стих о латышской поэзии
в самолёте я читал стихи
латышских поэтов в переводе Х
(немного досадовал на язык его предисловий, будто ушедший
в Афишу или Сноб московский поэт сочинил, а жаль, переводы что надо),
читал на Киндле пдф, он странно открывался,
каждый раз приходилось проделывать процедуру увеличения масштаба, выведения стиха
в середину матового листа, чтения
уменьшения масштаба, переворачивания
страницы.
дело хлопотливое, признаюсь,
но если не психовать, к чему я, увы, предрасположен,
то получается такая китайская церемония, только лучше:
они писали стихи, медленно кисточкой выводя иероглифы на рисовой бумаге (специальный формат рисовой бумаги, подходящий для печатания стихов, говорят, придумала Сюэ Тао во времена Тан, оказавшись в Чэнду),
а я их читал, что круче,
читать лучше, чем писать, хотя, признаюсь,
у меня не всегда получается;
у меня вообще редко что получается, но я не унываю,
а если и унываю, то не показываю вида, впрочем,
особенно-то и некому эти виды показывать, да и кому все это интересно,
короче, я был погружён
в увеличение и уменьшение масштаба латышской поэзии в переводе Х,
глубоко погружён в сосредоточенное перепереперелистывание листов пдф,
в то же время вспоминая, при каких обстоятельствах я впервые
читал эту книгу.
обстоятельства просты.
года два с лишним тому я жил в доме писателей в Вентспилсе,
иногда, наскучив прогулками вдоль Венты и моря,
а также сочинением не помню чего в своей комнате,
а также чтобы навести на свою тихую жизнь тень разнообразия,
я спускался в библиотеку дома писателей,
и сидел в креслах, несмотря на жуткий холод.
там я и прочёл впервые латышскую поэзию в переводах Х.
пдф мне прислал, наверное, Семён Ханин, уже позже.
когда я собирался в Китай на почти полгода,
я набил Киндл всякими книгами, опоясался,
так сказать, боеприпасами, как красный матрос перед боем пулемётными лентами.
латышская поэзия в переводах Х тоже предполагалось боеприпасом,
но я его не израсходовал. почему?
сложно сказать, ведь я в Китае прочёл от скуки уйму книг,
даже тысячестраничную новую и новейшую историю Китая какого-то жизнелюбивого британца осилил.
наверное, латышскую поэзию в переводах Х я, сам того не зная,
держал, как последний патрон,
для себя.
критический момент наступил на восьмом часу рейса
Гонконг-Лондон,
но до этого ещё был рейс
Чэнду-Гонконг,
а перед ним перемещение по Чэнду ранним утром, плюс тридцать пять уже было.
в общем, я стоял до конца, как красный матрос,
то есть, не стоял, а сидел
в самолетных креслах,
ещё уйму всего прочёл, отредактировал для своего
журнала неинтересную статью,
три раза ел, прохаживался по проходу между китайцами, чьи лица были озарены
экранами, вмонтированными в спинки кресел перед ними,
китайцы смотрели фильмы и я косо подглядывал на их экраны,
и на их лица, отражающие экраны,
но продолжал читать.
в общем, после восьми часов
последнего перелёта, когда
все средства были исчерпаны,
я решил пустить в себе в лоб,
медленную пулю латышской поэзии.
Да, чуть не забыл:
я тоже иногда включал экран перед собой,
но не для фильмов, конечно, нет, там показывают карту местности, над которой летит самолёт, очень поучительно.
так вот, в тот момент,
когда я читал стих Вациетиса про антрацит,
я перевел красные, слезящиеся, мутные глаза
от экрана Киндла на экран, вмонтированный в спинку кресла передо мной,
и обнаружил, что в этот самый момент
мы пролетаем над Ригой.