Нож, прозрачные стены
Чтение – это закладка силы в птичьей книге.
Вальзер в сумасшедшем доме на вопрос, продолжает ли он писать:
— Я здесь не для того, чтобы писать, я здесь для того, чтобы быть сумасшедшим.
Его замерзание до смерти в пустой долине – лучший знак ухода в тишину, сокрытое. Он писал нечитаемым микроскопическим почерком – так и человеческая запятая утаилась на снежной странице.
Засыпать так глупо – терять время, терять себя. Умирать так же глупо.
Автоматический переводчик дает два варианта: People Ain’t No Good: «Люди не так дурны» и «В людях нет ничего хорошего».
С утра по назначению врачей: ингалятор… измерил давление… и принял поддерживающие для сердца… Репетиция старости!
Приплоды падают, как капли крови. Воздух вдыхает в себя кровь.
Звезды заточены точилкой для школьных карандашей, грифель царапает время. Дежавю мурашек under your skin.
Звук сердца на эхогрофии. Сначала джапонойз шумы, Масами Акита бы одобрил. Потом техно-стучание. Внутренний эмбиент. А давно ещё видел сердце на рентгене, в биении тревожной куколки, выходящей из себя, пойманной рыбки, жабры-предсердия-перегородки.
Во дворе на детской площадке различные сооружения. Горка, батут, корабль обычный и космический корабль. Сегодня космического не оказалось. Сдуло ветром в странствие?
Зола города дотлевает по краям закатом.
Ледяную луну согревают дыханием 3 короля. Тогда не было распрей, тогда правил ребенок.
В ФБ теперь, поздравляя, в обязательном порядке нужно оговориться «поздравляю тех, кто празднует», «всех, кто празднует»? А если не точечно, то те поздравленные, кто не празднует, обидятся вусмерть? Какой-то волапюк политкорректности последних времен. И, главное, унтер-офицерская вдова опять сама себя высекла – мог пропустить последнюю директиву Большого Брата Цукерберга, но ведь скорее это люди сами на себя епитимью наложили…
Люди – это ангелы с ампутированными крыльями. Ангелы – это люди с ампутированными желаниями. Их жалость – не желание, а отсвет лета на осенних листьях. Желание есть только одно – жизнь – и оно обусловлено отнятием.
Типографские буквы, эти обугленные скрюченные трупы смысла, улетевшего в отыгравшем огне.
Спондеи аду – гуляй, стиляга!
Болезнь, страдание, боль, старость, смерть – все это ложь тела, по Шри Ауробиндо.
Когда кино в наши дни все ближе подбирается к реальности, только порно сохраняет волшебную условность синематографа.
Внезапно позверело.
Депрессия – каждый день как подвиг без смысла.
Те, кто в депрессии, должны быть в прохладных пустых комнатах. Прикосновения от людей, разговоры для них очень болезненны. «Кладбища для живых», по В. Казакову.
«В действительности Гитлер был в своих фундаментальных идеях продуктом сциентизма XIX века и дарвинизма. Его расизм ничем не обязан сочинениям Гобино. Его настоящим учителем был автор “Происхождения видов путем естественного отбора” (1859) в упрощенной формулировке его учения, которую придали ему вульгаризаторы времен юности Гитлера». «Эрнст Юнгер. Иная европейская судьба» Доминика Веннера.
Ответ – в активном эволюционизме русского космизма Светланы Семеновой.
Элиот женился на домоправительнице и католичестве, а моя кожа стала осенью.
Собирался в торговый центр. Мама – заодно посмотри, что тебе подарить на день рождения. Я потерял любимые перчатки – из оленьей кожи, итальянские, изящные, сто лет носил, ее же подарок. Так что – не нашел, но потерял, что мне дарить.
А ведь слова Ельцина «Я устал. Я ухожу» прекрасно подходят для суицида.
Мельницы памяти на лунном берегу похожи на жидкий веер.
Высший вид занудства – мыть обуви подошву.
Красивый женский голос, объявляющий в метро про переход на станцию Vierhnije Kotly — это примерно как хостесс, поздравляющая вас с мягким приземлением в 9-м круге ада.
В метро хочется поцеловать мужика в лысину, прочесть стих, лечь на пол. Это ещё жизнь отдрессировала, а так в детстве ее правила совсем у меня другими были.
Зимние звезды кутаются в небо. В снежном оренбургском платке.
Депрессия – это ржавая гильотина, отпиливающая тебе голову по миллиметру в день. Лежишь и смотришь, как вокруг все ходят и улыбаются.
Может быть, современный мир так любит убогих (С. Хопкинс, Г. Тунберг), что сам стал убог? Из гуманизма – ведь добрее он не стал…
Айны были настолько бородаты, что они использовали специальные палочки для придерживания усов во время еды. Не помогла и воинская мужественность – древнейшая нация мира исчезла и ассимилирована.
У латышей есть слово «дайны», что означает сказки или легенды.
Перевод собрания сочинений Гегеля и собственное учение о Всемире, прообраз космизма Н. Федорова, Сухово-Кобылина сгорели в пожаре, а его прах вместе с прахом дочери были извлечены из гробницы в Ницце за неуплату и сейчас хранится в специальном месте. Такой lost and found костей, оссуарий невостребованных. Не грозит ли это со временем – если только не оплатил кто особо предусмотрительный вечное захоронение – всем прахам? В боли рожать, в поте своем добывать хлеб и страдать и в смерти – пока нас не откопают добрые руки Бога.
И не всегда ли прекрасней то, что исчезло?
Я помню тополь напротив окна бабушкиной квартиры. Его ствол, его ветки. Мои мечты забраться на него – внизу не было веток, не ухватиться. Как он раскачивался в непогоду. Его гладкую кожу – не задубела, наоборот, время как крем для рук. И руками касался.
Думал, что забыл. Вернее – не вспоминал много лет. А вот помню. Как вчера. Как сейчас. Как, оказывается, всегда.
Он, тополь этот, рос во мне все эти годы.
(Ведь дом сначала давно снесли, а потом бабушка переехала. И умерла. И я специально не выношу это из скобок. Пусть будет так.)
Рос незаметно, как растет рак, как взрослеет и старится время.
Самые хорошие воспоминания становятся со временем пыткой.
Нежностью ада.
Сладко сковыренная детская болячка – гнойной ампутацией, будущего прошлым.
Костром, горящим под покровом снега.
И руки можно продеть через него, не коснувшись ни тепла, ни холода.
Мама просыпается в 4-5 даже после антидепрессанта, на котором спят полдня. Я не могу заснуть, вот, встал, записываю. Бабушка, дед и Андрей утащат нас к себе? Так соскучились? Умершие бабка за репку…
Метель вяжет человека на спицах шепота и ветра.
Время разложит нас всех по местам? Нет, время перемешивает в полную сумятицу. Ветер и тополиный пух.
Ради чего мы были детьми? Счета, целлюлит, ипотека, морщины, страх(овк)и?
Portray us if you must, but we are the living thorns, the pierced and the piercing.
Patti Smith. Year of the Monkey.
Во время создания «Космической одиссеи» Кубрик консультировался в IBM, даже хотел выразить им благодарность в титрах. Название же пытающегося убить экипаж компьютера HAL, если сдвинуть каждую букву на одну позицию, становится IBM. Кларк и Кубрик отрицали это совпадение (божились, что это «чистое совпадение», т.к. HAL — это акроним Heuristic ALgorithmic, а Кубрик вообще хотел назвать компьютер Афиной). Но сам метод замены одной буквы на находящуюся на фиксированном расстоянии другую восходит к одному из первых подстановочных методов шифровки — т.н. шифру Цезаря. Так, как в самом фильме, история — от начала до будущего или даже своего конца — закольцовывается.
Мир ловил нас и поймал социальными сетями.
Сели на шею и попукивают. А что-то скажешь – обосрут.
Глубокие сны с температурой. 38 метро вниз к подземным К.
Японская тщательность, помноженная на жанр бюрократической анкеты, порождает кафкианско-дзэнские образы. В анкете простой вопрос, пункты «да» и «нет». И ремарка – «выберите только один ответ»… Коту Шредингера предлагается определиться.
Перед отъездом в Африку не удержался успеть начать «Тридцать семь ровно» Б. Останина.
В упоительном палимпсесте Юнгера, конечно, узнаешь, еще не доходя до подписи под цитатой — настолько он выше всех. Даже Бланшо.
В(о) «Вдребезги-2» у Останина уже все были – Чоран, Юнгер и тень Казакова – и эта форма афоризмов, дневников, юмореск, цитат. Так тут еще круче! – Юнгер страницами, Казаков уже цитатой, Юганов.
Записал в травелог, что хотел взять Юнгера (и потому, что по Африке любил он). Написал просто о Юнгере Останину. И тот – «А про Юнгера и говорить нечего: Юнгер, он и в Африке Юнгер! (Жаль он не воевал в северной Африке))»
Как можно выбросить печатную машинку, она же не в Красной книге даже, но в списке некрологов.
Маяковский наступил на горло собственной песни, Цветаева удавилась. Герой «Москва-Петушки» умер от шила в горле (а Ерофеев – от рака горла), Владимир Казаков – горло себе перерезал. Не хватало «ворованного воздуха» для полноценного дыхания? В той стране или вообще?
Друг ветра, арестованное солнце.
Могилки плавали между ландышами.
Масаи не вписываются даже в африканский социум, но – продавая туристам в магазинчиках свои вещички – вписаны уже продажей собственной самобытности… Яркое затягивается в систему в первую очередь, у серости же есть шанс уцелеть всегда.
Колпачок от фотоаппарата, потерянного в танзанийской рыбацкой деревне, жалко. Явно на марсианском берегу потерял его Антон. Прилив придет и вода унесет. В Индию, на Филиппины вынесет. Дети найдут на берегу и будут играть. Как на тайском берегу во время большого отлива я чего только не находил.
Нет сил на пробелы.
Любовь не знает своих хозяев.
Фильмы, как и сны, лучше всего устроены для передачи бесцельных скитаний на границах яви.
По следам солнечных зайчиков.
Как мы нервно из спичек человечков складываем, Бог из косточек людей варганит.
У нее там маленький аквариум, рыбки ныряют и водоросли вьются.
Во мне разлагается ребенок. Запах последнего гниения – последняя связь с первым волшебством.
Стены прозрачны, пока ты ласкаешь себя внутри ножом.
Снежные змеи.
Под кожей, как под облаками.
Чайные звезды. Гадают на кофе, а свершает чай. Желток комет. В подорожник космоса завернут. Спелёнатый Иисус только пяткой дергать может. Молочные зубы снега. Подснежник-подкожник.
Жизнь тверда своей хрупкостью, надежна в своей безнадежности.
Фейсбук – как массовая эксгумация на кладбище, вылезают какие-то люди из прошлого.
Чем меньше человек из себя представляет сам, тем активнее он подключается к большим нарративам.
О клипе «Deutschland» Rammstein можно было бы написать немаленькую монографию (Жижек не подсуетился еще?). Только один сюжет – факелы, рожающая щенка где-то в лаборатории в храме Германия. Здесь вспоминаются члены доминиканского ордена, которых называли Domini canеs, «псами Господними», что отсылало к эпизоду из биографии Св. Доминика: его матери приснился сон, что ее утроба рождает собаку с факелом в зубах. Собака перекочевала потом на герб доминиканцев, а сами они ассоциировались прежде всего с завинчиванием гаек и репрессиями инквизиции. Подобные тоталитарные моменты и становятся реперными точками из истории Германии, демонстрирующимися в фильме (просто клипом эту работу назвать сложно): войны, те же монахи в замке, фашизм, ГДР, революционные выступления против государственной машины уже в ФРГ… «Космический» финал видео, в котором члены группы на межпланетном корабле (привет ракете «Фау» в середине «Deutschland») улетают прочь с Земли – свобода тут не светит, как с факелом не ищи, как Диоген с фонарем человека? Мотив бегства манифестирован, кстати, и в другой сцене — парящей в храме над членами группы Германии. Эти кадры очевидным образом воспроизводят «Мадонну милосердия» Пьеро делла Франческа, но с одним важным отличием: если на алтарном изображении люди коленопреклоненно молятся Мадонне, то члены Rammstein (а Франческа тоже изобразил себя на картине) на карачках бегут от Германии. В космос герои «Германии» отравились с новым человеком (то есть, извините, собакой) – космос всегда считался хорошим инкубатором для vita nova и нового человека в частности, в спектре от «Космической одиссеи 2001» Кубрика до российских фильмов последних лет. Но тут клип закольцовывается – а из чередующихся, микшированных исторических пластов он весь и состоит – ибо созданием нового человека были озабочены все германские тоталитарные режимы (да и те же доминиканцы, репрезентирующие христианские интенции и требования к человеку). У фашизма и коммунизма с созданием нового человека ничего не вышло – считают ли Rammstein, что им больше повезет? Вряд ли, ибо весь кэмп и экстраваганза их эстетики базируется все же на остраняющей иронии.
Есть видео, где Евгений Головин рассказывает, как его тащила в болото кикимора. На полном серьезе он описывает весь ужас от этого. Кто-то хмыкает. Но ведь можно предположить – это голосящий на хепенингах кикиморой Пригов был. Хоронящий традиционализм в болоте смехового постмодерна.
Деньги в маточные трубы.
«Музыка рождает тишину» (Б. Останин, «Пунктиры»).
«Бог может войти туда, где оставляют место для его свободы» (Ганс Урс фон Бальтазар. Слава Господа. Богословская эстетика. Том I: Созерцание формы).
У него же. «Накапливающиеся неудачи, одиночество, неприятие – все это не побуждает к новой стратегии, а постепенно раскрывает изначальный и подлинный смысл его жизни». Про Христа! Так мы стали им.
И: «Надежность каждого его слова подтверждается всем его существованием: феномен состоит в том, что он не просто “отвечает за свои слова” и тем самым оказывается готов к смерти, но и сам есть Слово, которое включает в себя смерть как интегральную часть своего существования».
Звук – это наши сны о музыке. Шум – сны музыки о нас («Привет Восьмой улице» Мортона Фелдмана).
И полетела по миру стая черных лебедей.
Но для того, кто жизни боится, вирус как раз не страшен.
Убившие в себе государство – таких мало. Убивших собой государство – еще меньше.
Писатели как женщины, больше ценят после того, как их в рецензиях обругаешь.
Шлюхи апокалипсиса.
Почему люди хотят, чтобы Бог к ним относился лучше, чем они к животным?
«When he is three years old he enters the tenant’s bedroom and smears his face in her make-up and lipstick. His mother tells him boys do not wear make-up. “You do, mummy”, he replies». P. Hewitt, «Bowie. Album by album».
Лайкают и перепечатывают только знаменитых. Качество самих текстов не играет никакой роли. Фейсбук как выгул стадности.
И я стану знаменитым. Но уже, боюсь, к тому времени устану писать. Хорошо – уж точно.
Бежит с табуреткой, хрясь ее об асфальт – и выдал остальным ножки-дубинки для драки. Бунт всегда под рукой.
Около Нового Арбата навигатор показывает – Музей мертвых кукол. Т.е. так они точно живые.
Отошел ко сну, ушел в значении умер – люди хотят расшевелить вечное ничто барахтаньем-движением. «Разрыв линии смерти» (Цысинь Лю, «Вечная жизнь Смерти»).
Помнили ли называтели танка «Армата» об амрите, напитке бессмертия?
«Баю-баю, завтра будет лайк опять».
Каменное утро. Титановы звезды. Мир подморозило снегом вируса.
Не следует ждать, что в России будет хорошо. И тогда будет хорошо. Правда, это отменит всю философию, публицистику и прочую ругань о России. Что хорошо ли.
Предметы первой необходимости – чай, табак, кофе. Не растительного ли я происхождения.
Симона Вейль, 3-я тетрадь:
«Бог дал мне бытие и в то же время возможность дать Ему нечто взамен, перестав быть».
«Нет блаженства, которое стоило бы внутреннего безмолвия». И «слово есть молчание Бога в душе. Вот что такое Христос в нас».
«Невозможность – единственные врата, ведущие к Богу».
«Ад есть пламя, жгущее душу. Рай тоже. Это одно и то же пламя».
«Нам хотелось бы, чтобы будущее наступало, не переставая быть будущим. Бессмыслица. Бессмыслица, которую исцеляет только вечность».
Над плитой зажглась эмблема «Газпрома». Потом сигарета. Кухня представилась своим запахом. Мы все ищем свой запах.
«Не выходи из комнаты, не совершай ошибку». И в интернет не выходи.
Ночь так трудно пережить, потому что днем жизнь еще притворяется, отвлекает, а ночью – вот она, лицом к лицу набрасывается, подушкой душит. «Темная ночь души» Иоанна Креста.
На улице гуляют, даже с детьми. Дв(о)е полицейских в масках пьют кофе. Когда в каждом дворе будут полыхать чумные костры, наши граждане будут от них прикуривать и просить уголька для шашлыков.
Нуреев – это Новый год!
«If one knew one would live 200 years, would one be as tired as at 35?» S. Sontag, Diaries 1964-1980.
У жизни, как и у веры, единственный смысл – встретиться после смерти с теми, кого любил.
Выучиться на япониста, всю жизнь им проработать и понять, что я законченный англофил – есть в этом верхе лузерства даже какое-то изящество.
Небо – ребенок-бог учится рисовать.
Кровь – негатив и хамелеон.
Лестница Нуреева
Перед своей смертью мать приснилась Нурееву на верху лестницы. Но он никак не мог к ней подняться – ступени были сделаны из хлеба.
Вспомнил ли он железный хлеб из русских сказок?
На похоронах балерины бросали в его могилу свои пуанты.
«Попрошайки снов» у Берроуза в «Голом завтраке» — хороший образ для бессонников.
У Берроуза много юмора, об этом, кажется, мало кто говорил.
За последнее время видел в моем московском дворе белку, хорька (? кто-то юркий и пушистый из семейства) и селезня. Селезень тусовался среди голубей. Но скрыться от папарацци не удалось – все выходившие из подъезда тут же доставали телефоны. Всегда хотел жить у моря.
Мальро в «Музее без стен» обращает внимание, насколько чужда была Востоку сама идея музеев (цель созерцания-медитации там никак не могла быть достигнута). Как Адорно в «Социологии музыки» бросает через забор взгляд к дальнему соседу, рассматривает Восток. Но музея не было еще совсем недавно и на Западе, замечает он. И вообще музей больше отрицает (целостность, мобильность), чем дает. И это действительно уже – взгляд без стен.
Он же: В исламском искусстве было только два стержня – абстракция и фантастика. Рисунок ковра – абстрактный, цвета же – фантастические. Обещание на рассвете и – «каково это быть живым, я не знаю».
Известно, что все греческие статуи были раскрашенными. Но раскрашены они были – в нереалистические цвета. Мальро приводит Платона, что зрачки в его время обозначали красным. Этого понятия нет в «Музее без стен», но знак книги – остранение. Всего взгляда на искусство, на его рецепцию.
Религия это стокгольмский синдром к смерти.
Только разрушающий себя в процессе мышления мозг способен на что-то. Гладко катящийся не собьет кеглей.
Звезды в шрамах и слезах над безутешной землей.
«На дворе хлопочет весна — грязная бабенка с истеричным характером». С. Купряшина. «Анатолий, или Прерванный визит».
Богоматерь плачет искусственными цветами. Плющит нос о заднее стекло автобуса. Куда уносят его эти деревянные волны?
Гостиничные номера, это притворство домом на время, как улыбка незнакомого на холодной улице. Дом без пут, прощания, обращенные в отмененное будущее.
Бунин в «Жизни Арсеньева» либерализм вплоть до Быкова предсказал:
«Я истинно страдал при этих вечных цитатах из Щедрина об Иудушках, о городе Глупове и градоначальниках, въезжающих в него на белом коне, зубы стискивал, видя на стене чуть не каждой знакомой квартиры Чернышевского или худого, как смерть, с огромными и страшными глазами Белинского, приподнимающегося со своего смертного ложа навстречу показавшимся в дверях его кабинета жандармам. Были кроме того в этом кругу и Быковы, Мельники… Трудно было, глядя на их лица, освоиться с мыслью, будто они тоже работники на какое-то прекрасное будущее, что они считаются в числе главнейших знатоков и устроителей человеческих благ».
И не после «Арсеньева» ли пустил Иличевский своего героя в странствия по Крыму?
Я русским словом приветил
реющий триколор –
была беспросветность просветом,
мне сердца полот и упор.
(«После полудня цирк и цитадель» Целана, перевод М. Белорусца)
Оказывается, Целан мало, но писал афоризмы. «Была весна, и деревья летели к своим птицам».
Шерстяной соплей лезла очередь к гробу Ленина. Голодарь возводит из спичек мавзолей. Поют сверчки в засохшем табаке.
Рана, просящая подаяния, но получающая соль.
Какой же тест на вирус, если тест на мозги не пройден.
За две недели пригласили в жюри одной премии и в номинаторы другой. Какая же у нас в литературе страсть судить и строить. Советская? Кажется, еще древнее.
Родители вытирают ваши сопли, кал и рвоту. Потом вы их. И, когда круг полностью замкнется, выпорхнут из него. Седой бабочкой.
Закончится раньше страхов.
ПДД для заблудших душ.
Смерть – это такая провинциальная, тихая больница на окраине Клина.
Простыня потемнела, пожелтела, потом стала расходиться паутиной, вроде испода гниющей осенней листвы. За окнами тоже регулярно переключали программы.
Взгляд у нее был, будто очень странным ножичком Бог ей веки разделял. Такие же и пути. Не догнать никогда.
В моде будет прозрачная обувь. Сексуальные ступни, чаще некрасивые – сквозь пластик все выглядят притягательно в своей беззащитности.
Молиться смайликами Богу-Эмотикону.
«Смерть – это мгновенное время, а время – длительная смерть» (из комментариев Флоренского к «Столпу и утверждению истины»).
Вообще единственное, во что нужно вкладывать средства и усилия – оцифровка наших личностей. Один большой дата-центр и – вечная жизнь, и – не нужны никакие ВПК, МСП и т.д. Проект «Московский Цицерон», реализация всех религий.
На посты еще хватает иногда сил, на ответы-комменты – нет.
В конце каждого сна есть дверка, через которую можно выйти наружу. В кошмарах она заколочена.
Массовое отмечание юбилеев – карго-культ мертвых.
Как сгоревшая спичка напоминает человеческий силуэт, так и.
Дефицит дефицита.
Будущее нас не разглядело.
«Сегодня утром впервые после долгого времени снова радости при представлении о поворачиваемом в моем сердце ноже» (дневники Кафки).
Он же о самоизоляции: Сегодня вечером от скуки три раза подряд мыл руки в ванной.
Подавляющее большинство в моей семье было врачами. Я всегда хотел заниматься литературой, о медицине и не думал. Но уже 5-й год работаю в фармацевтической компании и 2-ю неделю из меня, кажется, выходит неплохая сиделка. Так улыбается судьба.
Тот, кого часто называют Богом.
Может, правы талмудисты? Ведь Он ни разу не отозвался.
Споры представителей секты «Дау» и ее противников так же утомительны, как и ругань о Крыме.
Любимый жанр в последнее время – комментарии в YouTube’e.
Давид и Голиаф — Davidoff и Gauloises.
Крики снов под пение птиц. Могила – ванна с пеной с небес.
С завидной регулярностью оказываться на грани нервного срыва и вытаскивать себя оттуда. Не силой воли, а долгом (и – в долг), умом даже. А может там, за обрывом, легче?
За или против – вирус разделит людей так же, как и Крым. Люди, кажется, стали размножаться делением, пиявками присосавшись к дискурсам.
Из окна таджики в оранжевых куртках стригут двор – как яркие жуки на большом листе.
Шаламов в «Колымских рассказах»: хорошо, что слезы не пахнут. Все «Колымские рассказы», несмотря на их силу, это жалоба. Значит, живой.
First, people put pictures of God on the wall, then the king, then Stalin. In the end, everyone will idolize their own picture, they will adore and fear themselves. Svetislav Basara, The Cyclist Conspiracy (1988).
Камень солнца, ножницы самолетов, бумага неба. Под дачным небом спишь, как гриб подо мхом.
Отведали яблоко познания добра и зла и были изгнаны из рая, как нашкодившие дети. Яблоко – это, конечно, секс. До совокупления добро – в очаровании, мир во всех красках, желании-вдохновении, после зло – слабость, разочарование, утрата чар. Граница в несколько мгновений. Только зачем Бог, сам понукая плодиться и размножаться, положил за это такую цену?
Фейсбук как эманация либерализма. Лозунг свободы – можешь публиковать все, читать всех! Кандалы реальности – в ленте ты прочтешь только с десяток отобранных для тебя постов, предпочтительнее увидят другие твои фото, но не ссылки и тексты. О цензуре молчу – Достоевского и всех сколько бы за hate speech банили.
Земля на рассвете покрыта росой, как тело потом после сна. Ночь защиты всегда, борьбы с демонами. Невидимыми, как и то, что точит и прекращает жизнь.
Воздух тут пахнет музыкой.
Ночные тени надели на себя людей. Дверной глазок кольнул солнечным лучом. Пыль подмигнула заморским песком. Хорошо умирать утром в Питере – длинные проспекты, кегельбан адмиралтейских шаров и запах кораблей. Все билеты твои и чемодан!
Полет мухи-бомбардировщика вокруг земного шара.
Вокруг меня животворящие силы неба и земли. А я не вижу ничего, кроме всепожирающего и все перемалывающего чудовища. «Вертер».
Летящая птица подбрасывает на своих крыльях небо.
Нина Хаген – наша Барби.
При жизни не общался с Лимоновым, не стремился. Но его смерть не только очень ударила, но и принесла. Сначала (после моего эссе о Мисиме и Шаламове «Убить в себе государство») на меня вышел его секретарь. Набирал все его книги последние 9 лет (оставлял там лимоновские очень ошибки), снимал о нем любительский фильм и рассказывал, как колонки Лимонов набирал в тексте письма, если все падало, то матерился и писал заново, невзлюбил Твиттер за плохой рейтинг и так далее человеческое, такое человеческое. Потом зафрэндила меня (после рецензии на «Старика» Лимонова) Фифи. Общаюсь с теми, с кем постоянно общался он. А вот и один из создателей последнего фильма о Лимонове подтянулся.
Телефон в красных извещениях от приложений, как в пятнах от оспы.
В Сети ходит фотография снизу разбитых пуантов балерины. Они похожи на снежинку-переростка или даже ребенка медузы. Сен-Сеньков, кажется, щупает взглядом такие вещи. Где-то в Музее невинности. И потом рассказывает нам свои сны, рифмующиеся иногда даже с самой холодной красоткой смертью.
В основе заброшенного лагеря для трудных подростков «Прометей» в Ленинградской области — вполне реальный проект лунной базы, разработанный в 1960-х годах.
Хипстеры в «Отцах и детях»:
Слуга, в котором все: и бирюзовая сережка в ухе, и напомаженные разноцветные волосы, и учтивые телодвижения, словом, все изобличало человека новейшего, усовершенствованного поколения, посмотрел снисходительно вдоль дороги и ответствовал: «Никак нет-с, не видать».
Раньше снисходительно смотрел на читающих в метро старые, советского еще издания книги. Просто почитать-то что-то взяли, чтобы было на полках, других книг не знают. А сейчас сам их и читаю – классика, на красивой, пожелтевшей бумаге, с пометами бабушки или кого-то еще.
«Всё на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян». Да, это о жизни, конечно, но еще более – об издательском процессе. Подсчитал, сколько текстов у меня выходят, «в печати». 9. Вышло? Ноль. Могло выйти – 6 (в интернет-изданиях, 3 – на бумаге, в журналах). Нет, я человек адекватный, все понимаю, что авторов много, печатать только меня не могут, издательский портфель, юбилеи-поводы и т.д. Но у меня другой подход – сделал дело, опубликовал его, он зажил (или не зажил) своей жизнью, ты забыл про него и занялся новым. Ждать – не люблю. Смерти ждешь, остальное еще – уж слишком.
Карлики путти запускают мыльные пузыри Homo bulla est над горами Каппадокии и играют в куклы Ханса Беллмера.
Взрослые – это дети, лишенные детства.
Юбилей Бродского. Еще 200 тысяч человек перепечатают «Не выходи из комнаты». Фейсбук как стадность.
Интересно. Я живу в прошлом, будущее для меня – кошмарный сон, который увижу во всех деталях, но «воспоминания», записи фб в этот день за прошлые годы перепечатывать не люблю. Может быть, потому как раз, что слишком люблю прошлое, марать его не хочу, пусть там и остается, укутанное.
А сожжённые на даче дневники все равно жаль.
Виниловая пластинка под электронным микроскопом – боронит и засеивает музыкой.
Ох, уж эти настройки Фейсбука. «Из-за настроек конфиденциальности» не можешь видеть, как перепечатали твой же пост. А может они перепечатали – без уважения?
Идет, шатаясь, один прохожий. За ним другой, уже зигзагами. А впереди спуск с горки, довольно крутая лестница. Первый разворачивается. «Куда же идешь, дурачина, сейчас же… (грохнешься). Дай я тебя поддержу!» Kindnessof strangers.
Так трогательно, когда юзер с тысячами подписчиков тебя фрэндит, но никогда не лайкает. У него тысячи, у меня тысяча, нельзя снизойти.
Маленькие люди. В маленьких домах. В городках и поселках, по дороге на дачу, даже между поселков. Бог их не видит и гладит рассеянно по голове, как мешающую и помогающую работать кошку.
Мой образ безвестности гораздо лучше того, каким мог быть рассказ.
Первая книга Ги-Эрнест Дебора была обернута в наждачную бумагу. А в его фильме «Hurlements en faveur deSade» — «я уничтожил кино, ведь это было проще, чем стрелять в прохожих» — не было ни одного изображения. «Подобно потерянным детям, мы проживаем свои незаконченные приключения».
Мысли, эта мигрень мышления.
Ковид-диссиденты – так узнаешь, что взрослые люди не могут, как дети, без погулять.
Пробуждение – эякуляция сна.
Дневник, первый признак сложных отношений с одиночеством.
«Орлеанская девственница» Вольтера по отношению к де Саду, как Тинто Брасс к жесткому порно.
Маленькая военная кровать (в автобиографии М. Абрамович).
Человеку дано наблюдать рост и увядание растений и сезонов, это и есть его рост.
Борей дует на чаинки туч, охлаждает пену неба, по нёбу гоняет, за щеку берет, луне откусает, солнцем плюет.
Сад ночью припорошен.
Пиарщик старых подмосковных дач. Назвал бы так рецензию – да и себя.
В детстве родители воспитывают тебя, в старости воспитываешь ты их.
«О своей легочной болезни он говорил так, будто она была его вторым искусством. А ведь тогда мы одновременно болели одной и той же болезнью, и потом опять ею болели, думал я, в конце концов и Вертхаймер подхватил эту самую нашу болезнь. Да вот Гленн-то умер не от этой болезни, думал я. Его убила безысходность, в которую он заигрался за сорок почти лет, думал я». Томас Бернхард. Пропащий.
Фуригана, понял, это аттачмент же к иероглифу.
Речь протекла в землю.
Иногда кажется, что долго спал. Проспал даже не их. А – то, когда они вообще могли стать известны.
Септет Вейнтеля – восстановленный из оставшихся каракулей выдуманного композитора у Пруста – это, видимо, метафора, одна из многих, воссоздания прошлого из небрежно жизнью сохраняемых объектов, обрывков. Но самому Прусту было бы лучше как раз не написать роман, свою махину (machina), не пытаться побороть бег (и бога) времени и смерть тотальностью письма, а оставить обрывки, стать легендой, пребывать в каталоге Александрийской библиотеки (не сгорела бы – кто бы сейчас читал?) в статусе великой неосуществленной возможности. Потому что «В поисках утраченного времени», как и изображаемую им жизнь самого Пруста, публика просто порвала, как выдирают из книги страницы, на фактоиды – печенье мадлен… комната, обшитая ради тишины пробковым деревом… Альбертина — это мужчина…
Воздух на даче горит листвой, распускается травой.
Перистые закатные облака, подсвеченные холодом розовым, как застиранный женский испод или вспухшие больные десны.
На балконе отеля в Танзании видел обезьянку бэйби буш. На крыльце на даче – хорька. Хорьки живут у нас где-то в отсеках чердака давно. Но так столкнулись впервые. Оба были фраппированы. Размером с кошку, темно-коричневый с белой полоской – красивый и молниеносной шмыгости!
Нидерландский прокурор Тейс Бергер на суде по делу MH17 заявил, что в теле капитана экипажа потерпевшего крушение малайзийского Boeing на востоке Украины обнаружен осколок в форме бабочки.
Читаю научпоп книгу американского психолога. Страниц сто сносок, но и абзац, где каждое социальное понятие обозначено смайликом. В конце абзаца соответственно – целая строка их. Ждем целые книги на эмодзи?
Вроде бы знаю три языка, а что мне люди в комментариях пишут – не понимаю. Даже знакомые. А этот вечный юмор пошутить, пошутить на шутку, еще раз…
Праправнучка Наполеона Мари Бонапарт испытывала проблемы с оргазмом, ходила к Фрейду, влюбилась в него, выкупила у нацистов. Она же, под псевдонимом A. E. Narjani, опубликовала исследование о зависимости женского оргазма от расстояния между клитором и уретрой. Для него она опросила 200 женщин. А потом пошла на придуманную ею же операцию по пересадке клитора ближе к входному отверстию для пущей стимуляции. Не помогло. Впрочем, бурную сексуальную и психоаналитическую жизнь она продолжала еще многие годы.
Facebook, Twitter and Snapchat create new kinds of social connections that are, to human relationships, what candy is to food. Watching others become Facebook royalty or Twitter stars boosts social desires more than it provides ways to satisfy them. Dissatisfaction grows from the gap (Randolph M. Nesse. Good Reasons for Bad Feelings: Insights from the Frontier of Evolutionary Psychiatry). Пирожные вместо хлеба по рецепту Марии-Антуанетты? И будет ли революция против новой виртуальной знати…
Разбил экран моего iPhone 11 Pro Max об угол MacBook Pro – даже стильно…
Дневник чтения, несделанных постов и не приснившихся снов.
Все кости лягут в землю, как фишки домино. Повертятся, понежатся – уснут же все равно.
Упорядоченная жизнь в клочьях и развалинах.
Фейсбук показывает, что в прошлые годы в это время я снимал на даче цветение жасмина. Сейчас из-за холодов у него только робкие бутоны. Или тоже карантин.
Думал много прочесть, написать и т.д., но больше сижу, курю и смотрю на сад, где тени живших тут умерших.
Сирень, избитая до синяков ливнями, отцветает, но на смену ей идут мускулистые пионы.
На даче хожу во вьетнамках. Порвались, которые привез из Японии – ровно 20 лет назад! Привез новые – что мне купила Азия на Занзибаре.
(Читая биографии, Зонтаг вскоре после Абрамович) Любая жизнь, если присмотреться, ужасна, как поры кожи под микроскопом.
«Несу с собой поражение, как знамя победы» — часто в «Книге непокоя» Пессоа можно спутать с Чораном. Хоть одна прелесть прошлого века, что он остался меланхоликами, а не радостными идиотами. «У меня слипаются веки на ногах, которые еле волочатся по земле».
Жаль, нельзя фотографировать запахи.
Пессоа будто о помрачении всех в ковидной самоизоляции: «Есть изоляция в нас – самоизоляция, при которой то, что разделяет, становится застойным – грязной водой, окружающей наше непонимание».
В прошлый приезд на дачу была гроза в 5 пожаров, в этот – укусило два клеща. Точно убивает то, что любишь.
Вянущая сирень – ржавые цветы, зацветающий жасмин – звезды на зеленом небосводе. Гортензия из зеленой в желтую и белую, дачный семафор.
Хорошо, что не такой бабник, как книгочей: романы и философию, журналы, на языках, иногда фантастику, в последнее время классику, иногда средневековое – всегда чередую.
Мять в скульптуре мечту о бессмертии.
Брать только там, где не дают.
По просеке, где гуляли со мной в детстве, вывожу после болезней на прогулку маму. Разогнуть бы эту закольцованность…
Соцветие из шести цветов на кончике одной ветке – шестикрылый жасмин.
Прибежала мышь в комнату, спасаясь от хорька. Разморенная жарой жаба позволяла фотографировать чуть ли не носом в камеру. Ежи тоже ходят почти по ногам. Все же из-за вируса сюда приехали, строятся, шумят, а столько животных. Поняли, что престол человека покачнулся и спешат подобрать крошки под ножкой? Пусть бы мир качнулся в их сторону.
Здесь же на даче придумал в подростковье себе имя Закатный – сейчас звучит, как кличка вора в законе. А совсем в детстве, помню, в очереди к врачу – псевдоним Аскелла (имя наоборот). Все хотел им стать, даже недавно еще, сделать ребрендинг, от одного псевдонима к другому. Как у японцев есть посмертные имена – у меня имя нерожденного.
Ребенок всегда из пепла. Брака, разочарования в самом себе или горстки божественного огня в четырех ладонях.
(Чтобы представить рай или скуку нашей жизни) Живущим во снах наши будни как раз снится, из ночи в ночь одна тюрьма сна, скука и сума.
(Никак не осуждаю суицид, но) Жизнью можно наполниться, но вытошнить ее нельзя.
Как в сказках братьев Гримм, дети в электронном лесу.