Странная история Джона Мюррея Спира

Ле Корбюзье, рисуя в 1930 году проект под названием «план Обюс», вызвал к жизни странную метафору, касающуюся сложных и драматичных отношений человека с техникой, разворачивавшихся на протяжении всего ХХ века. Согласно этому проекту, на алжирском берегу должно было появиться многоквартирное здание 19-километровой длины, по крыше которого проходила бы автомобильная магистраль.

Ле Корбюзье – План «Обюс» для Алжира, 1930. Фотография макета.

Технические недостатки этого замысла очевидны: автомобилист не может ни свернуть с трассы, ни съехать на обочину, а жители дома вынуждены мириться с выхлопными газами и шумом, производимыми автомобилями. Вряд ли в 1930-м все это было менее очевидно, нежели сейчас – так что эскизы Ле Корбюзье лучше всего воспринимать как образцы концептуального искусства. В дизельпанковской картинке с машинами, несущимися буквально по головам жителей мегаполиса, можно увидеть буквальное выражение нигде эксплицитно не высказанной идеи о превосходстве техники над жизнью: техника сверху, она элегантна и подвижна, а мелкая обывательская жизнь, со своей вечной рутиной пеленок и кастрюль копошится где-то внизу, подпирая собой хромированное великолепие..

Ле Корбюзье – План «Обюс» для Алжира, 1930. Проектная графика.

Фридрих-Георг Юнгер в книге «Совершенство техники» (написанной в 1939 году, но изданной лишь в 1946-м) приводит слова некоего Анри Ван де Вельде, которого можно отождествить с архитектором Ар Нуво, о механических устройствах, подобных бесстрастным буддам в своем статуарном совершенстве. «Люблю машины, – говорит Ван де Вельде, – они словно бы создания высшего уровня. Разум избавил их от всех страданий и радостей, присущих человеческому телу в деятельном и усталом состоянии! Машины на своих мраморных постаментах ведут себя как Будды, сидящие, скрестив ноги, на вечном лотосе и предающиеся созерцанию. Они исчезают, когда рождаются более прекрасные и совершенные, чем они». Сарказм комментариев Юнгера (заметившего, что машины на редкость суетливы и максимально далеки от созерцания) не вполне достигает своей цели. К сожалению, Юнгер останавливается в полушаге от радикальных выводов о технике, успевшей стать второй природой, но принципиально отличающейся от первой, собственно органической природы, самим стилем своих действий.

Автоматоны Жака Вокансона.

Стиль же техники – не буддийский, а ницшеанский, стоило бы даже сказать «вульгарно-ницшеанский», что хорошо видно как раз по автомобилям и самолетам 20-х и 30-х годов, а пуще того – по неосуществленным проектам и фантастическим картинкам из журналов того времени. Эта техника стремится оторваться от земли, но преодолеть тяготение она пытается негодными средствами: недаром Максимилиан Волошин сравнил увиденный им цеппелин с дорической колонной, т.е. с тяжелым мраморным цилиндром, который лишь по некоторому недоразумению парит над нашими головами.

Теодор Хаупт – Обложка журнала “New Yorker’, 1930.

Стиль Ар Деко (который иногда пытаются распространить и на технику соответствующего периода) не был пока что должным образом объяснен, и некоторые авторы даже утверждают, что объяснять здесь особенно нечего. Однако же количество фильмов об этой эпохе увеличивается с каждым днем, произведения искусства 20-30-х годов растут в цене, а дизельпанк успел стать заметным явлением массовой культуры. Не нужно быть Эркюлем Пуаро, чтобы понять, что наше время видит в межвоенном двадцатилетии с его гранитными небоскребами и проектами самолетов, похожими на порхающих слонов, нечто конгениальное. Однако упоение техникой – черта тех лет, а вовсе не наших.

Наша техника, как и наша архитектура, стремится стать все менее материальной, т.е., в числе прочего, менее долговечной и менее осмысленной эстетически. Все грандиозное словно бы желает спрятаться подальше от наших глаз, а то, что нас сопровождает, становится все меньше и незаметнее и в конечном счете превращается в игрушку.

Пьер Видаль-Накэ в статье «Греческий разум и полис» роняет замечание о так называемой технологической отсталости греков, порожденной особенностями их восприятия, поскольку технические устройства казались им существующими не для человека, а вместо него. Проницательно, казалось бы, но вместе с тем и не вполне верно, поскольку такие произведения механического искусства древности, как голубь Архита или двойник царицы Апеги, изображенный в «Истории» Полибия со смесью отвращения и восторга, могут существовать рядом с человеком и за его счет, но не вместо него.

Однако же восторги футуристов сначала по поводу скорости и мощи, а потом и по поводу металлизации человеческого тела, о чем прямо написал Маринетти, как раз наводят на мысль о некоем «вместо», что подкрепляется сказками о бунте механизмов, старыми, как эссе Сэмюеля Батлера «Дарвин среди машин» (1863), в котором он объявляет механические часы представителями новой и зловредной формы жизни, которая вот-вот поработит нас. Из этого краткого текста не вполне понятно, серьезны ли высказанные Батлером опасения, или все это говорится, как выражаются англичане, with his tongue in cheek. Тем не менее, слово, произнесенное вслух, имеет свои последствия.

Рука-автоматон.

Здесь позволительно было бы вспомнить еще одну цитату. Станислав Лем в эссе «Культура как ошибка» (сб. «Абсолютная пустота», 1971) заметил cum grano salis, что техника, в отличие от культуры, не придумывает высоких слов для несчастного жребия человека, а прямолинейно делает его счастливым. В буквальном смысле и это неверно, однако наши цитаты, подобно кусочкам паззла, собираются в некую неожиданную картину, которой мы не замечали еще минуту назад. Вместо человека, но и посредством человека, для его счастья и за его счет: такова досадная двойственность всех рассуждений о технике.

Уильям Хит Робинсон – Иллюстрация к книге Н. Хантера «Необыкновенные приключения профессора Брейнстома», 1933.

Пора, наконец, достать из шляпы тщательно скрываемого там белого кролика и объявить, что ключ к загадке все-таки найден. Этим ключом будет нижеследующая история.

Все началось в Североамериканских Соединенных Штатах, точнее – в Новой Англии, в 1853 году, когда проповедник универсалистской церкви по имени Джон Мюррей Спир позволил обратить себя в спиритизм. О Спире есть статья в Википедии, где приводятся годы его жизни – с 1804 (предположительно) до 1887-го, и вышедшая десять лет назад книжка (John B. Buescher. The Remarkable Life of John Murray Spear: Agitator for the Spirit Land. University of Notre Dame Press. Notre Dame, Indiana. 2006.). Сразу оговоримся, что наш персонаж не был тихим городским сумасшедшим – напротив, это был пусть и не слишком крупный, но решительный политический деятель, выступавший за отмену рабства и смертной казни и за предоставление женщинам политических прав. Интерес к спиритизму повернул его деятельность в несколько иное русло, соединив религию и политику в новую эклектичную смесь.

Стоит, возможно, упомянуть о том, что спиритизм в те времена был явлением свежим и, что немаловажно, американским по происхождению. Только в 1848 году сестры Фокс из Хайдисвилля, штат Нью-Йорк, начали перестукиваться с духами умерших, что принесло им (сестрам, не духам) известность, деньги и множество последователей. Все то, что обычно говорится на тему позитивистского характера этой квазирелигии, в истории Спира проявилось в причудливо гипертрофированной форме.

Дальнейшие события удивительным образом (с заменой некоторых реалий, естественно) напоминает сюжет фильма Роберта Земекиса «Контакт».

Кадр из фильма Роберта Земекиса «Контакт» (1997).

Спир, развивший в себе способность к автоматическому письму, вступил в контакт с группой умерших ученых, радевших о прогрессе и моральном совершенствовании живущих. В течение множества сеансов эта группа, или, лучше сказать, комитет, поскольку бюрократическое устройство иного мира оказалось чрезвычайно сложным, передавала Спиру чертежи некоего технического устройства, которое ему надлежало создать. Заметим, что Спир не был особенно сведущ в естественных науках, а уж в технике и вовсе чувствовал себя полным невеждой, так что присутствие среди покойных благодетелей Бенджамина Франклина оказалось как нельзя кстати.

Работы были начаты в октябре 1853 года. Местом для осуществления эксперимента была избрана ферма одного из единомышленников Спира, стоявшая на холме в окрестностях города Линн, расположенного к северу от Бостона. Наш герой не получил от своих небесных руководителей общей схемы аппарата, а только последовательные указания, и в силу этого постройка шла по принципу сложения частей. Описания, оставленные Спиром и его сподвижниками, говорят о металлических стойках, рычагах, пластинах из меди и цинка, шарах (некоторые из них были полыми) и множестве магнитов (некоторые из них были помещены в полые шары). Имелись также провода, служившие чем-то вроде заземления, и антенны, якобы соединявшие конструкцию с верхними слоями атмосферы. Сложность конструкции подтверждала в глазах зрителей ее происхождение свыше, мы же отметим ее театральность. Прежде всего, это нечто мудреное, даже на грани комизма, словно декорация для фильма о безумных ученых.

Пьер Жаке-Дроз — Автоматон «Пишущий мальчик», 1760-е, внутреннее устройство. Художественно-исторический музей, Невшатель.

К сожалению, никаких чертежей этого загадочного механизма, который Спир и его единомышленники называют разными эффектными именами, в том числе Философским Камнем и Последним и Лучшим Даром Небес, до наших дней не дошло, так что судить о его конструкции можно лишь по свидетельствам очевидцев.

Назначение же механизма было двояким. Во-первых, он должен был стать источником неограниченного количества энергии, т.е. вечным двигателем. А во-вторых, в него должен был воплотиться Спаситель.

Устройство пытались привести в действие, подсоединив к нему электрическую машину, что не возымело ожидаемого эффекта. Затем сам Спир, облачившись в специальный костюм из металлических пластин, вошел в транс и установил контакт с машиной. Очевидцы утверждали, что наблюдали энергетическую связь между медиумом и устройством, нечто вроде эфирной пуповины. И снова эффект был кратковременным. Для окончательного же воплощения Мессии (по словам потусторонних наставников) требовалось участие молодой женщины, которая стала бы «новой Марией» и приняла бы на себя родовые муки.

Механизм, однако, упорно не желал начинать жить и двигаться, хотя все условия были выполнены. Свидетели последних опытов утверждали, что когда «новая Мария» вошла в транс, аппарат на короткое время ожил: завертелись какие-то колесики, посыпались искры, но все было напрасно. Воплощения Спасителя в механическом теле не произошло.

Руководители работ получили указания перенести установку в другое место, где атмосферные условия были бы более благоприятными. Спир и его помощники разобрали устройство и перевезли его на новое место вблизи города Рэндольф, штат Нью-Йорк.

По версии, которую Спир и его последователи распространяли в дальнейшем, вскоре после этого аппарат был уничтожен агрессивной толпой, прослышавшей о нечестивых занятиях компании спиритов и желавшей положить им конец. «Механический Спаситель» был разбит, а его искореженные останки упокоились на дне ближайшего озера. Новоанглийские краеведы, однако, утверждают, что в местных газетах соответствующего времени нет никаких упоминаний о каких бы то ни было беспорядках, тем более – с участием Спира и Ко.

Но даже если вся история есть не более, чем мистификация, это мистификация 1850-х годов, а не нашего времени. Рассказы о постройке аппарата публиковались в изданиях американских спиритуалистов того времени, причем некоторые из них критиковали нашего героя. Однако свидетельства о том, что «Спасителя» все-таки удалось привести в действие, пускай и на краткое время, восходят к самому Спиру и его ближайшему окружению.

Современные авторы, если и вспоминают когда-либо эту историю, трактуют ее в терминах «гностической науки», т.е. гремучей смеси из плохо понятой физики и оккультизма. Но дело даже не в том, что электричество понималось как всеобщая жизненная сила, пронизывающая все мироздание. Важнее, что благодаря Спиру техника должна была получить божественную санкцию, сделавшись непосредственным проводником божьей воли.

В этом малоизвестном, но важном событии можно попытаться увидеть ключ к футуризму и прочим явлениям ХХ века, которые можно объединить под рубрикой поклонения технике. В предисловии к своей небезынтересной книжке «Тайная жизнь марионеток» Виктория Нельсон говорит о том, что некогда человекоподобие и способность к движению были священными качествами изображения бога, а потом они разделились, хотя механическое движение никогда полностью не утрачивало ореола несколько зловещей таинственности. Видимо, для возрождения Сакральной Техники было нужно, чтобы христианский Бог умер, и гностическое мировидение восторжествовало.

В таком свете становится понятно, почему никакого футуризма не появилось во времена первых железных дорог, пароходов и Хрустального Дворца. Для инженеров и архитекторов времен Виктории и Наполеона III техника была всего лишь верной служанкой.

Часы-паровоз, Франция, ок. 1890 г.

Ничего, похожего на футуристическое поклонение технике, тогда возникнуть не могло. И только в маргинальной среде новоанглийских сектантов, наследников гностической картины мира, могло зародиться некое гротескное предвосхищение грядущего.

Удивительно, что эта странная история настолько мало известна. Может показаться удивительным и то, что она, по всей видимости, осталась неизвестной Борхесу – кто, как не он, мог бы выжать из нее все возможные и невозможные смыслы, львиную долю из них иронически перепутав. Но и это становится понятным, если заметить, что в истории Спира и его механизма нет никаких соприкосновений с темой времени и памяти, единственной страстью Борхеса, разве что через тему искусственного, но уж это действительно, not his cup of tea. Но рассказ об этих событиях был извлечен из небытия библиотек, и сделал это человек, которого можно было бы назвать «низовым», масскультурным двойником Борхеса. Речь идет о Чарльзе Форте, архивариусе таинственного и коллекционере необъяснимого. Впрочем, нью-йоркский журналист Форт заслуживает отдельной истории, и далеко не так поверхностен, как может показаться, ведь именно он, задолго до всех знаменитых французов, заговорил о науке, организующей наше знание о мире, как о властном дискурсе. Да и в «проклятых фактах» Форта можно увидеть прообраз механизма смены парадигм в теории научных революций Томаса Куна.

Знание есть, как известно, сила. В этой же истории знание выступает как источник высшего могущества, а техника становится проводником высших сил. Сюжет о технике как о средстве спасения не просто позволяет связать воедино гностицизм и техницистскую современность. Если Бог выбрал техническое устройство для своего нового воплощения, это значит, что техника каким-то образом сумела сделаться новым венцом творения, отобрав пальму первенства у сынов Адама. Мы же оказались сведены на уровень рабочих муравьев, в поте лица создающих нетленное тело божества.

Кадр из фильма Мартина Скорсезе «Хранитель времени» (2011).

***

Расширенная версия статьи опубликована в журнале «Неприкосновенный запас», № 102 (4/2015).