Воспоминания придворной из Запретного Города (выдержки)
Jin Yi. Mémoires d’une dame de cour dans la Cité Interdite. Traduit du chinois par Dong Qiang.
Arles: Editions Philippe Picquier, 1993.
Перевёл с французского Андрей Лебедев.
Являться к тётушкам
Придворная традиция требовала того, чтобы все евнухи были ханцами, то есть настоящими китайцами, тогда как более или менее важные придворные дамы маньчжурками. Например, китаянка-ханка ни за что не могла стать придворной дамой при императрице, ни женой императора, ни его любовницей, ни принцессой. Придворные дамы во дворце Красоты должны были быть чистокровными маньчжурками.
Но правила, которым следовали дамы дворца Красоты, были куда более строгими, чем в других дворцах. Преклонив колени перед вдовствующей императрицей, мы отправлялись к тётушкам. Мне объяснили, что прислуживать тётушкам было иногда труднее, чем самой императрице.
Согласно придворным правилам, после того, как придворной даме исполнялось восемнадцать-девятнадцать лет, она могла оставить службу и найти себе мужа. Те же дамы, которые ещё не покинули дворца, являлись для новеньких «тётушками». У каждой из нас была своя тётушка. Они были весьма уважаемы и обладали над нами большой властью. Они могли бить и наказывать нас, обращаться с нами как с ничтожествами, заставляя исполнять тяжёлую и унизительную работу. Но обычно они торопились оставить должность и найти себе замену. По этой причине тетушки с готовностью наставляли нас, дабы побыстрее сообщить вышестоящим о том, что мы обладаем достаточным опытом для их замены. Моя тётушка была чрезвычайно гневливой. Она часто била меня ни за что. Но побои были ещё не самым тяжёлым, по сравнению с другими наказаниями. Когда, например, она заставляла меня встать на колени в угол, я не знала, сколько там простою. Мне часто случалось умолять её: «Милая тётушка, вместо того, чтобы так наказывать, избейте меня!» Девушки, взятые во дворец вместе со мной, были в той же ситуации.
Мы должны были заниматься ими, их туалетом. Мы мыли им ноги и даже тело. Каждый день мы приносили по меньшей мере дюжину вёдер горячей воды. Мы шили для них. Тётушкам нравилось выглядеть красивыми, и иногда сама императрица поощряла их в этом. Они соперничали друг с другом по части одежды, носков и обуви. Мы стирали их бельё. Вставали рано и ложились поздно. Жизнь была нелегка.
Подавать знаки
Во дворце, за исключением особых случаев, стояла тишина. Было строжайше запрещено повышать голос и даже шептаться. Следуя внутренним часам, мы всегда знали, что нужно было делать в тот или иной момент. Между придворными существовало такое взаимопонимание в работе, какого я больше нигде никогда не встречала. Мы общались без единого слова, в основном с помощью знаков. Например, стукнув дважды пальцами правой руки по ладони левой, мы указывали другому, что тот должен сделать. Так, утром, когда императрица вставала и придворные дамы из ночной службы, которые помогали ей отойти ко сну, одевали и обували её, те, что оставались снаружи, должны были быть очень внимательными. Как только из-за занавеса показывали два пальца, они тихо хлопали в ладоши. Услышав этот сигнал, дамы, стоявшие у входа во дворец, несли в покои таз с горячей водой для умывания. Когда императрица возвращалась с аудиенции, молодые евнухи объявляли о её прибытии. Весь персонал немедленно занимал свой пост, ожидая сигнала начальника. Для тех, кто находился вдалеке, он хлопал себя по груди, для тех, кто был вблизи, по поле своего короткого платья. Разговоры считались нарушением сурового табу. Мы выражали свои мысли в основном с помощью глаз. Другими словами, в любой ситуации следовало обладать ясным умом, живыми глазами и быть полностью готовым к действию. Такое владение собой достигалось лишь со временем. Но если мы реагировали медленно и нерасторопно, то быстро лишались хорошего места. Все девушки, которые поступили на придворную службу вместе со мной, занимались мелкой, второстепенной работой. В этом случае редко кто готов был оказать им услугу. Придворные вели себя по отношению к ним мелочно и презрительно. Мы должны были делать всё, что в наших силах, рискуя подвергнуться суровым наказаниям, чтобы остаться при императрице. В противном случае никто во дворце не предлагал нам даже маленького местечка для того, чтобы присесть.
Запрет на пощёчины
Евнухам и тётушкам было запрещено давать пощёчины юным придворным дамам, когда те совершали ошибки. Вся жизнь женщины, её богатство и счастье зависели от того, в каком состоянии находилось её лицо. Бить евнухов по губам было весьма распространено, но дамам нужно было совершить действительно серьёзный проступок, чтобы подвернуться такому наказанию. Однажды императрица приказала жене императора Лун Юй дать пощёчину его конкубине Чжэнь Фэй. Это стало самым позорным событием в жизни Чжэнь Фэй, и она оказалась в положении ниже самой последней служанки. Придворным дамам было также запрещено хлестать по щекам друг дружку. Если вышестоящая заставала нас за этим и сообщала начальству, нам делалось суровое внушение. В каждом дворце был старый евнух, чьей обязанностью было следить за соблюдением нравов; мы могли в принципе пойти рассказать ему о наших проблемах. Но мы редко обращались к нему, боясь, что это повлечёт за собой ещё большие осложнения.
Правильная поза для сна
Три вещи было особенно трудно вынести при дворе. Первая касалась позы для сна. Правила относительно её были очень строгими: придворной даме запрещалось спать на спине, потому что она таким образом оказывалась лицом к небесам. Она должна была ложиться на бок и, подобрав под себя ноги, сворачиваться в комочек. Почему? спросите вы. Дело в том, что все люди при дворе верили в богов. Каждый дворец находился под покровительством нескольких богов. Ночью они появлялись и проверяли малейший закоулок во дворце, чтобы обеспечить безопасность императрицы-матери, императора и его супруг. Если придворные дамы спали таким образом, раскинув груди и расставив ноги, был риск, что боги застанут их в этой бесстыдной позе и будут оскорблены. Это считалось особенно серьёзным проступком.
Кроме этого общего правила, у каждой придворной были свои собственные табу. Например, некоторые из них не осмеливались подкладывать руку под щёку. Считалось, что это поза означает печаль и слёзы. Она могла принести несчастье на всю жизнь. Меня били за неправильную позу во время сна. С тех пор я привыкла спать, свернувшись калачиком.
Запрет на переедание
Вторая и третья трудно выносимые вещи касались правильного питания – во избежание газов. Состоять на службе у императрицы было нелегко. Нужно было быть безупречной – с ног до головы. Мы находились близко к ней и ни в коем случае не должны были дурно пахнуть. По этой причине за долгие годы я ни разу не съела рыбы. Если, служа, мы выпускали газы, то нарушали старинный этикет и совершали оскорбительную невежливость. Единственное, что оставалось – постоянно следить за своим питанием. Мы не ели досыта. Как только тётушка бросала на нас взгляд, мы сразу отставляли чашку. Ночью мы имели право на поздний ужин (дополнительное блюдо). Но никто не осмеливался на него, предпочитая засыпать на голодный желудок. В зависимости от времени года, во дворце предлагались различные выпечка и фрукты. Например, в день летнего солнцестояния и в конце лета каждому полагался арбуз. Но мы боялись есть холодное и сырое. Иногда ради развлечения на площадке перед кухней мы поднимали арбуз высоко над головой и кидали на пол, разбивая на мелкие кусочки.
Служба при императрице считалась особенно престижной по сравнению с другими, и мы вынуждены были выносить все проистекавшие из этого трудности. Вы только представьте себе! Мы поступали во дворец девочками двенадцати-тринадцати лет. Мы боялись потерять лицо, выпустить газы перед императрицей или совершить ещё больший проступок и лишиться таким образом возможности состоять у неё на службе. Даже жёны императора и принцессы, желавшие встретиться с императрицей, были обязаны накануне встречи воздерживаться от пищи.
Прислуживать за курением
После еды императрица-мать любила курить кальян. Во дворце нельзя было произносить слово «табак», оно было запретным, не знаю, почему. Не нужно было задавать вопросов о том, что не полагалось знать. Как говаривала моя «тётушка»: «Если мы знаем слишком много, это остаётся в желудке. Даже просто пукнув, мы рискуем выдать секрет. Лучше быть невеждой». Во дворце Красоты табак называли «синими пачками». Они преподносились южными провинциями в качестве ежегодного подарка.
Трубка императрицы была весьма особой, с очень длинным мундштуком. Поэтому её называли «трубка-журавлиная нога». Трубку всегда держала я. Я прислуживала, преклонив колени, и вставляла мундштук в рот императрицы. Она никогда не держала трубку сама! Нужно было заранее готовить две чашки табака: она выкуривала две каждый раз.
Я находилась слева от императрицы, та же, что подавала чай, справа, каждая – на дистанции примерно в два кирпича от трона. Я прислуживала, опустив глаза. Когда императрица была в хорошем настроении, она слегка поворачивала голову в моём направлении, и я понимала, что она хочет курить. Когда она заканчивала, я меняла чашку трубки. Так как императрица не любила никого видеть перед собой, нужно было прислуживать сбоку, слегка повернувшись.
Игра в волан
Мои первые годы при дворе прошли как во сне. Работа была тяжелой, я часто думала о своих родителях, но старалась следовать советам «тётушки» и не осложнять им жизнь. Тем не менее я оставалась ребёнком в играх с «сестрёнками» моего возраста, особенно играя в волан.
Это немного походило на сказку. Мы были совсем-совсем юными, самое большее четырнадцати-пятнадцати лет, и весело играли с евнухами-поварятами, которые называли нас сёстрами.
Чтобы сделать хороший волан, мы использовали утиные перья. Но подходили отнюдь не любые перья, а лишь из хвоста селезня. Они не торчат ни налево, ни направо. Пух этих перьев падает, образуя маленький зонтик. В областных журналах после установления республиканского режима я часто вижу фотографии мужчины, шляпу которого украшает такое же перо. Поскольку я не умею читать, мне объяснили, что это президент Юань Ши Кай.
Нужно к тому же, чтобы перья сохраняли утиное тепло; вот почему мы выдёргивали их непосредственно перед смертью селезня, когда он ещё бил крыльями. Когда утке перерезают горло, она сжимается от боли и все перья вытягиваются и развёртываются как зонтик от солнца. Волан из таких перьев падает медленно, делая игру захватывающей. Маленькие евнухи любили описывать нам ужасную сцену смерти утки. Они коллекционировали самые красивые перья, а затем приносили нам.
Для грузила мы использовали две бронзовые монеты: сапеки, один эпохи Кан Си, другой – Цянь Лун. Только эти две монеты подходили по размеру и весу.
Придворные постоянно играли в волан, особенно вечером, перед дворцом Гармоничных тел. Иногда тётушки помогали нам в изготовлении воланов и играли с нами. Наиболее острыми были моменты, когда за игрой наблюдала пожилая императрица. Тогда все тётушки присоединялись к нам, чтобы понравиться ей. Мы вставали в круг и играли вместе одним воланом, подбрасывая его ногами. Тётушки пользовались случаем, чтобы показать свою ловкость императрице-матери. Казалось, они парят в воздухе, кружась вокруг дворца и преследуя волан, никогда не касавшийся земли.
Гигиеническая бумага и «дом мандаринов»
Две вещи казались мне необыкновенными во дворце: первая – полное отсутствие печек в тысячах дворцовых домов из-за боязни пожара. Можно было использовать только древесный уголь. Весь дворец был возведён над гигантскими подвалами. Зимой евнухи наполняли углём большие железные телеги и отвозили их в подвал. Затем поджигали уголь, который и согревал дома. У живших сверху создавалось впечатление, что они спят на горячих кирпичах. Вторая удивительная вещь – во дворце не было ни одной уборной. Евнухи клали в вёдра остатки угля. Когда возникала необходимость «сходить по большой нужде», пользовались горшками, наполненными углём. Пепел препятствовал распространению неприятных запахов по дворцу.
Когда императрица просила принести «дом мандаринов», было понятно, что она хотела справить естественную нужду. Маньчжуры называют ночные горшки в благородных семьях «домами мандаринов». Теперь я прошу вас быть терпеливым и не думать, что я говорю глупости: то, что я расскажу, не очень прилично и может заставить вас сконфузиться! Придворные дамы сами изготовляли гигиеническую бумагу. Евнухи готовили мягкие нежные листы бумаги и разрезали на четыре части, а мы кропили их водой чище, чем утренний туман. Это было забавно: мы дули на листики, издавая звук пффф. Брызги должны были равномерно пропитывать бумагу. Когда она увлажнялась, мы дважды проглаживали её железным утюгом. Разрезав бумажки на узкие лоскутки, мы накладывали на них влажную ткань, которую проглаживали лишь единожды, чтобы не спалить. К тому же, слишком сухая бумага была более хрупкой и рыхлой. Мягкий и чистый лоскут складывался затем в треугольник. Мы вновь дважды проглаживали его, прежде всего из соображений чистоты и, кроме того, чтобы выровнять поверхность, сделать её ни слишком скользкой, ни слишком жёсткой. Только такие треугольники подходили императрице. Они складывались в деревянную коробку под чайным столиком.
«Дом мандаринов» императрицы-матери (иначе говоря, ночной горшок) был настоящим сокровищем страны! С тех пор, как я покинула дворец, я никогда не видела ничего более красивого, изысканного и хитроумного. «Дома мандаринов» были всевозможных форм, большинство – из фарфора. Но тот, что использовала императрица, был сделан из сандалового дерева. Снаружи на нём был выгравирован огромный геккон. Вы не можете представить себе, какой красивой была эта ящерица; казалось, она приготовилась к прыжку, чтобы схватить добычу. Четыре лапы вцеплялись в пол когтями с дикой силой, образуя ножки дома мандаринов. Чешуя на теле казалась вздыбившейся. Живот геккона был раздут, как если бы он гневался; это округлое пространство и служило вместилищем. Хвост закручивался, служа задней ручкой. Голова была слегка запрокинута, почти касаясь спины, подбородок выдвинут, так что голова располагалась параллельно хвосту, служа передней ручкой. Голова была повёрнута в сторону сидящего на «доме мандаринов». Взгляд геккона был устремлён вверх, рот приоткрыт – ровно настолько, чтобы держать зубами туалетную бумагу. В глазницах сверкали два рубина. Отверстие было продолговатым, с крышкой, на которой возлежал ещё один, маленький, геккон, служивший ручкой. Дом мандаринов был одной из любимых вещей императрицы. Когда я прислуживала ей, уже в конце её жизни, между пятьюдесятью семью и шестьюдесятью пятью годами, она часто пользовалась им. Позднее я наводила справки на его счёт. Некоторые евнухи говорили, что дом мандаринов последовал за императрицей под землю. Другие – что он был «приглашённым неба». Согласно маньчжурской традиции, через сто дней после смерти императора или императрицы часть их вещей передаётся семье. Остальное сжигается в ходе специальной церемонии, это и называется «быть приглашённым неба».
Мне вновь видится императрица, сидящая на «доме мандаринов», играющая с туалетной бумагой, засовывающая пальчики в пасть геккона! Это незабываемо!
Чрево зверя было набито тончайшими сухими опилками благовонных деревьев.
Когда мы слышали приказ императрицы: «Принесите дом мандаринов», придворные дамы немедленно покидали покои и одна из них отправлялась за евнухом, специально состоявшим на этой службе. Как только императрица возвращалась с утренней аудиенции, евнух внимательно ждал, когда его позовут. Достаточно было кивка головой придворной дамы, чтобы он немедленно появлялся, неся на голове пакет, завёрнутый в жёлтую ткань с вышитыми на ней драконами, и останавливался у дверей. Слуга не имел доступа во дворец. Так как он не мог поклониться, держа пакет на голове, он преклонял колени. Дама разворачивала ткань, брала пакет и входила в покои. Тем временем императрица уже расстёгивала пояс, обнажая нижнюю часть тела. Евнухи не могли входить ещё и по этой причине! Другая придворная доставала из-под чайного столика широкий квадратный отрезок ткани, увлажнённый благовонным маслом, и стелила его на пол. Она помещала туалетную бумагу в пасть геккона и выходила.
Как только всё заканчивалось, придворная относила дом мандаринов к дверям. Евнух, ожидавший окончания процедуры со склонённой головой и вытянутыми вдоль корпуса руками, заворачивал пакет в жёлтую ткань. Следуя церемонии, он водружал дом мандаринов на голову и уходил. Давно состоявший на этой службе, он заранее знал, когда именно понадобятся его услуги.
Стол императрицы
Даже самые близкие императорской семье повара не знали, каковы были любимые блюда её членов. Тот, кто осмеливался утверждать, что знает, рисковал быть тотчас же уничтоженным; это было самой главной тайной при дворе. Летописцы отмечали всё, что происходило во дворце, но на этот счёт нет никаких документов.
Императоры никогда не признавались: сегодня я хочу съесть то-то или то-то. Поэтому за каждой трапезой императрице предлагалось по меньшей мере сто двадцать блюд плюс сезонные блюда. Она выбирала несколько, а назавтра меняла свой выбор, словно играя в прятки. Никто не мог догадаться, что она любит больше всего. Даже если она предпочитала какое-то блюдо, она готова была подолгу ждать, прежде чем снова отведать его. Не случайно говорят, что пути неба неисповедимы. Также невозможно было угадать вкусы императрицы.
Другое древнее правило, которого следовало строго придерживаться членам императорской фамилии, заключалось в том, что запрещалось вкушать более трёх ложек одного и того же блюда. В обычные дни императрица неукоснительно придерживалась его. В праздничные же дни это правило было ещё более строгим, являясь составной частью ритуала.
Празднование Нового года
Чтобы вы могли представить себе, как проходили большие императорские праздники, я опишу церемонию празднования Нового года.
Пиршество устраивалось во дворце Спокойствия или дворце Долголетия. Накрывалось три стола с одними и теми же блюдами. Первый устанавливался на восточной окраине Запретного Города и был предназначен небу, второй, на западной окраине, – земле, третий, посередине, – человеку. Последний был столом императрицы и следовавших за ней молодым императором и его супругой. Такое расположение указывало на то, что императрица являлась самой главной во вселенной после неба и земли.
Евнухи пели хором: «Подайте блюда». В это время, один за другим, появлялись четыре старых евнуха в праздничных одеждах, которые почтительно поднимались на возвышение. Они проходили сквозь двери дворца и преклоняли колени перед пустыми императорскими креслами, желая счастья отсутствующей императрице. После чего каждый из них занимал один из углов зала. Это были особые евнухи; они служили нескольким императорам и обладали особым статусом. Один из них служил чтецом при императоре Дао Гуан, другой, после смерти императора Сянь Фэн, примеривал погребальные одежды покойного, прежде чем тот был облачён в них. При дворе их называли четырьмя небесными стражами, подобно небесным стражам в буддистских храмах. В первый день нового года они прислуживали императрице за столом, символизируя тем самым законную преемственность императорского рода.
У входа во дворец стоял с лучезарным видом Ли Лянь-ин [главный евнух]. Для него новогоднее пиршество было очередным поводом продемонстрировать свой организаторский талант. Блюда подавались на столы постепенно, без малейшей суеты. Снаружи дворца выстроились в два ряда ровно пятьсот юных евнухов: все в новых шёлковых платьях и туфлях на плотной белой подошве. Их головы были свежеобриты, взгляд был живым, лица светились радостью. Они были расставлены от дворца до императорской кухни согласно определённой иерархии: чем важнее, тем ближе ко входу во дворец. В пяти шагах от каждого находился красный фонарь. Вместе фонари составляли изображение двух огненных драконов. Эта новогодняя церемония называлась «четыре небесных стража и пятьсот скопцов, служащие Старому Будде [одно из имён императрицы-матери] во время праздника у пруда Нефритовых Источников».
Эти пятьсот евнухов прошли строжайший отбор. Подготовка к церемонии начиналась за месяц до праздника. Евнухи тренировались, держа в руках тяжёлые тарелки или кирпичи на белых салфетках. Евнух, руководивший церемонией, громко возглашал: «Блюда доставлены». Это было лишь сигналом, так как ещё далеко не все блюда были доставлены из кухни, но императрица знала, что может занять своё место. Она выходила из внутренних покоев, за ней следовали император и его главная супруга.
Согласно правилу, каждое первое и пятнадцатое число месяца император и супруга прислуживали императрице-матери за столом. Ввиду важности церемонии она делали это одновременно. Императрица подходила к столу, но не садилась за него. Вместе с императором и его супругой она прижимала ладони к груди и приветствовала небо и землю. Затем она садилось в своё кресло. Четыре евнуха-старца вновь приветствовали императрицу – на этот раз уже в её присутствии, каждый из своего угла. В то же время снаружи дворца пятьсот молодых евнухов громко кричали: «Да здравствует Старый Будда!» Повсюду начинали пускать петарды, хлопки которых раздавались в течение всей трапезы. К этому концерту добавлялось щёлканье бичей. Это были весьма особые бичи: к палке длиной в три чи (около метра) были привязаны бараньи кишки длиной в три чжана (десять метров), а к другому концу палки – плётка длиной в один чи. Когда бич извивался по полу, он напоминал большую змею, обвившую саму себя. Специально обученные молодые евнухи выписывали бичами длинные почти невидимые фигуры, извлекая концом бича сухой и резкий звук. Когда несколько евнухов делали это одновременно, получался странный концерт, который служил аккомпанементом для императорской трапезы. Считалось также, что звук бичей отгонял злых духов.
Император и его главная супруга, сидевшие каждый сбоку от императрицы, прислуживали ей: он держал чашку, она чайник. Блюда делились на три категории. Первая – блюда, приносящие счастье и называвшиеся «жизнь длиннее (выше), чем гора Нань Шань», «исполненные пожелания», «великое объединение страны» и т. п. Названия придумывали повара, которые хотели таким образом понравиться членам императорской фамилии. Вторую категорию составляли блюда разных народностей со всех концов страны: медвежьи лапы, оленья грудинка, морские креветки и пр. К третьей категории относились блюда, приготовленные из сезонных овощей. Императрица была чрезвычайно суеверной: вот почему император всегда начинал с блюда, приносившего счастье, название которого произносила его супруга. Обычно это делал старый евнух Чжан Фу, но в данном случае он ограничивался тем, что подносил блюдо императорской супруге, произнося шёпотом его название. Вы знаете, что император Гуан Сюй был совсем не в ладах со своей супругой. Однако в этот день они отлично уживались. Это был единственный случай, когда они прекрасно понимали друг друга. Императрица-мать была явно довольна этим взаимопониманием.
Далее следовал особенно важный ритуал. Евнух Чжан подавал сигнал четырём евнухам, и император нарочно притрагивался ложкой к одному из блюд в третий раз. Самый старый евнух возглашал на весь зал: «Унесите блюдо». Императрица откладывала в сторону свои палочки из платана, отделанные серебром. Ложка императора дрожала и падала на блюдо. Его супруга сидела с опущенными глазами, а старый евнух Чжан Фу, дрожа, убирал блюдо. Таков был закон предков. Ни в коем случае нельзя было пробовать одно и то же блюдо трижды. Делая это, члены императорской фамилии рисковали показать свои кулинарные пристрастия и таким образом позволить отравить себя. В каждой династии императоры неожиданно умирали, без какой бы то ни было на то внешней причины. Блюдо, в которое император или императрица роняли ложку в третий раз, тут же уносилось и не появлялось на столе по меньшей мере в течение месяца. Этот новогодний ритуал демонстрировал уважение императрицы и императора по отношению к закону предков и заботу предков о своих потомках.
Последнее блюдо было особенно важным, а ритуал тем более впечатляющим. Держа поднос на голове, Ли Лянь-ин лично преклонял колени перед столом – вместе с двумя другими евнухами. Чжан Фу брал поднос и передавал императору, подносившему его императрице: это были паровые пельмени, которые вначале замораживались, а потом поджаривались. Наши предки-маньчжуры готовили это блюдо по случаю новогоднего праздника. Таким образом императрица напоминала о своих национальных корнях.
По окончании ужина императрица просила Ли Лянь-иня выбрать лучшие блюда и угостить ими четырёх главных евнухов. Остальное распределялось между другими евнухами, принимавшими участие в церемонии, – согласно их иерархии. Евнухи хором кричали: «Спасибо за императорскую милость!» Их голоса долго отдавались эхом в холодном ночном воздухе на большой площади, отделявшей кухню от дворца.
Так праздновался Новый год.
Ступни императрицы
Маньчжурки не бинтовали ступней. Тем не менее мы не могли дать волю своим ступням. Пятка должна была быть плоской, а пальцы сжатыми. Именно по этой причине, пусть не так сурово, как китаянки, мы тоже с детства использовали ткань для бинтовки ступней. Когда ступня была достаточно плоской, начиналось обучение правильной походке. Учитывая наши маньчжурские платья, головные уборы и лотосообразные туфли, мы подвергались риску привыкнуть к ходьбе мысками внутрь или наружу. Если ходишь мысками внутрь, кончаешь тем, что становишься похожей на горбунью. Если мыски направлены наружу, живот вздувается, как у беременной. Тем самым ты рисковала быть осмеянной. Вот почему нужно было пройти через тяжёлое обучение правильной походке.
Мы скрывали свои ступни с той же тщательностью, что и китаянки. Мыть ноги и менять носки можно было исключительно в интимной обстановке. Матери никогда не должны были показывать ступни взрослым сыновьям. Они мыли ноги лишь перед сном, накрепко закрыв дверь. Прогуливаться по дому на босу ногу считалось немыслимым. Императрица принимала многочисленные меры предосторожности для сохранения своего достоинства. Евнухи также не имели права видеть её ступни. Мне рассказывали, что когда у императрицы болели ступни, она клала их на кресло и просила Ли Лянь-ина сделать массаж. Но это чистые сплетни! Вы знаете, что Ли Лянь-инбыл сущим уродом. У него было ослиное лицо, длинный подбородок и большой рыбий рот. Те, что рассказывали подобные вещи, никогда, конечно же, не видели его и верили, наверное, в то, что он был таким же красавцем, как актёры-певцы Пекинской Оперы. Они полностью обманывались.
Носки императрицы
Императрица уделяла также исключительное внимание носкам. Её носки шились из чистого белого шёлка. Вы знаете, что шёлк скользок и почти не эластичен. Шить из него носки очень трудно, тем более, что императрица носила носки с двумя швами, спереди и сзади. Передний приходился на подъём ноги [cou-de-pied]. Это требовало тонкой работы. Швы не должны были быть слишком тугими, чтобы носки не сползали с ноги, а строчка оставалась прямой. Швеи расшивали линию узорами в виде цветов, чтобы она не напоминала грубого земляного червя. Пара носков императрицы обходилась очень дорого. К тому же императрица пользовалась ею лишь единожды, а затем выбрасывала. Каждый день она надевала новые носки, тогда как у самой искусной швеи уходило семь-восемь дней на то, чтобы изготовить такую пару. Требовалось не менее трёх тысяч швей для изготовления годового комплекта носков. Материал и содержание этих работниц стоили императрице ежегодно десять тысяч таэлей.
Мытьё ног императрицы
Мытьё ног императрицы проходило под надзором старшей горничной. Следует отметить, что императрица мыла ноги не только из соображений гигиены, но главным образом для хорошего самочувствия. Когда она чувствовала себя неважно, ножная ванна оказывалась куда более эффективной, чем любое лекарство.
Ежедневно придворный врач делал ей указания относительно здоровья. Это называлось «письмом относительно хорошего самочувствия». В соответствии с температурой воздуха и временем года он предписывал ей набор снадобий. Он и остальные врачи являлись ко входу во дворец и осведомлялись, как она ела, спала, каковым было её настроение. Врачи не имели права ни осматривать императрицу, ни прикасаться к ней, поэтому, желая показать свою преданность, они подробно расспрашивали нас. Иногда они приносили с собой лосьоны для ножных ванн.
Мытью ног придавалось первостепенное значение. Самым важным элементом этой процедуры считалась вода. Летом, когда было жарко и влажно, в воду клались хризантемы Хан Чжоу. Они обладали свойством защищать от жары, помогали сохранять ясным взгляд и оставаться свежей. Зимой, когда было слишком холодно, в воду добавлялся сок папайи, который способствовал лучшему кровообращению, разогревал колени и поддерживал постоянную температуру тела. Самочувствие императрицы зависело главным образом от погоды. Обходиться без лекарств и оставаться совершенно здоровой – было её главным секретом. Придворные врачи любили демонстрировать своё искусство, придумывая утончённые рецепты. Если вдруг летом императрица ощущала слабость в желудке, они не клали хризантем в воду. В холод, если горло императрицы было воспалено, врачи рекомендовали не использовать сока папайи.
Императрица принимала ножные ванны только в серебряном тазу. Кроме того, для каждой процедуры требовалось ещё два тазика: один для сока из лечебных растений, другой для чистой воды.
Купание императрицы
Купанием императрицы занимались шестеро придворных дам: две делали ей ножные ванны, а ещё четверо мыли остальную часть тела. Они были специально подготовлены для этой работы. То, как они использовали горячие полотенца для ухода за коленями и массировали деликатные точки ступней требовало долгих тренировок, а также знания весьма специальных техник и терминологии.
Императрица, расслабленно сидя в кресле, обменивалась время от времени короткими фразами со служанками. Это был момент, когда она чувствовала себя наиболее непринужденно и могла одарить нечаянными милостями. Когда ступни были вымыты и вытерты и нужно было стричь ногти, одна из двух дам зажигала лампу в форме бараньего рога и кланялась, стоя на одном колене. Вторая придворная принимала ту же позу и брала в руки императорскую ступню. Но перед этим имел место небольшой ритуал: следовало испросить разрешения на использование ножниц. В комнате императрицы запрещалось пользоваться ножами и ножницами. Даже если это было совершенно необходимо, требовалось всё-таки получить её формальное разрешение. Придворная тихо обращалась к горничной: «Прошу ножницы». Та, в свою очередь, передавала просьбу императрице, которая произносила: «Возьмите их. Они лежат на обычном месте». Тогда горничная шла за ними и вручала их придворной.
Уход за ступнями императрицы был ежедневным. Что касается мытья остальной части тела, это зависело от времени года: летом – также ежедневно, зимой – раз в два дня. Омовение происходило ночью, так как маньчжурка никогда не выставит своё обнажённое тело на естественный свет. Прежде чем покинуть помещение и запереть двери во дворец Красоты на тяжёлые замки, евнухи готовили ванны. На два больших подноса они клали полотенца, мыло и ставили флаконы с туалетной водой. Во дворце оставались лишь женщины. Тогда появлялись четыре придворные дамы, одинаково одетые и причёсанные, и их вели к императрице. Дамы преклоняли перед ней колени и приветствовали её. Далее они расстилали на полу большую ткань, пропитанную благовонным маслом, добавляли тёплой воды в ванны и просили императрицу, чтобы та сняла с себя одежды.
Императрица усаживалось в специальное кресло. Это кресло весьма отличалось от других: низкое, высотой в один чи [33 см], оно было украшено скульптурами восьми драконов. На каждой его ножке помещалось по два дракона: поднимающийся и спускающийся. Спинка кресла была подвижной, её можно было вытащить и установить слева или справа. В ширину кресло было больше, чем в длину. Всё было придумано так, чтобы служанки могли располагаться со всех сторон от императрицы, а она при этом не двигалась. Под креслом имелась дощечка для ног.
Императрица пользовалась двумя ванными, совершенно одинаковыми на вид. Серебряные снаружи, деревянные внутри, они тем не менее были помечены на дне особыми знаками. Первая ванна предназначалась для омовения верхней части тела, вторая – нижней. Их ни в коем случае нельзя было путать.
На подносах лежали четыре стопки полотенец, в каждой по двадцать пять штук, что в сумме составляло сто. На каждом полотенце было вышито по дракону, в четырёх разных позициях, в зависимости от стопки:
- поднявшие голову,
- обернувшиеся, чтобы посмотреть на луну,
- играющие с жемчужинами и
- извергающие из пасти воду.
По краям полотенец был изображён иероглиф «две тысячи», с пробелом посередине, символизировавший долгую жизнь и бесконечность. Императрица сама расстёгивала пуговицы пижамы и ждала, пока служанки вымоют и оботрут верхнюю часть тела. Придворные дамы брали дюжину полотенец и замачивали их в воде, после чего каждая вынимала по одному полотенцу и выжимала его. Далее они одновременно разворачивали их. Каждая из придворных занималась чем-то одним: грудью, спиной, подмышками, руками. Подвижная спинка кресла позволяла мыть спину. Другие придворные дамы находились снаружи и ждали сигнала, по которому они входили в комнату, простирались ниц перед императрицей и, не произнося ни слова, уносили использованные полотенца.
Затем нужно было вытереть вымытую верхнюю часть тела. Придворные брали чистые полотенца, погружали их на три-четыре минуты в ванну, а затем выжимали, так, чтобы те оставались слегка влажными – чтобы удалить мыло. Эта работа требовала особой тщательности, иначе у императрицы начинала чесаться и портиться кожа. Недобросовестность в данном случае была крайне серьёзным проступком!
Далее с помощью тампонов из плотного белого хлопка они наносили на тело императрицы туалетную воду. Грудь, лопатки и подмышки требовали, конечно же, особой деликатности! Летом для этой цели использовалась эссенция из нань-дунских цветов, зимой и осенью – розовая эссенция.
После чего каждая из четырёх дам брала по сухому полотенцу, которыми они обтирали тело, нежно массируя его. Наконец, они надевали на императрицу лёгкое трико без рукавов и воротника – из белого шёлка с вышитым на груди большим красным пионом. Первая часть купания завершалась.
Следует уточнить, что вода в ванне всегда оставалсь чистой. После того, как замоченное полотенце вынималось, оно больше не могло быть помещено туда снова. Служанки также следили за постоянной температурой воды в ванне, подливая в неё время от времени тёплую воду.
Мытьё нижней части тела императрицы; уход за ногтями
Служанки приносили новую ванну, совершенно такую же, что и первая. Однако императрица умела различать, какая предназначалась для мытья верхней, а какая нижней части тела. Ванны ни в коем случае нельзя было путать: верхняя часть тела символизировала небо, ясность, а нижняя – землю, хаос. Земля была всегда низменной по отношению к небу. Итак, когда ванна была принесена и установлена перед императрицей, та была уже раздетой. Императрица оставалась сидящей в своём банном кресле, слегка приблизившись к ванне. Эта процедура была не менее сложной, чем предыдущая.
После окончания купания ей приносили домашние тапочки, похожие на те, что обувают молодые маньчжурки во время свадебной церемонии перед тем, как войти в паланкин. Тапочки были красного цвета. По словам императрицы, все богини носили подобную красную обувь…
Верхняя часть тела символизировала «красное» счастье, нижняя – чёрную беду. Императрица, без всякого сомнения, верила в это. Так как пион считался царём цветов, она любила ночные рубашки с изображением пиона, и сохраняла это пристрастие до конца жизни. Обыкновенные маньчжурки после тридцати лет больше не носили одежды красного цвета, а после сорока – зелёного; эти кричащие цвета считались детскими. Исключение делалось лишь для императрицы-матери. Ночью, одна под одеялом, в своей спальне в самой глубине двора, огороженного стеной, где никто не мог её увидеть, она всё-таки предпочитала спать в ночной рубашке с изображённым на груди большим пионом…
За этим следовали ещё две важные процедуры: уход за ногтями и лицом. Две придворные дамы оставались рядом с императрицей, а ещё две служанки находились вне покоев, ожидая приказаний. Императрица-мать очень дорожила своими ногтями, особенно на большом, указательном пальцах и мизинце. Ногти на этих пальцах были очень длинными. Сохранять их такими было непросто, они требовали ежевечернего ухода. Зимой, когда ногти были более хрупкими, их требовалось подпиливать.
Две придворные дамы наполняли тёплой водой нефритовую чашку размером чуть больше чайной. Они погружали в неё пальцы императрицы. Когда ноготь становился мягким, они выравнивали его, чтобы он не загибался. Маленькой щёточкой они чистили внутреннюю и внешнюю сторону ногтей. Кисточкой из пера аккуратно наносили на каждый ноготь лак. Наконец, надевали на каждый ноготь что-то вроде защитной перчаточки из жёлтого сатина, каждая из которых была сшита с учётом толщины пальца и длины ногтя. Императрица хранила в специальной коробочке все инструменты для ухода за ногтями: ножички, ножницы, пилочки, щёточки, иголки, пёрышки, тюбики с белым лаком и т. д. Она объяснила мне однажды, что ногти бывают квадратными и круглыми. Ноготь на большом пальце был скорее квадратным, и ему нужно было придавать форму осиного брюшка, ногтям же на указательном пальце и мизинце, тоже квадратным, форму полумесяца. Хорошие ногти должны были быть плотными, крепкими, с отливом, гибкими и прочными. Это было признаком хорошего здоровья. Если вдруг ногти начинали желтеть, портиться, покрываться пятнышками, следовало немедленно предупредить придворных врачей. У императрицы имелась также специальная коробка, в которую она складывала больные и подстриженные ногти.
Кормление рыб
В большом озере Кунь Мин рыбы были в основном крупными и длинными. Их кормили земляными червями – на рассвете, когда вода начинала отражать человеческую тень.
Императрица никогда не каталась на своём корабле-драконе утром или вечером. Она любила наблюдать за рыбами ранним утром. Евнухи знали эту привычку императрицы. Они бежали к берегу, и их тени двигались по воде. Я помню, когда Ли Лянь-ин впервые сделал так, чтобы рыбы подплыли к императрице. Это были три года спустя моего поступления на придворную службу. Праздник Мая только что закончился. Лотосы ещё не распустились. Их листья, уже показавшиеся из воды, были сжатыми, как кулачки. После завтрака я сопровождала императрицу на прогулке. Мы сели на корабль, за которым следовало ещё два, поменьше, с евнухами. Погода была прекрасной. Утренний туман ещё не рассеялся до конца. Из плакучих ив доносилось пение кукушек: ку-ку, ку-ку, что означало «жать зерновые и сеять рис». Немного спустя появилось ослепительное солнце. Мы причалили к берегу.
Ли Лянь-ин приказал, чтобы остальные корабли отплыли, и, обратившись к императрице, сказал чрезвычайно довольным тоном: «Старый Будда, вы пожелали сегодня посетить озеро. Рыбы почтены и весьма обрадованы вашим появлением. Извольте высунуть руку из дракона и опустить в воду – рыбы подплывут, чтобы поцеловать её».
Четвёртая принцесса, бывшая с нами, начала смеяться: «Если рыбы действительно могут поцеловать руку Старого Будды, я преклоню перед императрицей колени, чтобы попросить милостей для них».
Императрица недоверчиво протянула руку вперёд. Большие рыбы тут же собрались в её тени и начали прыгать вокруг руки. Одежда императрицы увлажнилась от брызг. Не сдерживая радости, она то и дело повторяла, прежде чем четвёртая принцесса встала на колени: «Я оказываю милости, я оказываю милости!» Ли Лянь-инбыл на вершине счастья.
Он достиг такого результата благодаря годам дрессировки, задействовав сотни слуг и скормив рыбам сотни килограммов червей.
Жизнь с евнухом
Замужество за евнухом было дело нелёгким. Большинство из них отличалось жестокостью, мелочностью и ревностью. Они были настолько обидчивыми, что раздражались даже от простого взгляда, брошенного им вслед. Если кто-то неуважительно отзывался об их наружности, они отвечали жестокой бранью. Наши предки-маньчжуры установили для них такое правило: считая, что евнухи уже получили на один удар ножом больше по сравнению с другими мужчинами, их не должны были казнить, как обычных преступников, на площади Чай Ши Коу.
Парикмахер Лао Лю был страшным ревнивцем. Он запрещал мне разговаривать с мужчинами и выходить на улицу. Я жила взаперти. Единственным человеком, которого Лю позволял мне видеть, был Цуй Юй Гуй, тоже евнух, – позволял по той простой причине, что мы знали друг друга с самого начала службы во дворце.
До того, как мы поженились, Лю работал в массажном отделе императорского Дома служб. Он и его сослуживцы занимались купанием императора, стригли и брили его, а также ухаживали за его ступнями. Кроме того, они стригли евнухов; у тех не росли усы, что уменьшало количество работы.
Они также посвящали много времени массажу принцесс. Чтобы стать хорошим массажистом, нужно было начинать учиться с восьми лет. Практиковать дозволялось с пятнадцати. Все евнухи, занимавшиеся массажем принцесс, были четырнадцати-пятнадцатилетними подростками. Взрослый евнух не имел права прикасаться к телу принцессы. Подростки должны были быть умными и красивыми. Лю говорил мне, что раньше он тоже делал массаж принцессам. Принцессы звали его, когда им нездоровилось, или они неважно спали, или просто, когда им хотелось чувствовать себя приятнее. Массаж длился более часа. После работы он был так вымотан, что едва стоял на ногах. Но, судя по всему, принцессы хорошо обращались с молоденькими массажистами, делали им маленькие подарки в виде засахаренных фруктов или конфет, которые нигде более нельзя было найти.
Однажды у меня болела голова. Лао Лю предложил сделать мне массаж. Он долго тёр ладони, чтобы разогреть их. Потом молитвенно сложил их, слегка расставив пальцы. Легонько стукнул меня обеими ладонями по голове и лицу. Все его десять пальцев хрустели, когда он касался моей головы. Звук был негромким, но ясным, похожим на звук маленького барабана или игральных костей в фарфоровой тарелке, в которые мы играли, когда наступал новогодний праздник. Спустя немного времени он начал постукивать меня по спине – на этот раз не ладонями, а кулаками. Его пальцы были слегка напряжёнными, а удары – ритмичными: медленный – быстрый – мягкий – сильный и в обратной последовательности. Ударяя, он объяснил, что этот способ массажа спины назывался « кулачные удары пяти цветков». Звук, издаваемый его пальцами, казался музыкой – ясной, похожей на свист маленьких ветряных мельниц из бумаги или тех маленьких палочек, что продавались на рынке. Лю начал тихо напевать маньчжурскую песню. Когда он делал массаж принцессам или ухаживал за императором, то не имел права петь. Со мной по крайней мере он мог держаться свободно.
Я закрыла глаза и, ощущая его несильные удары по затылку, попыталась сосредоточиться только на их звуках. Словно загипнотизированная, я чувствовала себя погружённой в состояние сна без сонных видений. Меня охватила сладкая истома. Испытывая необыкновенный комфорт, я поняла, зачем хозяева дворца создали все эти службы, на одной из которых состоял мой муж.
В моих воспоминаниях этот случай – единственный, когда мне было хорошо с мужем: массаж пальцами – пальцами, касавшимися принцесс и ухаживавшими за волосами императора Гуан Сюя…
Стрижка и бритьё императора
По словам Лао Лю, состоять на службе у императора было одновременно почётно и страшно. Чтобы сдать экзамен, устраивавшийся раз в три года, и сохранять умение красиво писать, мандарины должны были ежедневно тренироваться: писать маленькие иероглифы тоненькими кисточками на белой бумаге. Императорские парикмахеры тоже должны были тренироваться. Их руки могли утратить крепость, если бы они вдруг перестали поддерживать форму хотя бы один день. Весной Лю проверял свой нож на руке, а зимой на внешней части ладони. Держа его в правой руке, Лю скрёб и сбривал все волоски на левой руке. Со временем кожа на руке стала жёсткой и плотной. Летом и осенью он брал тыкву и совершенствовался, срезая кожуру плода. Тыквенная кожура твёрдая и покрыта пушком: он держал тыкву в левой руке, а правой сбривал пушок. Обе руки совершенно не тряслись. После этого упражнения его лицо покрывалось испариной. Это было сложнее, по-моему, чем прислуживать императрице за курением.
Лю следовал трём строгим правилам: он мог держать нож только в правой руке, когда стриг императорские волосы. Его левая рука должна была оставаться неподвижной и ни в коем случае не опираться на голову императора. Никто не мог взять голову Дракона обеими руками, даже его парикмахер! Именно по этой причине Лю держал в левой руке тыкву. Ни на что не опираясь левой рукой, он был способен точно и уверенно работать только левой, когда тренировался на тыкве. Если бы рука Лао Лю задрожала и нож поцарапал кожный покров императора, он лишился бы не только работы, но и головы!
Он также не должен был брить череп или щёки «против шерсти». Поскольку император был драконом, никто не мог раздражать чешуйки, покрывающие тело дракона! По словам Лю, щёки требовало ещё большей аккуратности, чем череп.
Работая, следовало сдерживать дыхание. Дыхание парикмахера не должно было касаться императора. Когда Лю возвращался домой, он подолгу оставался молчаливым, вперив взгляд в стену напротив.
К тому же, он не мог приносить с собой собственные инструменты – по той простой причине, что никто не мог войти во дворец с ножом или бритвой. У императора были определённые даты для стрижки и бритья: первый, одиннадцатый и двадцать первый день каждого лунного месяца, в момент, когда солнце уже поднялось на юго-востоке. Голову императора сравнивали с солнцем, и нужно было закончить работу до полудня, так как затем солнце начинало садиться. Брить императорский череп было очень важным дворцовым событием. Бритьё щёк зависело от настроения Дракона. Лю должен был немедленно являться на его зов.
Прежде чем идти к императору, Лю должен был раздеться донага перед службой безопасности и облачиться в особое одеяние: зелёное платье с короткими рукавами, в которых ничего нельзя было спрятать, и шапочку. Он преклонял перед императором колени и испрашивал позволения взять ножи и бритвы; они лежали в сандаловой коробке. Когда Лю стриг и брил императора, стража следила за его правой рукой, в которой он держал нож. Другие евнухи мыли императору голову и лицо. Лю занимался только бритьём и стрижкой. Вокруг дворца воцарялась тишина. Это могло длиться полчаса. В течение всего этого времени император сидел, закрыв глаза. После бритья Лю спрашивал тихим голосом, хочет ли император, чтобы ему сделали массаж. Поскольку император был нетерпелив, он всякий раз отказывался. В отличие от императрицы-матери, он не интересовался такого рода вещами. И даже если слуги плохо выполняли работу, он не критиковал их. Так что Лю очень везло в этом отношении. Когда Лю, прежде чем уйти, простирался ниц, император даже не поднимал глаз, захваченный своими мыслями. Евнухи, хорошо знавшие характер императора, всякий раз торопились закончить работу пораньше и уйти как можно быстрее, чтобы не беспокоить его. Сидя с застывшим взглядом, он позволял обращаться с собой как с марионеткой.
Император Гуан Сюй и конкубины
Однажды Лю сказал мне, что император, похоже, не в своём уме. Например, во время дождя он вёл себя, как обезумевший маленький зверёк. Летом, когда раздавались удары грома, евнухи должны были затворять все окна и находиться рядом с императором, в то время как он закрывал ладонями уши. Однако после того, как дождь заканчивался, он любил слушать шум воды в водостоках. Император не хотел, чтобы евнухи сопровождали его, когда он отправлялся к бельведеру, находившемуся в восточной части императорского сада. Он приближался к каменному водостоку в форме драконьей пасти, откуда после обильных дождей извергался водопад, шум которого походил на раскаты грома. Император подолгу созерцал каменную пасть.
Рождённый в изысканно украшенной глубине дворца, воспитанный и окружённый женщинами, он был непредсказуем и капризен. Евнухи рассказывали Лю, что когда император страдал бессонницей, он вставал с постели и отправлялся читать политические отчёты. Тогда посреди ночи раздавалась его ругань; стуча кулаком о стол, он кричал: «Бестолочи, бестолочи все до одного!» Евнухи, не понимая, кто именно имеется ввиду, проводили всю ночь вытянувшись по стойке смирно, вслушиваясь в эти крики с колотящимся сердцем.
Император не любил общества Чжень Фэй. Согласно дворцовым правилам, из соображений безопасности, конкубина, вызванная императором, должна была быть доставлена к нему обнажённой, закутанной в длинное чёрное одеяние. Евнух приносил её на спине в императорскую спальню. Это называлось бэй гун, «войти в императорскую спальню на спине». Вечером евнух представлял императору список женщин, готовых к исполнению супружеского долга. Затем, держа в руках светильник, евнух отправлялся за избранницей. Под его руководством две служанки сопровождали конкубину в боковое помещение императорского дворца. Там она занималась своим туалетом, раздевалась, после чего восклицала тонким голосом: «Воля императора будет исполнена!» Евнух взваливал её на спину и относил в комнату.
Так обходились с большинством женщин, вызванных императором, за исключением Чжень Фэй. Вместо бэй гун, она совершала цзоу гун, «идти во дворец». Она была ближайшей подругой императора. Случалось, он вызывал самых любимых конкубин в свой кабинет, что запрещалось обыкновенной даме! Конкубина входила туда, переодетая мужчиной: в маньчжурском верхнем одеянии, с запрятанной на спине толстой косой, в шапочке, расшитой жемчугами, и туфлях на толстой подошве, придававших ей вид молодого чиновника. Будучи одетой таким образом, она могла прикасаться к чернильнице императора и вести с ним беседу. Но она не имела права говорить о политике, а лишь о поэзии, или играть с ним в шахматы. Это был самый завидный статус для женщины во дворце. Лишь Чжень Фэй обладала такой привилегией. Даже официальная любовница Лун Юй мечтала об этом. Цуй Юй Гуй, друг Лю, рассказывал нам, что императрица приказала бросить Лун Юй в колодец, так как она якобы разговаривала с императором о политике и тем самым слишком докучала ему.
Певчие птицы
Вечерами в Летнем дворце императрица любила слушать пение кукушек. Евнухи приносили клетки с птицами, подвешенные на коромысле. Клетки были покрыты тёмной тканью, чтобы во время транспортировки птицы не волновались и не утратили песенного ража. Евнухи снимали ткань, кукушки принимались петь на разные голоса, подражая другим птицам и даже сверчкам и саранче. Наступала ночь. Императрица приказывала зажечь лампу Тай Гу и брала трубку Чжан Пан Эр, названную так по имени производителя, известного своими железными трубками для курения опиума. Когда трубку подносили ко рту, она послушно изгибалась, принимая удобную форму. Когда её вынимали изо рта, она выпрямлялась. Если трубку подносили к лампе, она оставалась неподвижной, тогда как опиум расплавлялся. Императрица браламаленькую печку Шоу Чжоу из обожённой глины, такого же цвета, что и чайнички И Син, и делала долгую затяжку. Она выдыхала дым в направлении клетки, стоявшей рядом. Птица приходила в возбуждение, начинала бить крыльями и громко петь. Чем больше она вдыхала опиума, тем более её пение становилось красивым и мощным. Постепенно, одна за одной, птицы императрицы входили в экстатическое состояние.
Гибель Чжень Фэй
Император подозревал свою официальную любовницу Лун Юй в том, что она была шпионкой императрицы. Однажды, не желая более её выносить, он выгнал Лун Юй из дворца. Когда он грубо, с криком выталкивал её, из волос Лун Юй выпала нефритовая заколка. В день же, когда императрица Цы Си столкнула Чжень Фэй в колодец, он стал ещё более странным, молчаливым и грозным. Когда посторонние лица разошлись, он заставил достать из колодца труп столь любимой им конкубины. Нам рассказал об этом событииЦуй Юй Гуй.
Это случилось холодной порой, в конце зимы. Император очертил священное пространство вокруг колодца. Монахи жгли благовония и целыми ночами читали сутры. Шаманы танцевали, чтобы привлечь душу Чжень Фэй к небу. Все члены её семьи стояли, преклонив колени, у колодца. Старшая сестра Чжень Фэй, конкубина Цзинь, тоже стояла на коленях. Для маньчжуров мёртвые важнее живых. Вот почему Цзинь проявляла уважение, пусть покойница и приходилась ей младшей сестрой. К стене у подступов к колодцу была прикреплена коробка. С двух сторон коробки свисали жёлтые ленты. Отрезок жёлтой ткани был положен также на коробку. Странно, но на них не было написано ни слова.
Два человека спустились в колодец, который предварительно расширили для этой цели. Вначале из колодца извлекли вязаное покрывало, предназначавшееся, судя по всему, для завёртывания тела. Когда достали сам труп, он был неузнаваем : кожа раздулась, лицо вспухло. Император приказал достать тело, но сам при этом не присутствовал. Он велел установить в комнате Чжень Фэй сетку для защиты от комаров, сквозь которую ежедневно рассматривал её, всякий раз потрясённый зрелищем. С тех пор и до конца жизни, когда он стал «гостем неба», он отказывался видеть женщин.
Евнух Лю и опиум
Лю впадал в нищету и не мог обходиться без опиума. Придворное жалование составляло совсем незначительную сумму. Привыкший к обеспеченной жизни, он отказывался экономить. У него был особый способ курить опиум, и он утверждал, что является одним из редких знатоков в этой области. Лю использовал особую технику для обжигания опиума. Чтобы опиум обладал хорошим вкусом, его следовало держать на огне до тех пор, пока не появлялся запах слегка поджаренных семечек сезама.
Затем Лю добавлял в опиумную кашицу воды и снова ставил её на огонь, придававший ей плотность. Он называл маленькие шарики «жемчужинами», а большие – «плодами гор»; когда они становились ещё больше, размером с глаз буйвола, он гасил огонь. Лю радовался своему умению; когда его друг Цуй Юй Гуй приходил в дом, он доставал опиум и, гордясь своим талантом, предлагал тому попробовать. Чем больше он курил, тем большим знатоком мнил себя… и курил ещё больше. Когда Лю заканчивал службу при дворе, он более не выходил из дома. В качестве домашней обуви он носил туфли и даже не менял на них подошв. Чтобы усилить наслаждение от курения, он поставил две дополнительных кровати. Выкурив трубку на кровати, установленной на западной стороне, он падал на восточную кровать и пускал дым в сторону кровати, которую только что покинул! По его словам, у настоящих курильщиков опиума это называлось хуань бянь, «поменять сторону»! Когда человек делал каждый день хуань бянь, его можно было считать настоящим курильщиком. Лю завтракал на закате, живя ночью.
Выходя на улицу, Лю старался сохранить лицо, изо всех сил давая понять, что он знатный маньчжур, который прислуживает самому императору. Купив бобо, маньчжурские булочки, он ел их у всех на виду. Бобо были сухими, покрытыми сахарной пудрой. Продавец тщательно заворачивал их в бумагу, которую Лю сдёргивал широким жестом. Сахар и пудра сыпались; Лю брал самый большой бобо, вставал на пороге лавки и начинал есть. Высоко подняв пакет в правой руке, он показывал таким образом, что купил несколько бобо! Булочку он держал большим и указательным пальцами левой, отставив три остальных пальца, и откусывал кусочек за кусочком, слегка отвернувшись, чтобы не испачкаться. Пудра падала на землю, но он не обращал внимания. Продавец выбегал из лавки и подносил ему чашку тёплой воды. Лю с шумом выпивал её и, не глядя на продавца, возвращал чашку. Если тот не успевал быстро отреагировать, чашка падала и разбивалась, а Лю обзывал торговца ничтожеством, не достойным того, чтобы прислуживать ему. Затем он уходил, задрав голову, держа в правой руке пакет с бобо, а в левой – баночку с нюхательным табаком. Под его носом всегда виднелись две маленьких жёлтых полоски – чтобы показать: он может позволить себе нюхать табак в любой момент и где угодно.
Из-за того, что ему часто приходилось стоять на коленях, его ноги были несколько кривоваты. Когда он случайно встречал приятеля, то говорил в нос, как маньчжурский аристократ. Он гнусавил так неприятно, что прохожие избегали его. Иногда я чувствовала такой стыд, находясь в его обществе, что держала голову опущенной и молчала целыми днями. В конце каждого лунного месяца, когда придворное жалование подходило к концу, Лю больше не мог разыгрывать из себя знатного господина. Есть было совершенно нечего. Лю заставлял меня покупать лапшу плохого качества, и мы варили жиденький суп из подгнивших овощей. За едой он чавкал так громко, что я останавливалась, чтобы бросить на него укоризненный взгляд. Доходило до того, что он вылизывал дно чашки! Какой контраст, по сравнению с периодами, когда, свернувшись в комок на кровати под действием опиума, он вёл жизнь богатого господина – задёрнув все занавеси, чтобы не дать дыму выветриться, не оставляя своей трубки, как музыкант не оставляет своей флейты! Он был неузнаваем. Чем более он курил, тем более слабел. Зимой он дрожал от малейшего сквозняка и, выйдя из дому, нёсся по улице, как сумасшедший,чтобы согреться. Когда наступало начало нового лунного месяца, он получал жалование и снова держался аристократом.
Однажды вечером, уже во времена республики, примерно в двадцать девятый день первого месяца Лю заболел. Ночью у него очень болел живот; на следующий день врач заметил, что он кашляет кровью. Всё это время Лю оставался в постели. Наконец, в четвёртый день второй луны, он скончался, оставив меня одинокой и свободной.
Кладбище евнухов (1)
Я продала все оставшиеся ценные вещи и похоронила Лю на кладбище евнухов, где покоился Ли Лянь-ин. Желая выглядеть пристойно в глазах соседей, я организовалада пуо сяо, согласно не существующему более обычаю: во время похорон, чтобы показать щедрость покойника, всем, кто входил в палатку, где стоял гроб, дарили шапочку, пояс, длинную куртку, доходящую до колен, три приготовленных на пару булки и миску молотого мяса. Это и называлось да пуо сяо, «большие поминальные расходы».
Похороны Лю длились восемь дней. Он стал «гостем неба» в четвёртый день первой луны. На шестой день его положили в гроб; седьмой, восьмой и девятый день были посвящены визитам друзей. На одиннадцатый день гроб был отнесён на кладбище, а на двенадцатый состоялось окончательное захоронение.
Кладбище евнухов называлось «Городок императорских милостей»; оно располагалось в двух лиот ворот Фу Чэнь. В центре кладбища стоял храм божества Гуань Юй. Император Юн Чжэн, потратил на упокоение евнухов десять тысяч серебряных таэлей, чтобы создать это место, занимавшее сотню гектаров, и храм божества Гуань Юй. После похорон я дважды приносила дары на кладбище, дабы почтить Лю. Я приходила туда, одетая в белое. Женщина, посещавшая кладбище евнухов, была редкостью…
Кладбище было разделено на три части. Лю был похоронен в южной, Ли Лянь-ин в северной. Я бросила взгляд в сторону севера. Могилы тянулись на необозримом плоском пространстве. Тысячи похороненных евнухов. Старик, живший при храме, рассказывал мне, что раньше, при императоре, существовало специальное общество, организованное евнухами и возглавлявшееся министром внутренних дел, которое занималось делами кладбища. Каждый год они нанимали людей, чтобы охранять его, подсыпать на могилы землю, ухаживать за деревьями вокруг могил. Деревья были классифицированы согласно году смертипохороненного. Первая, огромная могила была пуста, в ней не было никаких евнушеских останков, однако её украшала надгробная плита.
Богатые евнухи могли позволить себе большую могилу. Они устанавливали стелы и каменные столы, на которые можно было положить приношения. Бедные евнухи обладали лишь правом на яму, засыпанную жёлтой землёй. Двор предоставлял им, в благодарность за пожизненную службу, восемь досок для гроба и яму на кладбище размеров в четыре квадратных чи[примерно 120 на 120 кв. см]. Труп таким образом был хотя бы как-то защищён, в частности, от диких собак. Особенно провинившихся евнухов не обезглавливали, а забивали до смерти, и их тела бросались на съедение диким собакам.
Пейзаж на север от храма Гуань Юй был иным. Если зрелище могил в южной стороне вызывало у меня печаль и ощущение запустения, то зеленеющие кустики и раскрашенные дома с черепичной крышей в северной производили впечатление процветающего места, в котором мёртвые живут более счастливо, чем живые! Неподалёку от храма был установлен мост, который вёл к большим каменным домам, разделённым высокими стенами. Там возвышалась стела с крупными иероглифами. Кладбищенский старик говорил мне, что они означали «большая могила Ли Лянь-ин, возведённая по приказу императора». Тропа, соединявшая дома с могилами, носила название Священного пути. По обе стороны Священного пути стояли каменные статуи. Рядом с могилой главного дворецкого императрицы Цы Си был построен бельведер, бельведер Жертвоприношений. На другой, беломраморной стеле можно было прочитать биографию Ли Лянь-ина, которого я знала, когда служила при дворе.
Дома были построены по типично китайским образцам: с основными комнатами, примыкавшим к ним боковыми, галереями, деревянными окнами и беломраморными ступенями. Двери в дома были закрыты. Я заглянула в одно из окон. Посередине главной комнаты стоял стол, а на нём ящик, в котором, как уверял смотритель, находилась душа покойника-евнуха. В боковых комнатах я увидела ширмы. В других заметила на западной стороны предметы, предназначавшиеся для приёма гостей. Висевшая повсюду обильная паутина свидетельствовала о заброшенности. Я вернулась в храм. Большой портрет Ли Лянь-ина был установлен в центре, рядом с изображением божества Гуань Юй. Старик поинтересовался, похож ли портрет на настоящего Ли Лянь-ина. Я присмотрелась повнимательнее. Большая красная шапка, указывавшая на его положение при дворе, а именно министр второго ранга, жёлтая куртка, к которой было прицеплено медное круглое зеркальце, поверх – другое одеяние, символизировавшим счастье. Жемчужное ожерелье на шее. Туфли на белой подошве были украшены нашивками.Расставленные ноги опирались на табуретку; руки покоились на коленях; голова, слегка повёрнутая вправо, позволяла разглядеть павлинье перо, символ благородства. Лицо было желтоватым, щёки запавшими, подбородок вытянутым. Глаза с раздутыми веками – наполовину закрыты, губы – плотно сжаты. Я узнала Ли Лянь-ина. Но при жизни его глаза были светлее и, пусть маленькие, они светились духом и живостью. На портрете они были без выражения, мёртвыми.
Старик сообщил мне, что портрет в храме установили родители умершего. Во время праздников он делал приношения. Время было смутным, они не осмеливались приходить на кладбище сами.
Я попросила у старика благовонную палочку. Разложила сладости, которые принесла для Лю. Преклонила колени. Согласно маньчжурской традиции, любой покойник был важнее живого! Кланяясь, я думала об этом евнухе, который служил тому же лицу в том же дворце, что и я. Был ли Ли Лянь-ин ответственным за моё замужество с Лю; может быть, эту идею подсказал императрице именно он? Я думала о придворной жизни и приходила к выводу, что остаток моей жизни не имел смысла. Был ли дворец адом или раем, но, так или иначе, я похоронила в нём юность. Он стал для меня кладбищем, вроде того, на котором лежал сейчас Ли Лянь-ин, грозный дворецкий, которого я так боялась и который, несмотря на всю свою важность, боялся не меньше меня нашу общую повелительницу, вдовствующую императрицу.
В следующем году я вернулась на кладбище евнухов, чтобы сделать приношения Лю и Ли Лянь-ину. После этого уже не осмеливалась появляться там. Это было слишком опасно для вдовы, вроде меня.
Но однажды, рано или поздно, я вернусь на это огромное кладбище, где покоится вся слава прошлого. Смысл моей жизни – здесь.