Нарративы 3-го рода
В апреле прошлого года на P(n)F был материал Петра Кирюши «Поправляйся, Андрей», микро-серия по фотографиям московского художника Андрея Сяйлева — тот заболел короновирусом и попал в Коммунарку. Там он фотографировал, выкладывал в фейсбук. В проекте Кирюши помимо нарративности (но, что ли, арт-нарративности, совершенно не линейной), явно присутствовал какой-то метод, употребленный в прикладном, что ли, варианте. То есть, ничего по факту прикладного, но за этим частным случаям явно маячил какой-то авторский агрегат, который в данном случае произвел вот это. Ну, история тут явно не рассказывается, но есть последовательность, то есть, все же, наррация, а какого типа? Причем, она задается не автором, не авторами, но как-то раскручивается в серию. Причем, не тема ее задает. Вот примерно так путано все и ощущалось.
Этим можно было бы заняться, но не получалось. Теперь же возник повод (о нем позже), чтобы вернуться к этим непоняткам. Словом, Петр Кирюша, 1978, живет в Риге и Москве, выставляется с 2008-го. Гуглить тут все умеют, так что логичнее уже представить автора эпизодами.
Из серии « Персональная геральдика», 2008-й.
Вот тут как? Делается что-то визуальное, которое может соотноситься с кем-то / чем-то существующим или же присутствует некая эмпатия к существу, которое может не быть сформулированным или не существует вовсе? Тут чисто визуальное действие или же соотнесение с чем-то этаким?
Как бы другой случай, «Фрагменты», 2010. Речь об увеличении неких исходников, в результате чего и получается результат.
По смыслу, вроде, противоречат «Геральдике» — если считать, что там в основе нечто неопределенное. Да, собственно, даже если и определенное, то оно же не было зафиксировано картинкой. А здесь заведомо есть изобразительный исходник, но итог выглядит так, будто работа все равно управлялась схожим с «геральдикой» способом. Что управляет фиксацией окончательного фрагмента — просто визуальное или что? Ну вот есть ощущение, что странным образом там присутствует и некая до-визуальность.
У Кирюши есть интервью «Коммерсанту», март 2020-го: «Мой основной носитель – живопись. Ну, не только в традиционном понимании «холст, масло» Живопись может быть объектом, танцем, фотографией, видео или публикацией в соцсетях».
То есть, получается, что есть некая субстанция, с которой автор работает, раз уж ее можно реализовать в разных вариантах «носителя». Присутствует этакое прото-вещество, манипулирование с ним дает такие и сякие результаты. Что это примерно такое? Например, просто установка на такие действия, без детализации. Вообще, есть ли разница начинать вне конкретики результата потому, что есть предварительная субстанция или потому, что есть установка работать в любом варианте? Ну, или уже упомянутый авторский агрегат. Хотя агрегату тоже ж надо с чем-то работать. Короче, присутствует не очень-то формулируемая цельность, которая продуцирует весьма разные вещи.
Но как – в любом варианте – возникает точка, из которой разовьется работа? Что будет движком ее раскручивания? Что-то стабильное или другое в каждом следующем случае? То есть, это я не понимаю: может быть так, может быть этак. Все это работает, но как именно? У автора должна быть какая-то фича, которая умеет разные варианты. Еще и перформансы (Аfterparty, 2012. Перформанс. 210 minutes , Видео 11”21’).
Подпись: «Аfterparty – это состояние после праздника, когда уже силы и деньги закончились, а все еще хочется веселиться. Аfterparty – это сегодняшнее состояние экономики, когда наступает неизбежный после экономического подъема спад, когда при отсутствие средств и ресурсов остается стремление несмотря ни на что удержаться в прежнем статусе. Нежелание признаться себе в наступившем завтра – ведь вчера было так хорошо и беззаботно. Свет уже включили, из динамиков звучит бесконечный повтор одной и той же песни, пора идти домой, пора возвращаться в реальность – но остановиться невозможно, невозможно прекратить надувать праздничные шары, невозможно перестать бездумно тратить силы и деньги, ведь все это уже превратилось в привычку».
Собственно, еще и подписи. У него бывают какие-то пояснительные фразы, и снова непонятно: тут делается какой-то гибридный объект, или просто дополнения до ясности изображенного, этакие само-кураторские? Ну или вариант художника Федотова, рассказчик не так, чтобы для пояснений, но для пущей движухи. Двери. 2010.
Подпись: «Темный проем чужого окна или двери, занавески, скрывающие интерьер, скорее всего там ничего нет, вглядываться некогда. Внутри настолько темно, что тьма зияет. В этой серии я наблюдал зияние тьмы и мерцание света».
Но, все же, не гибридный объект, фраза – даже и не пояснение. Допустим, тексты могут включаться в дело на неких конкретных авторских основаниях.
Ладно, дальше – хронологически – появляется и социум. Из того же интервью 2020-го, «С прошлого года пытаюсь описать в работах крен общества в правую сторону». Что такое в «правую сторону», из какой точки оценивается право-лево? Надо полагать, к политическому относятся «Маски власти», 2019, инсталляция. Фрагменты:
Тут же и соцсети (хронологически добрались до времени предыдущей публикации в P(n)F, «Поправляйся, Андрей»): «Instagram для меня – инструмент; сами по себе рисунки в блокноте, без контекста, без оригинала на заднем плане, не рассказывают историю, а на серверах соцсетей они обретают время и место – это становится одновременно искусством и образом жизни, и нашей действительностью, и отражением времени».
Сообщения – несомненно. Но без прагматики. Такое сообщение не транслируют некую новость, а, что ли, предъявляет себя в качестве таковой. Соц-сетевой романтизм, что ли.
Здесь наррация включается через подключение зрительского времени. Или даже и без него, лишь бы произошло отчуждение работы в пользу серверов? Никакого сюжетного нарратива автор не производит, тут этакая наррация 2-го рода, она оформляется позже, в ходе отчуждения. Понятно, в прозе можно делать тексты, которые сами по себе не являются нарративами (фабула-сюжет и тп), но они собираются в последовательное целое при чтении. С картинками даже нагляднее – история возникает в голове реципиента, последовательно разглядывающего серию. Это уже не бесхитростные нарративы. Собственно, исходно и не нарративы вовсе, а становятся ими просто из-за последовательного восприятия. Ну не знаю… что ли как частица делается волной, но в каждый момент остается частицей.
Но тут не совсем так, что-то еще другое. Вообще, если есть наррративы 2-го рода, то легко сообразить, что есть и 3-го. Причем, эти – предшествуют и первым, и вторым. Это типа исходный импульс (какой угодно, всегда же какой-то есть). Такой нарратив обычно отрабатывается в нарративах 1-го или 2-го рода, но может же быть и так, что он не тратится, а и превращается в результат. Вот серия «Портрет 21 ифрита», 2017.
То есть, тут результат не какая-то загодя определенная морковка, до которой доберется автор. И даже не некий неопределенный, но как бы уже ощущаемый овощ. Но да, допустим, какая-то произвольная субстанция предполагает материализоваться (в таком или сяком жанре / виде), дело движется, результат начинает более-менее фиксироваться (менее — допустим, перформанс). Субстанция здесь не что-то мистическое, а надо же все это как-то определить. Ею может быть что угодно. Например, сам художник. Или его намерение сделать что-то вот это. Понятно, импульс всегда переходит в результат, но тут он, что ли, доминирует. Есть импульс и – вперед, не очень-то учитывая обстоятельства по поводу и вокруг работы. Они, само собой, влияют, но свои проблемы тут не особо навяжут. Здесь не ими занимаются, они участвуют минимально, чисто по факту материализации. Словом, довести импульс до чего-то, минимально его испортив. Разумеется, изменения импульса по ходу дела порчей не считаются.
Тут естественная проблема. Ок, нарисована некая схема, вполне версия. Но, в общем, во что угодно можно вчитать что угодно. Я других вариантов не вижу, и что? Например, такой анализ тут может просто не работать.
Но вот, по поводу одного проекта мы пересеклись с художником у Жени Шерменевой в Мазирбе (Латвия).
Справка: 1 февраля 2021 года на инстаграм KATLZ.RIGA начался первый театральный инстаграм-сериал mežs:лес. В основе – пьеса драматурга Полины Бородиной (@fairyidiot) «Лес». Сериал – последовательный аудиопересказ текста пьесы, сопровождающийся визуальным рядом, созданным режиссером Liena Smukste (@lienasmukste) и художником Петром Кирюшей (@pjotrs.kirjusa). Художественные решения каждой серии диктуются развитием сюжета и зависят от творческих фантазий авторов. Продюсер и инициатор проекта – Евгения Шерменева (@jeniashe), руководившая в Москве дирекицей международных театральных фестивалей NET, Gavrouche и Территория, спродюсировавшая в Риге в 2018 году спектакль TWHYS (Karš vēl nav sācies) и онлайн читок пьес Марюса Ивашкявичюса на русском языке в мае 2020 года.
О проекте разговор еще будет, но сначала логично выяснить, что Кирюша думает примерно по поводу того, что здесь написано. Вопросы — ответы.
– 2008 год, серия «Геральдика». Вы делали просто что-то визуальное, которое можно с чем-то соотнести или же предполагалась некая сущность, которой отвечает картинка?
– У меня была такая история, что мы утрачиваем личность – ну, как люди. И эта личность может проявиться через внешность. У всех примерно одинаковые возможности, примерно одинаковая одежда, ну – в зависимости от социального статуса, но в принципе одинаковая. Люди сами являются гербом себя. Они производят геральдику персональную, а ее можно уже как-то классифицировать – этот относится к этому классу, к этому. Но все равно есть какая-то особенность.
– И она снаружи, для вас выглядит как-то вот так?
– Началось все это в Нью-Йорке, там всяких странных людей гораздо больше. Я именно не оцениваю, что ли, не разговаривал с ними. Они не фрики, на улице жара, человек идет в пуховике, потому что это Canada Goose, потому что это статусно, дорого. Я про это скорее. Что-то как бы человеческое.
– 2010 год, вы вытаскиваете фрагменты…
– Ага, блоу-апы.
– Тот же вопрос: тут чисто визуальное или за блоуапом что-то стоит?
– В 2008-м у меня был старт карьеры, тогда – в двух словах – я подал заявку на Биеналле молодого искусства «Стой кто идет». Я участвовал в групповой выставке «Яблоки падают одновременно в разных садах», в рамках «Стой кто идет». На Винзаводе. Виктор Алимпиев из 600 анкет выбрал мою – звезды так сложились, просто удача. А он познакомил с Женей Кикодзе, куратором, и она делала выставку – тогда еще была галерея Гельмана. Делала большую выставку, посвященную абстракции. У нее тогда была идея, что образ мертв, он уничтожен рекламой, этими всякими средствами массовой информации, поп-культурой. И мы возвращаемся к абстракции потому, что в абстракции нет образа. Она не то чтобы требовала абстрактные работы, но у меня была какая-то серия, все было небольшого размера, и она говорит «подумай над этим, попробуем сделать что-то». Мы сделали выставку «Блоу-ап», она сформулировала, из фильма Антониони. Блоу-ап как фотоувеличение, и у меня был интерес именно к тому, что он перефотографирует снимок, проецирует на стену, фотографирует еще раз, это как бы разрушение такое. Деформация через увеличение. Но при этом он что-то видит.
– Как вы это ведете: сделаем так, увеличим это? Какое-то ощущение того, что должно быть или просто смотрите по результату? Вот, теперь получилось?
– У меня тут больше интуиции. Я не увеличиваю типа что-то конкретное, а это, скорее, как мерцание, которое излучает монитор компьютера. Если ты увеличиваешь в просмотровой программе фотографию максимально, то эти пиксели размываются и что-то такое происходит и не знаешь: это части чего-то очень большого или это что-то сильно увеличенное. У меня, конечно, в тот момент не было ни политической повестки, ни социальной, не было позиции, что я произвожу великий модернизм. Не было намерения чего-либо высказать. Высказаться или что-то конкретно…
– У вас есть формула, что ваш основной носитель – живопись, но не в традиционном понимании (холст, масло), но может это быть объектом, танцем, фотографией, видео, публикацией в соцсетях. Но тогда исходя из чего вы работаете? То есть, производите работу еще до того, как определились с жанром или просто переключаетесь с одного на другое?
– Я переключаюсь.
– То есть, совсем тупо уточню: до реализации работа уже в каком-то виде-ощущении уже существует или она возникает в момент, когда вы выбрали – а, делаю вот это?
– Конечно, идея всегда есть какая-то. Всегда представляю, что я делаю так, но получается иначе, нет такой четкой режиссуры, что как задумал, так и получилось.
– Вот поэты. Одни работают с тем, что еще не описано, у них есть есть ощущение этой штуки и они упаковывают ее в слова. А другие действуют в привычном всем пространстве и словами конкретно разъясняют, о чем они и что имеют в виду. У вас первый вариант?
– У меня коммуникативные проблемы. У меня всегда ощущение того, что то, что я знаю – знают все. К сорока годам я понял что надо объяснять, что я имею в виду и формулировать. А до этого у меня всегда было ощущение, что… ну как бы я понимаю о чем – и все тоже ж понимают. Это как взросление какое-то происходит и все меняется. Сейчас я по-другому мыслю… Сейчас у меня есть не срежиссированный… Как пример, могу рассказать недавний перформанс. Задача была показать свою живопись и рассказать о ней перед публикой. Проект–выставка одной работы или картины. И я подумал, что эти дико скучно, если я буду рассказывать про свою живопись словами, а сделаю я перформативную какую-то вещь. У меня была серия – V-образные гитары, три штуки. Я их расставил, пришли люди, публика и я изображал, что играю на гитаре. Здесь, вроде, как спонтанная вещь – предложили рассказать, я спонтанно решил, что так изображу. Но тут не было режиссуры. Я к тому, что не было заранее идеи, которую я воплощаю как-то последовательно.
– Вы говорили, что избегаете создания бренда, повторений, цитирования, комментирования. И каждый новый проект стараетесь делать непохожим на предыдущие. Как, собственно? За счет смены форматов?
– Это мне так кажется… Краткая предыстория: мы сидели с моим другом Вентсем и приехал из Финляндии мой одноклассник Вова. Мы втроем сидели, очень разные все люди, Вентс такой интеллектуальный, в Риге живет. Вова – слесарь-сварщик-фрезеровщик. Мы сидели в Чомски (Chomsky – несистемное рижское место, примерно как Алепония или Аутентика, — А.Л.) и пили до четырех утра. И примерно все это время объясняли Вове, что такое отказ от авторства. Это было лет пять назад (с того времени Чомски переехал, неподалеку и продолжает существовать – А.Л.) и он говорил, что все это говно, что вы говорите, все это чепуха. Ну, нормально. Но я тогда ощутил импульс, что если делать разные вещи, постоянно менять носители и постоянно изменять свои следы, то есть возможность отказаться от авторства. Такая у меня была идея в тот момент. И отказ от цитирования, брендов, и отказ от себя, мне казалось, что я победил – я отказался от авторства. Я теперь как чистый лист. Достану блокнот – и это будет мое, возьму большую живопись – тоже будет мое. А это несопоставимые вещи, и очень. И может возникнуть ощущение, что это разный человек. Я шел к такой идее, что это как бы делает разный человек.
– Вообще, это весьма рижская тема. Тут она вполне такая живая и действующая, как по мне.
– Ну, это, наверное, у всех в мире такое переживание. Но я пришел к выводу, что я не в состоянии. Я могу отказаться, могу не участвовать в чем-то, но есть почерк, ну вот пишу правой рукой, и всегда узнается, даже если буду только точку ставить на бумаге, то будет понятно чья эта точка.
– У вас бывают пояснения к картинкам. Тогда вы делаете какой-то гибридный вариант?
– Экспликации. Но у меня редко бывают экспликации в последнее время. У меня стали названия как экспликации.
– Вот Окно (2012, Перформанс, Видео 11”52’). Это название: «Раньше, когда ремонтировали магазин с большой витриной, витрину закрашивали побелкой изнутри, когда ремонт заканчивался, краску смывали. Я закрашивал окно белой краской, потом тут же смываю и делаю все заново»?
– Да, по сути. Это старая работа. Она сначала называлась как-то по другому, тогда я еще так не сформулировал. Четко что это мжет быть названием. Но это не формальное, а что ли описание действия. А описание действие – можно же сказать, что это название? У меня это никогда с той позиции, что я сделал анализ, исследование и в этом исследовании заключается такая-то идея. Чаще всего вообще без названия. Название, оно редкое. Мне нравится читать стихи – единственное, что я читаю, мне тяжело читать длинное — физически тяжело. Читаю стихи. А чтобы сложилось название, чтобы было поэтическим…. это бывает редко . Я же не направлен конкретно на это действие. Я понял, что путаюсь и плаваю в исторических фактах, в деталях, когда надо отметить конкретных авторов или события, которые повлияли на что-то. У меня, скорее, больше интуитивного ощущения того, что сейчас происходит, электризация какая-то воздуха, я ее фиксирую. Но я ее не исследую, я просто фиксирую как камера наблюдения. То есть, может мимо проехать нарушитель, а могут просто сто машин проехать.
– «Коммерсанту» вы говорили, что пытаетесь описывать крен общества в правую сторону. Как вы этот крен ощутили и чем его можно описать?
– В тот момент, последние года два у меня был какой-то нарратив в моих историях. Мы с Сашей Журавлевым постоянно разговаривали, он художник и куратор, преподает во ВШЭ, мы обсуждали все это: выборы Трампа, отношение к беженцам из Сирии, – как это меняет наш мир, экономический кризис сверху. Как погасло пламя революции, которую можно обозначить 68-м годом. И Париж, и пражская весна, как это пламя к нашему дню угасло. И сейчас, когда происходит любая революция, я не уверен что я на стороне революционеров. Хотя революция это хорошо, это же перемены. Но если я не на стороне ИГИЛ, то я не могу быть и на стороне протестов других. Потому что окончательно я не знаю, все эти протесты – они направлены в правую идеологию, мне кажется.
– «Маски власти» из таких нарративов?
– Да пару лет назад. «Маски власти», «Жги». Про то, что трудно поддержать сейчас социальную позицию многих.
Жги. 2019
Фрагмент инсталляции
– Нарративы это и Instagram?
– Да. В том числе и всяческие «Изоляции», они нарративны. Мы делаем проект «Лес», я сделал три выставки про изоляцию… в какой-то момент у меня возникло ощущение, что сейчас мы не можем обращаться или как то ждать поддержки от искусства в виде шедевров. Когда это единичная какая-то вещь, которая стоит перед глазами и, как бы распространяя благо, спасет мир. Мы живем в момент, когда возникла необходимость нарративности.
– То есть у вас противопоставление: или стабильный шедевр или нарративость?
– Я имею в виду именно изобразительное искусство. Нарративность в письме или в театре, это другое, это естественно. Я имею в виду визуальные вещи. Какой нарратив несет Поллак? Ну, у него есть названия, то есть – какой-то нарратив. Но когда глядишь на картину великого модернизма, ты смотришь как на что-то, находящееся на пьедестале, что-то, что выше тебя. Великое искусство. А любая вещь, которая описывает, становится на уровень с тобой как с человеком. Можно увидеть знаменитую персону, выходящую из транспорта. И вот ты видишь – звезда, которая там где-то далеко, недосягаемая. А чтобы заговорить с человеком в трамвае надо сделать над собой усилие, чтобы small talk произвести. Какой-то. И у меня нарратив про отрезок конкретно моей жизни, которую я сравниваю с каким-то общим состоянием.
– Теперь о проекте. «Лес». Я видел серий 7-8, как вы в него попали и что в нем делаете?
– У меня есть подружка Наташа Шендрик. Она училась вместе со мной, была в резиденции вместе с моей женой Нелли, знала Женю (Шерменеву — А.Л.). Наташа — дизайнер, которая делала Гоголь-центр. А для этого проекта нужен был дизайнер, который сделает презентацию проекта. Чтобы потом с ней ходить по спонсорам, куда-то рассылать. Именно презентация, оформленная графически. Ну она и посоветовала меня. Потому что мы дружим, и это коррупция. А мы как раз в Риге, встретились с Женей и начали с того, что я делаю презентацию проекта. Надо было каждый эпизод как-то оформить чем-то. Я пошел и поснимал какие-то фотографии в пределах Риги в разных местах. Как мне это все представляется. Сказал, что сделал некоторое количество фотографий, сейчас заверстаю. Ну, стали общаться и меня повысили до художника проекта
Я предоставляю материал, что-то снимаю на улице. Есть режиссер, мы обсуждаем, что нужно для каждой серии. У меня есть схемки, видео, рисунки. Режиссер придумывает что и как нужно, я предоставляю материалы И это интересный процесс, потому что у меня обычно все, что я делаю всегда зависит только от меня, в прямом смысл от меня. А здесь какая-то коллективная деятельность и я понимаю, что какую-то функцию выполняю, и это круто.
– А серии пишутся по ходу съемок или все уже есть целиком?
– Да, есть пьеса. Как-то она совпала со временем. Там нет диалогов. Монологи, записи. И они короткие, каждая сцена короткая. Сейчас будет 15 эпизодов, потом будет второй сезон. Чем мне этот проект кажется очень-очень своевременным и очень-очень вовремя появившимся, – тем, что еще до пандемии возникло состояние утраты доверия к крупным институциям. По причине их коррумпированности или бюрократическим, или потому, что они поддерживают не тех, кто нравится нам. Мы к ним на протяжении предыдущих десяти лет постепенно утрачивали доверие. Ко всем крупным институциям. А пандемия все накрыла уже настолько, что ты можешь делать только то что можешь сделать сам или… ничего не делать. И вот тут был этот выбор, сделать что-то самому, своими силами, своими возможностями. И это очень круто, что проект сделан именно так: у меня есть телефон, на который могу что-то снять. У кого-то есть компьютер, на котором можно смонтировать. Каждый актер снимает сам себя, каждый актер сам себя записывает. Есть встречи в зуме, нету никаких… не нужно разрешений на съемки… скажем, бюджет фильма в сто раз меньше, чем бюджет такого же проекта четыре года назад. В сто, в тысячу раз меньше. Если представить, что такое делают лет пять назад, то возникло бы ощущение какой-то учебной режиссерской работы в контексте… сдачи диплома. А сейчас она очень сформулирована временем. Теперь она неотъемлема от нашего периода. Там как бы своя история, но между строк она фиксирует состояние общества и состояние времени, которое мы проживаем сейчас. И посмотреть это через десять, двадцать лет, — это будет именно отпечатком этого сейчас.
Я подумал, как можно себя увековечить. Подобно первобытному художнику, оставившему отпечаток своей руки в пещере, я решил себя обвести. Это оказалось не так-то просто, даже не получилось полностью сделать контур себя.
Венец. 2014. Перформанс. Видео 4”54’