Три труженика мысли

Когда мне в руки попала книга N, я прочитал ее с чувством глубокой и неподдельной благодарности. Дело в том, что я сам было собрался дать отповедь этому мерзкому лжеучению, так распространившемуся в последнее время и отравляющему мировоззрение многих, в том числе и весьма образованных людей. Я уже продумывал линии своих контраргументов, направления ударов, которыми я разрушу эту опасную доктрину, подрублю ее под самый корень, чтобы не было у нее возможности оправиться. Но N сделал это быстрее, раньше и, возможно, даже лучше, чем сделал бы я. Я был ему чертовски признателен, правда, не столько за то, что он нанес по лжи сокрушительный удар, сколько за то, что мне не нужно теперь вступать в противостояние с этой мерзостью, что вся работа уже выполнена и выполнена – ах, спасибо N еще раз! – хорошо.

Когда L выпустил свой трактат, в котором с поразительной логичностью вскрыл сущность окружающего нас мира, я был им очарован, восхищен, но в первую голову ему благодарен. Ведь не будь этого труда, за нечто подобное мне пришлось бы взяться самому, поскольку суть окружающего нас мира не так очевидна, как многие думают, и пора бы уже разобраться с ней по-настоящему. Я примерно догадывался, как все обстоит на самом деле, но сразу должен признаться, что мне понадобилась бы уйма времени и сил, чтобы оформить свои интуиции в более или менее связное и воспринимаемое другими сочинение. Хвала L: он взял эту миссию на себя и справился с задачей блестяще. Читая его трактат, я наслаждался так, что чуть не плакал, ибо все он подметил верно и больше не надо мучиться, разбираясь с этим странным миром, в котором каждый из нас однажды себя обнаруживает.

Когда в свет вышел двухтомник S, я поначалу скептически воспринял его идеи относительно того, что такое мы сами и как нам с собою быть, – вопросы далеко не праздные, встающие перед каждым более-менее располагающим досугом и имеющим навыки отвлеченного мышления гражданином. Но вскоре я понял, что меня отпугнул всего лишь стиль автора, его манера формулировать мысль, однако сами мысли S оказались глубоко созвучными моим собственным представлениям. Он выразил идеи, сходные с моими, и это также избавило меня от необходимости в один прекрасный день засесть за оформление в текст всего того, что я на эту тему надумал или начал надумывать. Признательность к S была столь велика, что я написал ему письмо, в котором пророчил, что имя его останется в памяти потомков. «Вы сделали столь важное дело, что перед вами стоит поклониться», – помнится, писал я.

И вновь я благодарил его главным образом не за то, что он сформулировал верные идеи, а за то, что освободил от этой необходимости меня. Ведь не будь его двухтомника, нечто подобное пришлось бы написать мне, ибо нельзя, чтобы в таком вопросе, как наше восприятие самих себя, царили домыслы и предрассудки.

Благодаря N, L и S мне не нужно тратить время на оппонирование ложной, но притягательной идеологии, на объяснение мира и себя в нем. Но если бы все дело было в том, что они подарили мне перспективу лежать на диване и плевать в потолок, даровали мне шанс бездействовать, лениться, то всю эту историю не стоило бы и излагать.

Нет, не возможность праздно проводить время была мне так удачно предоставлена тремя тружениками мысли. Совсем другое – куда более ценное.

Когда противостоишь лжи, приходится до нее снисходить. Говоря грубее, борясь с всякой нечистью, поневоле замараешь руки. Объясняя мир и себя самого, также оказываешься привязанным – так привязан субъект к объекту – к чему-то неполному: ведь мир неполон без меня, а я – без мира. Объясняя мир или себя, занимаешь ими поле своего зрения, тем самым теряя восприимчивость к чему-то еще. Зацикливаясь на них, закрываешь себя от чего-то большего. Занимаясь ими, ты уже занят, и что-то, что важнее и реальнее, уже не может в тебя войти, до тебя достучаться.

Не для того меня освободили от трудов, чтобы я тупел от безделья, нет, но чтобы я:

— не имея ничего напротив себя, сам стал никем – чистым присутствием, неуловимым, не знающим пределов;

— не заполняя свое внимание частями, оказался настроен на целое (но настроен не так, как мы настроены, скажем, на вкусный ужин, потому что рисовать целое в своем воображении – это, разумеется, профанация);

— не решая задач и не преследуя целей, был свободен для переживания бытия как такового, взятого в своей первичности, очищенного от напластований и излишеств;

— не разбираясь с тем, что обнаруживает себя посредством зрения, слуха, ума и т.д., заполнился наличествующим непосредственно, прямо, безусловно;

— будучи предоставлен самому себе, вошел в резонанс с тем, что также – само по себе и не является элементом каких-либо систем;

— не подвергаясь треволнениям, догадался о возможности полной безмятежности – пусть и не как о человеческой возможности, но как о свойстве чего-то такого, про что, правда, сложно говорить как о «чем-то таком» ввиду его нелокализуемости;

— не ведя никаких дел, получил привет от самой свободы и от самой полноты, ибо они приветствуют всякое, даже отдаленное, сродство с собой.

Пожалуй, перечисление впору остановить, хотя точку ставить пока рановато. Ведь нельзя не отметить, что, скажем, опыт свободы возможен не столько благодаря, сколько вопреки. В частности, вопреки тому, что опасной идеологии еще не дан достойный отпор, что окружающий мир еще не познан, да и задача разобраться с самим собой еще далека от разрешения. Иными словами, всякий, кто будет признателен N, L и S за то, что они, написав свои труды, освободили его от обязанностей и задач, никогда ни к какой свободе или чистому бытию не приобщится. Он или найдет себе еще какое-нибудь дело (например, писать похожие на эту заметки), или начнет деградировать.

Эти три автора не совершили ничего полезного. Наоборот, они потратили время зря. Как и я трачу его зря, расточая благодарности в их адрес. Они могли бы дать лжеучению, окружающему их миру и самим себе испариться под нереагирующим, бесстрастным взглядом – это было бы куда оптимальней, чем писать по их поводу трактаты и издавать двухтомники. Они могли бы встретить внутренней тишиной все, что появляется в поле зрения или в зоне слуха, дав ему постоять там какое-то время и самостоятельно уйти. Стоит просто немного выждать, чтобы стучащееся в наше сознание и предлагающее нам с ним разобраться, не получив ожидаемой подпитки, растаяло, как дым. Ведь все это живо лишь нашим к нему вниманием.

После решения одних вопросов, появляются другие. И если ввязался делать дела, они так и будут на тебя сыпаться – без конца. Разобравшись с одним, другим, третьим, никогда не перейдешь к чистому бытию. Свобода ни с чем больше не разбираться возникает не тогда, когда со всем разобрался. Скорее, наоборот: ничто не разобрано, просто ты покинул должность решателя вопросов. Уже сама возможность ее покинуть указывает, что она была не твоей.

Случаются благородные люди, которые, к примеру, тяжело работают, чтобы у их детей была возможность жить более или менее по-человечески. Однако не стоит уподоблять N, L и S этим любящим родителям. Они не расчищали путь к непосредственному бытию, поскольку он ничем и не завален. И если я решил, что они меня от чего-то освободили, то пошел на поводу той же самой логики, которая толкнула их действовать, вместо того, чтобы быть.