Чумная радуга зовет

Привал

 

И кажется что на размеченном куске земли

удобно спать и есть и пить и греться

стоит на поле невинно-карфагенском печь

а вместо крыши росы тонкие легли

 

Порезавшись нечаянно венцом осколков трав

бежать к походной и домашней впредь аптеке

стрелять картечью из вишенных костей

огородить весь двор забором из стволов во снах

 

Поставить дверь за нею спрятать окна стены

роса теперь стекает в крышный водосток

и заместил порог полоски кожи

и застлан пол и реет символ ленный

 

О захламленном отдыхе поразмышляв в ночи

под утро смыть с лица кошмары кочевые

и посмотреть пропали путевые карты

и изошла вода фонтаном из печи

 

Его дом таков:

 

вольнолетящим желудям отдал крышу,

стены — корни в себя вплетают.

Лесной нищий! Привет, лесной нищий!

Ты желудям отдал кровлю, я слышал,

корням дал пожрать в стенах стыки,

а пол весь изъели вредители.

Куда же это годится?

Ты сам-то жив и здоров?

 

Да и стоит этот дом неудачно:

 

Лесной высвет твое пространство —

прогал там, где летают мыши.

Бродит микотиновый транспорт

парою метров ниже —

подтачивает дубов корни насмерть:

над домом твоим высоко качаются

дубов тяжелые шатаются,

опасные, я слышал, мачты.

 

Ты сад называешь «площадью»:

 

у всех сад усеян цветами,

а площадь — из камня и стали.

Ну а твоя «площадь» — усилена ростками,

усилена ростками,

сорняками, ростками,

ростками бесполезными

засеяна бесполезная «площадь»!

 

Отвечаешь: не знаю.

 

Ты мне отвечаешь: не знаю,

я слепой. Сорняки для меня — то же,

что и букеты пышных соцветий.

На закате лет, на обрыве столетья

цветут они — все тем же летом,

каким цвели в далеком году,

когда глаз еще не коснулись ветви,

которые шипами были одеты:

с тех пор я дома не покидал.

 

Тогда я спросил:

 

где ты? Грезишь ли будущим теплым,

живешь ли во тьме лета,

отъявшего зубы от десен,

забравшего вежды, ослепившего ночью?

 

И он мне ответил:

 

я — дом мой. Ни единой лишней тут вещи;

Они все — мои старые члены.

На стенах все трещинки — вещие.

Остальное — давно уж истлело.

Тебе не понять, видящему,

сколько в сорняках моих лета —

скрыто в сорняках моих лето,

в сорняках моих лето,

лето, лета, сокрытая Лета —

кричало вослед мое эхо.

 

Матушка Мороз

 

Среди лужаек и полей, довольный,

В лесах затерянный и живой,

Живой более чем когда-либо,

Он — твой, Матушка Мороз.

 

Ступай к нему чрез овраги, вольно

Несись по ущельям, долам, лесам,

Лесам ведь знакомо тело его,

Зарытое по ночам до головы и шеи.

 

Матушка, впейся в него больно-больно,

В его череп: в затылок и лоб,

Лоб, которому еще нет двадцати.

Он — тот, кто тебя сильнее.

 

На постели своей поднимает

Он голову, шею и грудь,

Грудь, дышащую дурными снами —

Он готов проснуться снова, Матушка.

 

Во дворе

 

Под бурой мглою дом кровит.

Водой сковал кровлю, из труб течет

Гофрит. Парная в холле, баня в комнате —

Удобен он и жилищновит.

 

Покамест жилы в вервие не свил,

Он парит каждого, кто в доме жил.

В подвале сауна, и на кухне она,

Кипятком бы слепых сварил.

 

Одна беда — нет в доме дров.

Деревянен скосившийся от жара кров.

Вкруг стенок зной, сам дом — ледяной,

Поскользнешься об его порог.

 

Дрова, говорят, лежат на траве.

В опухшей от бури зимней земле.

Дрова вдоль двора, дрова вширь двора —

Уместит ли их дом в себе?

 

Из дров поспешно сбили плот.

По морю отныне дом плывет.

К чужим берегам, к последним часам,

Квартиросъемщиков своих везет.

 

Теперь уж всем он стал родным,

Потухли в нем камни, позабылся дым.

Слышны щебеты птиц, раскаты зарниц,

Играют ароматы весны.

 

По палубе тухло потек гашиш,

В ожидании корабельные годы прошли.

Здесь скуки жара, веселия тьма,

С чердака не видно земли.

 

Вдруг некто на камень воду пролил,

И плот закрутился, тайфуном топим.

Дом старое вспомнил и на крае потопа

Обратно в зиму поплыл.

 

Мороз был в море, собрали дрова,

Затопили баню, грелись у костра.

Плыли который век, сегодня залетел снег,

Показались бурые берега.

 

Чужие брега

 

К другой стороне пробиваясь, он,

вывернутыйнаружураспахнутый,

желал ручьев из разрытых курганов —

несомый ими счастливец быстрее достиг бы

другого брега себя самого.

 

Беспредметно, старательно, истово

он пред камышами заискивал,

каменел над рекой, нависающий —

смыкающий побережья — не взморий морских,

но крутояров людских достигая.

Других берегов их самих.

 

Травма лодыжки, искусное дыхание в тело,

распластанное на песке: спорадическая заполненность,

лапидарно-каталептическая неотъемлемость,

расстегнутые под коленом кюлоты,

сбуробленные прибоями рек

на других — его-твоих — берегах.

 

Портрет в песочных тонах.

Вода все глубже и непроходимее ил.

По горло в воде застыл —

Тантал.

Последний коралловый шаг.

На другом берегу — раненный.

 

Истинно, на дороге к обрыву заката,

ласкалась на-поводке-ведомая, кем-то

нежданно подкинутая, выкинутая

вшшшшшшшш, , , хххххххххххххххххъх

красовалась в лучах ярких лун заплатка,

его самого так долго ведущая

на — других, чужих — берега.

 

Зацепиться на плаву легче,

за неосязаемых трав нечто:

добиранье ему так вечней.

Да и река уж может быть кончится

— на других, чужих берегах.

 

Родной дом

 

Кажется, сотни сов

разметали клювами крылья синиц,

лежащих отдельно от уморенных птиц,

кормящих всех хищных, что вышли из наших глубин —

Поставь мне систему, мудрая птица Сирин,

из молний, торнадо, родных домов —

Я клятвенно обещаю отдать по ту сторону снов

свой долг тебе, подземная пташка.

 

Облик твой человеч, вкруг головы нимб,

один раз спой мне, моя птица глубин!

Сиренев твой хвост, пурпурна тоска,

дорожкой сплошь алой стелится весна,

что принесла ты мне на хвосте,

ничейная птица Сирин.

 

Бедой отзовется неверующим звон,

неверно-тоскливый твой птичий слог.

Пробудит неспящего от яви слов —

проглоти мою явь, пока не сказана мной;

я грежу весною теперь.

 

Песня моряка

 

Хочу быть каждым и никем! —

Сказал моряк, отпивая гашиш, —

Сражаться ночью на корабле, а днем писать пастиш.

 

Хочу полундрить все слова,

С друзьями на прохожих кричать.

А вечером, напившись в дрова, ранних стоиков обсуждать.

 

Хочу к волкам я в лес ходить,

А на застолье — барашка съедать.

Под солнцем со всеми вместе выть, при луне — над стихами рыдать.

 

Хочу я гору мышц иметь

И быть косую сажень в плечах,

Гулять и пить и песни петь – Уайлдом в пурпурных шелках.

 

Хочу от страсти умирать

Зайдя в свой личный царский гарем,

А ночью евнухом не спать — быть каждым и никем!

 

***

 

В зеглёной чаще листоты

Кромсая реки и закаты

Тень выползает вея мятой

Черня холодных змей покой

 

Шуршит и склизнит буря рук

Трещат побегом саламандры

Всеглушь провыла ветром мантры

Скрывая бывший звон оков

 

Рассыпан гнилью смрадный плющ

Завились лавры кракелюром

Обернут прежний в плащ погнурый

И поступью теперь нескор

 

Вдревле пожранное сырым

Из горла выплевано мясо

Вино проглито вместо масла

И моровит по камню дрождь

 

Чумная радуга зовет

Похмелье сникло и завяло

Во ртах отчетливст хруст металла

И чрез сумерь наступит ночь

 

Кометой прошлое раскрыв

Помреет выспренное слово

Укроют в тайну чащ основы

Тайфуны рук утопят впрочь

 

***

 

Оторвите дети покоя

Нечаянную с неба звезду.

Разожгите ею костер

Храните под изгибом стекла

Питайте млеком

Утилизируйте правильно.

 

Из почв заберите корни

Не слыша их криков и слез.

Оплетайте ими фасад

Мастерите поделки

Связывайте друг друга

Потом сожгите.

 

Вещества из зверей извлеките

Из самих себя не достать.

Кормите ими отпрысков

Создавайте тотемы

Добавляйте в одежду

Употребляйте до рвоты.

 

Подмастерья великих стратегов

Стряхните с вершин их снега.

Добавьте их в виски

Постройте ледяную бабу

Припорошите праздник

Слейте остаток в чужие владения.

 

Древнего рода бастарды,

Сынки и дщери по залету,

Каждый день ваш полнится смыслом —

Что бы еще присвоить

Из преданий отцов, вокруга и книг?

Воткнуты в мысли гвозди, похищено.

 

Но не взять изготовленного вами самими:

Не оторвать созвездий.

Не выкорчевать низ.

Не извлечь души.

Не стать выше законорожденных.

Не стряхнуть холода со своих колен.

 

***

Иллюстрация — Яна Бондаренко