дмитрия Кузьмина:
:
Александр Авербух
Случайный поклон
абрамсон макс — врач
пишет матери (рига)
письма
каждый день сначала из парижа
потом из тель-авива
на русском
немецком
мать сама не своя
если читать по порядку
пуси-муси переходят в мой мальчик
боже как ты там
триста страниц
материнских завитушек
размазня максик баксик бобочка
вчера папа вернулся поздно
тётя лола переехала поближе
тридцать седьмой год
тридцать восьмой год
тридцать девятый
действия набирают обороты
картинки мелькают
в телявиве начал практику
пишет максик ей в ригу
несколько строчек бумажной нежности
если не дай бог письмо задержится на день
ой ой ой почтальону ривуле
муж профессор (хирург!)
если вдруг что — пожалуйста
только бы пи́сьма — вовремя
от бобочки из телявива
вся на нервах
несколько лет зим лет зим
мёрзнем
максик по пятницам на море
песочек пальчиком ковыряет
носила цветы на кладбище бабушке
сначала боялась из дому выйти
потом как-то привыкла
в конвертике первая чёлочка — сохранила
не знаю сколько протянем
последнее письмо получил
сидя у себя в кабинете
за окном море — плескалось
пациенты на дверь — налегали
голос в руках клубился
под кожу въедался
тётя лёля перее
папа на рабо
люся сдала эк
вечером ветерок дул слабее вчерашнего
«ВОЗДУХ» 2014, №1. На «Литкарте»
:
Фаина Гримберг
Дмитрию Кузьмину и Сергею Тимофееву
Вот в парикмахерской красивой Риги
готического города
компактного, как славная шкатулка,
нет, как макет картонный самого себя,
разложены на столике журналы
и среди них лежит поэт латвийский современный
на глянцевой обложке модного журнала почему-то,
нарядный, в галстуке каком-то мотыльковом
и книжечка нарядная при нем
стихов свободных,
но таких же, как в Париже, например,
а может, в Лондоне,
вообще в Европе,
в Нью-Йорке
и немножко в Катманду.
От города Парижа
до города в какой-нибудь не знаю
все пишут одинаково теперь
у всех теперь язык какой-то грязный
и молодой
и страшно безобразный
зверь какой-то некрасивый зверь похожий на крота
И пустота
от города Парижа
до города в какой-нибудь не знаю
А было здесь на берегах балтийских
суровый рыцарь немец орденец барон
закинув плащ за плечи, ничего не объясняя
бил мечом плашмя по спинам местное языческое стадо
Он гнал их в реку, в сумрачный залив
он гнал их, ничего не говоря
Ни слова не произносил миссионер безжалостный
с крестом, с мечом суровым.
Они покорно шли, сгибая спины.
И были эти спины мужиков и баб
одеты в грубые и домотканые дырявые рубахи.
И вот суровое встает над ними солнце
богослуженья лютеран
И вот выходят из воды реки
с детями бабы
и за ними мужики
выходят из воды реки
уже не дикарями, не племенами,
а народом,
просвещенным светом веры.
Но барон был немец
по-прежнему
Он мрачно здесь царил
Он неуступчив был и неотступчив
Он заставлял работать, в город не пускал
Он запрещал им говорить на местном языке
Он их наречие сердито колотил по согнутой спине крестьянской
Он Ригу городом своим знал
пастор Тибуртиус
а их он в город не пускал.
У них деревня,
а в деревне церковь —
я лютеран люблю богослуженье —
когда они теперь шагают в воскресенье
в родную церковь
Мать молитвенник несет
Сегодня девочкам черед конфирмоваться,
мать сшила платье белое для дочки
Поют псалмы
и небыкновенно и неожиданно всегда звучит орган.
Порядок здесь живет, он молчаливый,
он Строгости супруг, они венчались в церкви,
их обвенчал однажды пастор местный,
он в Любеке учился, он мечтает
переложить псалмы Давидовы слова
на местное наречие
А в замке остром
справляют свадьбу Карла фон Мюнхгаузена с Якобиной
фон Дунтен
и поют среди серебряной посуды:
— Анке из Тарау нравится мне больше чем жизнь и богатство
Но и пастора свеча горит над Библией,
уже переведенной
на то наречие, где первый слог ударный,
а остальные тянутся за первым слогом
в словах протяжных.
Но и дед сурово сёк парней гульливых
за прыганье язычества через костер.
Теперь ступай-ка дочка в Божий храм
иди конфирмоваться
на грудь смиренно перекинув косы
такие светлые.
Потом волынка заиграет
и гусли зазвенят.
Нельзя же так,
чтоб не гулять совсем, не танцевать!
И Лайму обхватив за крепкие бока, танцует Янис.
Так и Бог ведь в день седьмой себе устроил отдых!
Семья обедает обед воскресный.
Дочь старшая несет на стол и силькумайзес,
и лидака-ун-ола, и капосту эдейс,
и деревенский испеченный хлеб домашний.
И за столом за этим деревянным семья сидела
И отец читал молитву
застольную
Все складывали руки молитвенно, как на картинах Яна ван Эйка —
ладонь к ладони.
А теперь гуляют в ресторанах поэты разные
на местном языке.
Они совсем гуляют как в Берлине,
в Берлине всё равно гуляют как в Париже,
в Париже все как в Лондоне гуляют
А в Лондоне гуляют все поэты,
как в Катманду,
наверное,
теперь…
Но вдруг явилась в рижском кабаке
тень деревенской бабки с розгами в руке.
Ее черты суровые в платке
повязанном под подбородком.
И замкнется для поэтов пьяных круг сурового кольца.
И вот тогда-то в крепкие ладони
еще крестьянские
они зароют стыд лица!