Два рассуждения

Средоточие бытия

Быть никем страшно. Как минимум, некомфортно. Ведь постоянно спрашивают, особенно когда оказываешься в новой среде: «А вы кто?» И сразу хочется быть не просто кем-то, а кем-то повесомее, повыпуклее. Взять, к примеру, Василия. В своей привычной обстановке он, можно сказать, стыдится того места, где служит. Потому что оно хоть и звучное, но с точки зрения какого-нибудь интеллектуала, является точкой притяжения всяких алчных, но обделенных благородством натур. Зато когда Василий куда-то выезжает и там его спрашивают: «А, кстати, вы кто в этом мире?», – он не без доли гордости называет свою должность. Потому как среди простых людей, тем более далеких от того населенного пункта, где он делает свою работенку, должность звучит не просто вполне сносно, но даже и не без солидности.

«Я – такой, он – такой, а вы – кто?» Ты вроде бы и жил себе, вполне довольный своим положением, но едва лишь этот вопрос задан, как ты уже успел подумать: «Ах, а ведь я мог быть кем-нибудь и получше, побольше, чем я есть!» Только спросили: «А каков ваш статус?», – как сразу осознаешь всю ценность статусов высоких и всю плачевность статусов низких. Хотя еще минуту назад эта разница не казалось столь существенной.

Хочется быть кем-то. Когда ты – кто-то, не стыдно смотреть в глаза людям. А когда ты не просто кто-то, а кто-то важный, то можно взглянуть на окружающих и с вызовом, дескать, я вас не боюсь совсем и могу с вами не считаться.

Так странно все устроено. Ведь истина-то заключена в обратном. Быть никем – вот наилучшее из положений. Все по-настоящему великое не занимает никаких мест и положений и вообще ничем не является, то есть является ничем. Быть никем – это не только не страшно и не стыдно. Это невероятно высоко. Быть никем есть средоточие бытия. Быть никем – значит обладать невероятной силой и властью. Если кто-то действительно никто, то спросив его: «А вы кто?» – уже через секунду жалеешь о своей болтливости и полном отсутствии такта. Ничто не сравнится по комфорту с бытием никем. Ведь это положение абсолютной свободы. Как жалок всякий кто-то перед никем! Только когда ты – никто, тебе принадлежит мир. Все пасует перед тобой, все тебе покоряется. А еще, когда ты – никто, ты становишься причастным истине, она узнает в тебе своего – не имеющего своего интереса, а потому готового внимать просто так. Ни одна долгая жизнь в самом высоком статусе не сравнится с одной секундой бытия никем…

Как-то раз Василий вышел из дома, пока все еще спали. Он приехал сюда только вчера и нынче уже уезжал. Весь вечер он и хозяева дома рассказывали о себе, то есть подтверждали друг перед другом, что они – кто-то. В той или иной степени, но кто-то. Василий уселся на качели, благо они были сделаны так добротно, что выдерживали взрослого человека. Неспешно покачиваясь, он смотрел вперед, где вдали начинался лес. Тихо было вокруг. «Быть никем – в этом не только нет ничего страшного, к этому надо стремиться», – пронеслось в голове у Василия. Он ошибался. Сама суть всякого стремления заключена в том, что это тяга к чему-то, к кому-то. Ни к чему или ни к кому (к никому) стремиться невозможно. Другая ошибка состояла в том, что Василий верил, будто возможно наблюдать за никем, верил, что этим-то он сейчас и занимается, отслеживая параллельным процессом за превратившимся в никого собой. Процессы, опять же, могут быть параллельны чему-то – не ничему (никому). С ничем, а также со всем, ничего параллельного не бывает.

Поговорим о других допущенных ошибках. Уже не Василием. Нельзя не-занимание положений выдавать за положение, не-обладание статусом – за статус. Быть никем – не наилучшее из положений. Быть никем – значит не быть ни высоко, ни низко, ни в комфорте, ни в дискомфорте. Точно так же нельзя уподоблять бытие никем силе. Да, быть никем есть средоточие бытия, его максимум. Но едва это констатируется, как бытие никем превращается не более чем в разновидность бытия кем-то. Едва вы сказали что-то в пользу бытия никем, едва выделили какое-то преимущество такого положения, как оно оказывается вот именно что положением. Хотя должно быть – преодолением, окончанием, смертью всех положений.

Положение абсолютной свободы довольно загадочно. Ведь, казалось бы, оно действительно должно быть предельно комфортным. Вот только на деле оно есть анти-положение, и что начисто исключено внутри него, так это получение какого-либо удовлетворения от предельного комфорта. Бытие никем не может быть предельно комфортным, поскольку некий способ бытия может быть комфортным либо, наоборот, мучительным для кого-то, однако бытие никем представляет собой бытие в отсутствие того, кто есть (бытийствует).

«Только когда ты – никто, тебе принадлежит мир. Все пасует перед тобой, все тебе покоряется», – за подобного рода наблюдениями скрывается приверженность таким ценностям как обладание и владение. А за ними неизбежно скрывается тот, кто ничего не знает про бытие никем. Да, когда ты стал никем, мир перестал быть чужим, но он перестал быть чужим, потому что быть чужим ему теперь не для кого. Он стал сам по себе. Его отпустили на волю. То, что мы описываем это в терминах покорения, говорит не столько о том, что мы ошибаемся относительно бытия никем, сколько о том, что мы не можем не ошибаться по его поводу.

Да и является ли не являющееся ничем – великим? Ответ – в вопросе. Нужно лишь добавить, что к числу ничем не являющегося относится не только то, чего нет, но и то, что есть единственным, тотальным образом; не только ничто, но и все, которое, стало быть, великое также только по ошибке, на взгляд профана, над которым, впрочем, можно смеяться сколь угодно долго, однако сказать что-то более подходящее к случаю не удастся. Ибо случая-то и нет (когда случается не нечто, но все).

На самом деле, только кажется, будто быть великим, превалирующим – это благо. В действительности – это тяжесть, нагрузка, неудобство. Быть через сравнение с другим – сущее рабство, в чью бы пользу сравнение ни было. Все великое должно быть отделено, отграничено, но ведь именно границы-то и душат, вызывая неудовлетворенность и мечту о бегстве. Кем быть легко, так это никем, не кем-то. Тьфу, допускаю уже разоблаченную ошибку, что, в общем-то, закономерно.

Бытию никем не надо ни с чем соревноваться. С другими формами бытия, например. Быть самым высоким или наилучшим для него унизительно. Но, в таком случае, про него нечего сообщить. И это правильно.

Плотность контакта

Как появляются мысли (те или иные соображения, умозаключения, выводы)? Как рождаются новые знания, как прирастает информация, которой мы обладаем? Наверное, разными путями. И вот один из них.

Знание рождается, в частности, когда человек оказался не вполне готовым к истине, которая начала открываться. Точнее, когда он начал ей открываться, но не сумел оказаться восприимчивым в должной мере. И дело застопорилось. В результате неполноценным образом состоявшаяся встреча с истиной вылилась в размышления, потуги ума. Каковые представляют собой ничто иное как попытку получить от истины то, что она, в действительности, не дает. Из-за того, что контакт с истиной оказался поверхностным, человек остается с ощущением, будто он недопонял, недоглядел, недопринял какую-то информацию. И начинает додумывать.

Однако уже само сожаление о том, что из состоявшегося контакта что-то недоизвлечено – проявление того, что контакт был некачественным, неглубоким, недоразвившимся. Ведь истина или реальность не несет ни информации, ни знания и сама есть совсем иное, нежели некий набор сведений.

Как уже сказано, желание вынести что-то из контакта с реальностью возникает только тогда, когда контакт был неплотный. Когда же он более-менее плотен, реальность проявляет себя в качестве того, что вполне может существовать само по себе, то есть обладать, так сказать, внутренним наполением в отличие от безжизненных вещей, играющих сугубо утилитарную роль (собственно, утилитарное к ним отношение и делает их чем-то неживым или плоским – вещами). Когда контакт с реальностью более-менее плотен, она воспринимается как самодовлеющий и даже более – как единственно существующий мир (что еще есть, кроме реальности!), а из единственно существующего что-либо выносить просто некуда.

Кстати, только что сморозил чушь. Ведь самодостаточный и единственно существующий мир – это не то, что может быть воспринято в качестве самодостаточного и единственно существующего мира, но то, что вбирает в себя, заставляет жить его жизнью как своей. Впрочем, данная поправка ничего не отменяет. Реальность как завершенный мир погружает в себя, приобщает к своему внутреннему бытию, да и как иначе, если этим бытием представлено собой все, что вообще есть. И завершенный мир никого бы в себя не погрузил, предоставляй он возможным вынести что-то из него вовне. Имейся смысл извлечь из чего-то нечто для меня, я так бы и остался снаружи его. Если же я погружаюсь внутрь, то вместо того, чтобы взять что-то себе, совершаю обратное – отдаю самого себя. Если я погружаюсь внутрь, значит, гарантированно не собираюсь ничего выносить вовне.

Открывая реальную картину чего-то, сталкиваешься не просто с его наиболее правдивой версией, а с тем, что, вообще-то, одно только и есть. Не только все остальные версии, но даже то, чьими они версиями являются, и даже ты, перебирающий их в своем уме, оказываетесь чем-то пустым и несущественным. Реальность обнаруживается как полнота, ведь все, способное быть единственным – полно. А проникаясь полнотой, не испытываешь ощущения, что заодно с ней имеется что-то еще, чтобы что-то из туда полноты вынести. Дело, конечно, не только в том, что выносить, извлекать что-то из реальности некуда. Дело еще и в том, что из нее нечего выносить. Что можно извлечь из того, чей смысл – в нем самом? Наружная польза полноты равна нулю. Нельзя быть полезным миру, которого даже не предусматриваешь.

Однако чтобы быть адекватным этому обстоятельству, нужно, опять же, находиться с реальностью в более-менее плотном контакте. Ибо если он неплотен, реальность проявляется уже не в качестве самодостаточного мира, а в качестве «одного из», то есть такого, что предусматривает другое и может иметь внешнее значение, скажем быть для этого другого полезным. Если реальность – это «одно из», значит, вступивший с ней в контакт (в неполный!) я – то самое «другое», который может извлечь что-то из нее для себя.

«Оказывается, мир есть единство». «Оказывается, все – одно». Умозаключения, родившиеся вследствие неплотности контакта с реальностью. А если бы он был плотным? Я бы растворился в этом единстве. Так, что не было бы никаких отдельностей, даже отдельностей «единство» или «мир». Я соединился бы с этим единством, подтверждая тем самым, что когда все есть одно, то нет ни всего, ни одного, и что по отношению к этой пустоте полноты не надо уже оставаться кем-то.

«Оказывается, победив в гражданской войне, мы очень сильно проиграли». Умозаключение, родившееся вследствие неплотности контакта с реальностью. А если бы он был плотным? Все, из чего составлено умозаключение, отошло бы на второй план. Сама гражданская война оказалась бы чем-то очень далеким, пройденным, преодоленным. Стало бы неважно, выиграли «мы» или проиграли, стали бы неважно самое «мы»…

Кому реальности что-то сообщать, если все, от нее отдельное, нереально? Что ей сообщать? Если отсутствие того, чему или куда можно было бы адресовать сообщение, неслучайно, а весьма закономерно, то нечего. Никому сообщать нечего. Кстати, быть перед никем (не перед кем-то) можно, лишь будучи ничем (не чем-то) – здесь тоже выходит, что сообщать нечего.

Может, пусть реальность ничего не сообщает нам про нас, про наши ошибки, про гражданскую войну или про то, кто все-таки был прав во вчерашнем споре, но она хотя бы сообщает нам о себе – о себе как о реальности? Но разве сообщить о себе не означает сообщить о своих очертаниях? И разве есть, о чем сообщать, если таковых нет? Реальность не есть нечто, собранное в границы, потому что кроме заключенного в границы непременно есть что-то еще, а кроме реальности ничего больше нет и быть не может. Нет никаких границ, а вместе с ними и никакого повода, чтобы что-то выделить, отметить, узнать. Нет границ – нет ничего (никакого «чего-то»). И, вступив контакт с этой рассредоточенностью, рассредотачиваешься, легчаешь и пустеешь головой сам. Это еще мягко сказано. Потому как «контакт с бесконечностью» – это обнаружение, что тебя нет и никогда не было, а всегда была, есть и будет только бесконечность, причем обнаруживает это никто, то есть никто ничего не обнаруживает. Тем более что бесконечность – скорее вот именно что ничто, нежели бесконечность.

Когда есть полнота, нет явления и нет мира, в котором это явление проявляло бы свою полность. То же самое можно отнести и к реальности. Реальность и полнота – другие названия друг другу. Ведь как именно полное или завершенное – реально, в том смысле, что не выступает всего лишь моментом чего-то большего, так и реальность, не подразумевая ничего далее, за собой – окончательна и полна.

Сами мы никогда не начинаем движения к истине, даже направляясь в ее сторону. Мы отправляемся всего лишь на поиск информации, мы идем к правде в расчете извлечь некие данные. Но, набредя в итоге на реальность, мы вдруг начинаем вести себя так, словно вовсе не за знанием, не за данными начали свое движение. Еще бы, ведь мы вышли к абсолютному бытию, а к нему остается лишь приобщиться.

Скажем, я хотел понять, каков N на самом деле. И вот я увидел, что он – добрая и чуткая душа. Так вот, если бы данный контакт с реальностью был плотный, то я оказался бы поглощен добротой и чуткостью, причем уже не добротой и чуткостью N, а добротой и чуткостью самими по себе, в отрыве от какого-то там, уже неважного N.

Или, скажем, я увидел, что N – мелкое, ничтожное существо. Так вот, если бы данный контакт с реальностью был плотный, то я вообще не увидел бы N. Коль скоро он мелок и ничтожен, в реальности его попросту нет, и делать умозаключение относительно его ничтожности и мелкости просто не о ком. Я был бы уже занят реальностью, в которой N нет, про N я бы совсем забыл.

Соответственно, кто увидел, что N – добрая и чуткая душа, или что он – мелкое и ничтожное существо? Лишь тот, чей контакт с реальностью оказался неплотным.

Мне начало открываться что-то про что-то, однако, по достижении контакта с истиной на уровне «глаза в глаза», оказывается, что что-то выяснять не про что, поскольку в лице истины я соприкоснулся с единственным, что только есть, с безграничным. Иными словами, мне лишь показалось, будто открывается что-то про что-то, это было первое и ложное впечатление, в то время как проявлялось нечто вполне самостоятельное, полновластно входящее в меня как к себе домой.

Еще раз: в извлечении информации, в делании выводов проявляется не более, чем поверхностность, случайность сонастройки с реальностью. Каждый раз, когда мы, приоткрывшись было для истины, делаем выводы («зря я тогда не уволился»; «любовь – вот что главное в жизни»; «нечего боятся смерти»; «я потратил жизнь не на то»), мы делаем их в тот момент, когда уже от нее закрываемся. Если же открытость сохраняется, тем более, если она возрастает, это выражается в нашем пренебрежении возможностями сделать вывод. Можно было бы извлечь информацию, другую, третью, но мы просто внимаем. И это куда более органично. Если не отвлечься на делание вывода, а продолжать внимать дальше, то окажется, что сам по себе контакт с истиной важнее всей той пользы, которую он может принести. Когда кто-то внимает истине, все, относительно чего можно было бы сделать выводы, испаряется, замещаясь тем, делать про что выводы абсолютно не нужно. Да, сначала мы подчас полагаем, будто открывающаяся нам истина – это истина про что-то: про нас, про наше окружение, про страну, про мироздание. Но очень скоро все встает на свои места. Контакт с истиной оказывается приобщением к завершенному бытию. А если оно есть, то есть только оно одно.

Завершенное бытие… Это словосочетание произнесено уверенно, без запинки, со знанием дела. Между тем, упоминающий про завершенное бытие (и тому подобное) демонстрирует лишь одно – свое крайне далекое отношение к предмету разговора. В самом деле, когда есть завершенное бытие, нет «чего-то», а когда нет «чего-то», про что сказать, что это – завершенное бытие? Когда есть завершенное бытие, оно уже по ту сторону завершенности и незавершенности, бытия и небытия. Потому-то, когда к нему приобщен, и игнорируешь возможность констатировать, что приобщен к завершенному бытию. Да и приобщен кто-либо к завершенному бытию, вернее, к превосходящему это и другие определения (включая только что произведенное), лишь в той мере, в какой его больше нет. Вот и получается, что мы тут рассуждаем о том, как кто-то игнорирует что-то, хотя этот кто-то – никто и игнорирует он то, чего и нет, то бишь иными словами, никто игнорирует ничто, а когда никто игнорирует ничто, никто ничего не игнорирует – нет никакого события игнорирования, нет никакого происшествия, нет ничего – и так всегда и во всем, касающемся истины или реальности.

Разумеется, все вышесказанное – результат додумывания. Просто я не был готов по-настоящему открыться реальности, и соприкосновение с ней оказалось сиюминутным, недостаточным. В итоге контакт заглох, и в моем распоряжении оказался обрубок, ложное впечатление, которое я начал додумывать и додумал, доскреб до некоей информации, которую и изложил, не постеснявшись ее убогости и никчемности.

А если бы я был готов, если бы контакт с миром реального был бы действительно надлежащей глубины, то, разумеется, никакого бы текста не было, ибо когда встречаешься глаза в глаза с…

Да, и, конечно же, только что прозвучавшее дополнение – это никакое не превосхождение самого себя и не вершина догадливости, но поражение и тупость.

Хорошо хоть запнулся, не стал повторять эти громкие и сложные слова вроде полноты, реальности, абсолютного бытия применительно к невероятной тишине и простоте. Впрочем, ладно, а то сейчас начну грешить тем же. Уже начал.

Весь этот текст – всего лишь показатель. Показатель несозрелости до того, чтобы его не написать.

Освобождение от составившей данные заметки лжи выразилось бы не в появлении новых дополнительных абзацев, а в молчании. В молчании не уст – ума. И эти слова звучат сейчас не для того, чтобы ответствовать на них: «Да, верно!» Потому что верны не они – верно молчание. А до него дело пока не дошло.