Очарование достоверности

Комментировать поделиться

– Единственно интересное в этой соцсети – непонятный алгоритм выдачи постов, – подумал он, закуривая следующую сигарету. – Ведь абсолютно все в нашей жизни отвратительно пред-ска-зу-е-мо.
Последнее слово он повторил несколько раз вслух, постоянно наращивая уровень громкости. После того как в квартире затихли раскаты последнего «мо», он глубоко вдохнул и неожиданно бодрым басом пропел:
– Коль славен наш Господь в Сионе…
Соседка снизу, естественно, тут же начала стучать по батарее, причем каким-то особенно паскудным неритмичным стуком. 
– Так-так-так, – слегка поморщившись, удовлетворенно заметил он. – А теперь засекаем время.
И действительно, ровно через четыре с половиной минуты в дверь позвонили.
– Братан, ста рублей не найдется? Во как надо! – соседу сверху, как обычно, недоставало на опохмелку.
– Самому не хватает, – беззлобно заметил он, аккуратно прикрыл дверь и вернулся к компьютеру. Бесконечная, слегка голубоватая лента с постами и комментариями продолжала разворачиваться на экране в самых странных и неожиданных сочетаниях.

Снегу снег / Свету свет

В ноябре все время шли дожди, так что от сырости тут даже менялся цвет асфальта. Мелкая водяная взвесь постоянно висела в воздухе. Город был полон особой такой осенней пустотой, в которой при желании можно было найти что угодно. Можно было, к примеру, сложить в эту пустоту все неисполненные мечты и неудавшиеся проекты, тлеющие мелкие обиды и неискренние раскаяния. Но все-таки лучше было этого не делать, лучше было медленно бродить по улицам и смотреть на последние облетающие листья, притворяясь, что ничего не было. Просто вообще ничего не было. Ты всегда была пустой, легкой и безответственной, не обремененной своими и чужими текстами. И вот, никому не нужная, ты проходишь по этим улицам, и у тебя нет желания о них написать. У тебя вообще нет желания написать, ты никому не нужна, тебя никто не знает и не узнает никогда. Есть только эта сырая пустота, эта ноябрьская промозглая тоска, эта осенняя скука, от которой одному автору когда-то хотелось броситься в Неву. Но, увы, эта фраза неотвратимо возвращает нас к исходному тексту. Земля была пуста и безвидна, и в этом ее состоянии нигде нельзя было обнаружить ни одного будущего писателя.

Спать хочется

– Господа, любите ли вы Чехова? – спросил у пустоты ночного двора неопрятно одетый мужчина средних лет. Он курил на балконе, облокотившись на хлипкие, слегка пошатывающиеся перила. 
Гулкая и отзывчивая ночная пустота поглотила конец фразы. Эхо здесь было несколько странным – оно словно зажевывало вашу фразу, иногда повторяя несколько раз ее отдельные куски, но никогда не воспроизводило целиком, как будто совершенно искренне презирало говорящего и его жалкие потуги на развернутое самостоятельное высказывание.
Когда затихли последние отзвуки его собственного голоса, мужчина, прикрыв со стуком слегка рассохшуюся балконную дверь, вернулся в комнату, в глубине которой меланхолично мерцал прямоугольный экран телевизора. Несмотря на то что показывали какой-то бесконечный переводной сериал, нашего глубокомысленного героя по-прежнему продолжала волновать только что озвученная тема.
– Надо, надо любить Чехова, – сам себе еще раз сказал он. 
За окном ветка березы с остатками полусгнивших листьев кивала точно в такт его словам, словно сама природа соглашалась с этим неоспоримым утверждением. 

Дело мира 

Это огромное пустое здание почему-то сильно напоминало советскую овощную базу. И хотя никаких овощей в обозримом пространстве не наблюдалось, в плотном устоявшемся воздухе чувствовался накопившийся за много лет запах гнилого картофеля и скользкой расползающейся капусты. Сразу же вспоминались сырая холодная осень, уходящее куда-то вниз бесконечно длинное картофельное поле и где-то далеко вдали тонкая полоса берез с остатками буро-желтой подгнившей листвы.
Мы зачем-то сделали несколько шагов по пыльному выщербленному бетону и остановились почти посередине помещения.
– Интересно, куда же девалась та крупная чистая картошка? – задумчиво произнесла ты. – Когда именно она превращалась в мелкую, гнилую и страшно грязную? И что именно для этого с ней надо было сделать?
Но равнодушная, хоть и с оттенком злонамеренности, пустота бывшего цеха не хотела выдавать нам свои многолетние тайны.

Крышка таракана

Этот дом стоял в самом конце улицы. Время от времени к нему медленно подползали полуразвалившиеся троллейбусы. Сразу за домом был поворотный круг, посередине круга – столб со сложной системой проводов. Дальше начиналась самая настоящая деревня с потемневшими деревянными избами и покосившимися сарайчиками. Сверху, если смотреть с балкона четвертого этажа, вся конструкция чем-то напоминала языческое капище. Особенно интересно все это выглядело ранним утром, когда со стороны деревни ползли белесые клочья сыроватого тумана, в котором постепенно исчезало все – и линия горизонта, и торчавшие в отдалении трубы неработающего завода, и низкие деревенские домики, и грунтовая дорога, которая вместо того, чтобы вести прямо к заводу, делала какой-то странный поворот и исчезала в пригородной роще. И только столб посередине троллейбусного круга слабо маячил в этом молочном тумане, напоминая о том, что буквально через пару часов все вернется и реальность снова обретет свои привычные надоевшие очертания.
– Это место похоже на окраину мироздания, – сказала ты, доставая из пачки следующую сигарету. – И жить тут невозможно – все время кажется, будто падаешь в пропасть.
И, безусловно, некоторая доля правды в твоих словах действительно имелась.

Очарование достоверности

– История – это не что-то отдаленное, история – это то, что случается с вами каждую минуту, – сказал замдекана исторического факультета на самой первой лекции у только что поступивших студентов-первокурсников.
Стоял промозглый октябрь 1990-го года. Большая часть курса недавно вернулась из колхоза, где они делали вид, что собирают картошку, а на самом деле пели песни, пили водку и вступали в неуставные отношения. Меньшая часть посвятила первый месяц учебы закрашиванию на партах накопившейся там народной мудрости. В аудитории было прохладно, но отопление уже включили, так что отмены лекций под предлогом невыносимого холода в будущем не предвиделось.
– Вот все, что я только что сказал, это уже история, – продолжал замдекана. – И это уже можно исследовать с научной точки зрения.
Аудитория кашляла, чихала и шуршала бумажками. И кто бы мог подумать, что именно эти слова, сказанные унылым октябрьским утром…