Фиолетовые цветы

 

 

Завидую строителям: целыми днями они стоят на лесах, точно боги, в оранжевых касках, взирая на бессмысленность этого мира. Смотрю на них снизу вверх.

Позвонил Ц. «Есть предложение тысяч на пятьдесят», — сказал Ц.

До Хованского кладбища от станции метро «Теплый стан» идет шестисотый автобус с родственниками и гастарбайтерами. Теснота не пугает, даже придает уют. Разве что слово «некро-позитивизм» мелькнуло в переписке с друзьями.

У входа меня встретил Боря, узбек с секатором. До первых холодов мы будем фотографировать могилы. Это нужно для каталога, чтобы родственники умерших не поливали цветы на чужом покойнике.

Отпуская уместные шутки, Ц. провел мне инициацию: показал памятник с мужиком, машущим рукой с того света. Недолго думая, я помахала ему в ответ.

 

 

 

 

День первый

Приехала поздно: ни мужчины, ни секатора. Но сегодня можно обойтись, пройдусь по чистым местам. Всюду пахнет свежескошенной травой.

Мне дали участок в двух минутах от входа. Ц. присылает веселые картинки в духе «Когда живешь рядом с кладбищем, всегда есть что-то к чаю». Понравились фотографии семейства Ватников. Остальное – какой-то шлак.

Участок заросший, но миловидный. Нашла могилу Алисы Селезневой.

Сначала старалась не заходить за калитку и не вставать на могилы. Но это фантастически замедляет темп, и пришлось смириться.

Рву белену, странный лопух и мелкие клены.

Нумерация участков странная, хожу по квадрату, двигаясь то справа налево, то слева направо. Пожалуй, перечитаю Бодлера.

О кладбищенской культуре и поминовении мертвых я не знаю решительно ничего. Бабушка завещала себя кремировать, и по общему сговору навещает ее мама, проверяя два цвета в горшке, которые с трудом помещаются рядом с бабушкиным прахом, закрытым мраморной плитой с именем и фотографией. Оранжерея для мертвых. Так что на могилу ходить мне попросту не к кому.

За три часа вдумчивого труда обработано около сотни могил.

 

 

День второй

На могилах много маленьких и блеклых мошек. Кое-где приятно пахнет свежей землей. Много кленов, ели, даже голубые. Попадаются березы. Растут любопытные слоистые грибы.

При входе рядом, как грибок, возник мужичок. Бородатый, небольшого роста. Здравствуйте, давайте я вас провожу. Дожевывая бриошь со смородиной, аккуратно отказалась.

Ц. объяснил, что это не тот мужичок, и их точно бы стоит опасаться, но помогать они точно не будут. Каталог кладбищенских могил, стало быть, дело частное.

По пути на 67-й участок встретила гипсовую девичью голову с отколотым носом. Гипс еще не потемнел, памятник сравнительно свежий. Под ним — портрет девушки лет 19. Портрет голове изрядно проигрывает.

Снилось, что мое тело, состоящее целиком из бисера и стекляруса, при движении осыпалось, оставляя приятный звук и внушительный цветной след. И засушенная бабочка, которая парила над пустыней. Неужели я целиком состою из омертвелой ткани? Надеюсь, это не так.

Делаю несколько снимков не по теме. Простые композиции из растений и искусственных цветов, клубки из веток, стеблей и досок трухлявых.

 

 

День третий

Среди прочих странных занятий я работала однажды грузчиком в порту (три дня прикидывалась мужчиной). И еще — интим-курьером. Жаль, что это словосочетание не прописано в моей трудовой книге.

Я развозила со склада у метро Молодежная глухо запаянные пакеты разных форм в больших черных мешках, по два в каждой руке. Друзья попросили подменить их на работе в Новый год, а потом внезапно эмигрировали, и я осталась в штате. Больше всего мне нравилось представлять, кто из работников офиса, выходящих на обеденный перерыв, заберет у меня заветный пакет.

Работала я недолго. Эпической кульминацией стало утро, когда сгорел склад с хуями. Кто-то поджег здание, и за ночь все имитаторы и удовлетворители сгорели дотла вместе с документацией. Мы звонили друзьям, чтобы те приехали посмотреть на историческое событие. У метро Молодежная еще долго был слышен фантастический запах горелого латекса. Начиналась весна.

Сегодня в метро, как всегда, красивые оживленные люди. Даже чуть живее, чем обыкновенно.

На кладбище попадаются очень удобные скамейки. Ц. называет это «офисы».

 

 

День четвертый

Нога провалилась в свежую землю.

Также нужно выставлять на видное место все таблички с именами, которые есть на участке. Выдергиваю и вставляю назад имена мертвых.

Выходит, все это — работа любви и смерти. Кладбище, склад резиновых изделий.

Параллельно перевожу «Историю глаза» Кэти Акер. История человека, который говорит исключительно словами других людей и одновременно является автором книги, которую ты читаешь. Действительно хорошие вещи порой не хочется выпускать, так велик соблазн овладеть текстом единолично. Русский Гибер. Русская Акер. Русский Бланшо.

Еду на кладбище с похмелья; пересматривали «Дурную кровь» Каракса, друг вспомнил деда, как тот умирал. Он расчувствовался, тихо заплакал с улыбкой, и мы не заметили, как распили на двоих пол-литра «Талки». Утром очень мутило. Но примерно к полудню прошло.

В школе полным ходом идет подготовка к выставке. “Оммаж концептуалистам”.

У входа на кладбище висит потешная растяжка, большими красными буквами на белом фоне: «Упокой с миром души рабов твоих». Очень похоже на знаменитую работу Коллективных действий. Такие вот поездки за город.

Пестрый, почти ярмарка, базар, искусственные цветы и материалы для ухода за мертвецами. С растяжкой это выглядит как рабочий корпус, куда приехал воскресный цирк. А в сущности, все наоборот.

 

 

День пятый

Окрестности ежедневно заплывают работниками, в основном мигрантами, их промежуточным начальством, тоже мигрантами, на проржавевших, из разных деталей составленных, дымящихся жигулях и москвичах. Они распределяются неравномерно, образуя скопления, рассредоточиваясь, жужжа.

Со стороны можно предположить, что коренной москвич в подобное место может попасть или совсем юный, или совершенно пропащий. Но я ощущаю спокойствие и радость, которую излучает этот абсурдистский труд и обещанная, хоть и совершенно не ожидаемая заработная плата.

Нашелся нос от гипсовой девушки. Заберу его с собой в качестве сувенира.

Всплывают какие-то обрывки замогильных стихов Франсуа Вийона. Но все это явно не дотягивает до здешней поверхности и иронии.

В электричке на пути домой внезапно захотелось обратно. Радует, что завтра можно вернуться и продолжать окапывать участок 29и.

Знакомая художница предложила навестить меня на кладбище. Гости кажутся чем-то излишним, но любопытно. Придется признать – посещение кладбища, где не умер никто из родных, крайне приятно, особенно ранней осенью.

 

 

День шестой

Аккуратно расположила начало дня и первую утреннюю сигарету. Люди не проснулись, но уже непроизвольно притихли от красоты последнего летнего солнца.

На работу я приехала пораньше: в десять ноль-ноль разбирают мужчин с секатором. Мне достался Шазход, милый двадцатилетний, быстрый и ловкий, но невнимательный. Птичка. Посмотрел на три ряда могил, которые я нащелкала за вечер, усмехнулся – и мы побежали. Ветки пылью падают на могилы, а я летаю по оградам, фотографируя в воздухе. Когда мы чуть не пропустили два спрятанных в земле креста, я решила, что пора остановиться.

Романтизм немного утих, сменился мирной иронией. Напарник набрал полный карман свежих конфет: «Мишка на Север», «Золотой петушок», «Кара-кум», «Рот Фронт». Печенье брать не стал, опасаясь.

Наступила в могилу, увязла по щиколотку.

На кладбище очень приятно пахнет свежей травой, землей и кленами. Напарник Шахзод оказался бригадиром и размножился. Сначала меня молча сопровождали четыре грустных узбека. Потом, вняв мольбам, они стали по очереди помогать, забавно прыгая с секатором прямо в кадре. На мое счастье, женщины с соседней могилы попросили двоих помочь выкорчевывать искусственные цветы и естественный сорняк.

 

 

День седьмой

На фотографиях не должно быть мусора. Поэтому приходится выбрасывать старые подношения.

Два туго связанных вместе венка образовали своего рода панцирь, и Шахзод, изображая кладбищенскую черепаху, прополз пару метров в нем. Он слушает рэп про любовь. Узбеки с полчаса обсуждали мою задницу, думая, что я не понимаю языка. Потом обсудили, не стибрить ли у меня планшет, но по общему рассуждению, решили не брать.

На памятник прикреплен дохлый каменный лебедь с дыркой в заду.

Могила двоих мужчин – разнофамильцев, одного возраста, с любовной надписью. На фото два рабочих с остолбеневшими от жизни лицами. Шахзод говорит: «Улыбочку». Он лучше всех понимает по-русски и родом из Ташкента. Остальные – из провинции.

Задним умом размышляю о семьях. Семьи — это разные фамилии на одних памятниках.

К концу дня я прыгаю по оградам уже менее неуклюже. Мы заканчиваем участок – это 10 рядов, примерно по 20 могил в каждом.

 

 

День восьмой

Трудно не находить однофамильцев или полных тезок друзей, коллег и прочая. Похоже на собирание грибов. Попадаются любопытные безделицы вроде «Инна Валерьевна Таймер» или «Владимир Иванович Неживой».

Ц. ведет меня обедать в местную столовку, где мы и узбеки с удовольствием лакомимся супом с куриными тефтелями и рулетом, полным мака и изюма. Стекло загораживают пластмассовые венки и наши секаторы, выставленные в ряд у стены, как игрушки на продажу. По телевизору беззвучно выступает Дмитрий Песков. Все заняты едой.

Шахзод красуется у стоячего столика – на волосы падает осенний свет и добавляет золота в черноту.

В 4 часа все напарники, клацнув секатором, бесследно исчезают. Напоследок Шахзод присылает мне в Вотсапп видео о любви. По дороге к метро Ц. упоминает Мертвые души. Хочет сделать современную обработку.

 

 

День девятый

Постоянно вижу надпись «У бога все живы».

Набрела на могилу поэтессы. Вместо памятника – высокая ограда в виде ажурной книжки, вся состоит из букв. Везде повторяются две фразы: серебристые облака. Вкус жизни. Серебристые облака. Вкус жизни. Серебристые облака.

Серебристые облака.

Вкус жизни.

Дали новый участок 45л.

 

 

День десятый

Утром, до прихода напарника, пришлось самой разбирать могилу. Огромное множество высоких фиолетовых цветов выросло прямо на табличках с именами. Какой-то сорняк. Инструменты и перчатки мне не дали, но пропускать могилу нельзя, иначе вся нумерация потеряется, а она и так рваная, диагональная.

Рвала цветы. Яростно и быстро. Некоторые с корнем. Голыми руками.

Вышел букет. Стало жалко, но здравый смысл зашептал, что выходить с кладбища с букетом странновато. Оставила на законченной могиле.

 

 

День одиннадцатый

Утренние шестисотые автобусы напоминают экскурсионные, вообще это похоже на поездку в загородный музей. Некоторые посетители знакомы с контекстом, некоторые осведомляются у других, где выпить воды, как расположены участки, как правильно выцепить узбека.

Кураторы тоже есть, некоторые из них явно бывшие зэки. Проводники и смотрители – мигранты, они же рабочая сила. Такой потусторонний музей с мицелием на социальной дистанции более 70 метров.

У входа живут четыре большие пегие собаки. Они тихие, ласковые, немного пуганые.

Алик, мой сегодняшний напарник, музыку включает редко.

Наступила на мертвого голубя. В первый раз почувствовала ужас, даже вскрикнула.

Сегодня очень солнечно и жарко. Алик постоянно отбрасывает тень на мои могилы. Отгоняю его подальше.

 

 

День двенадцатый

Я уже хорошенько приучилась прыгать по оградам. На одном участке пришлось влезть на дерево, мешали ветви шиповника. Нашла внутри куста безымянный крест.

Но неприятностей мало. Кое-где – странные мошки, кое-где гнилые яблочки или сгнившие подарки. Впрочем, кое-где это даже эстетично. Видела грецкие орехи, зеленоватые, плесневелые, излучали как изумруд или змеевик.

Сложно бороться с запоминанием фамилий. Сегодня – день Поздняковых.

 

 

День тринадцатый

Провожу фотосессию мертвых. Дорого.

Кого я обманываю, получается 200 рублей в час.

Днем приехала делегация на черных машинах. Мальчик в черном смокинге ест розовое мороженое на фоне красных листьев клена. Я отчетливо слышу в воздухе запах гнилых яблок.

Меня добавили в кладбищенский чат. Прислала изображение динозавра. В ответ пришло несколько фотографий: памятник женщине по фамилии Смак и кубической Насте.

Вспомнилась фотография Патти Смит у могилы Джима Моррисона.

 

 

День четырнадцатый

В обед взяла чай в столовой, а есть на стала. Села на могильную скамеечку в «офис» на 36-ом участке.

Алик говорит о труде и зарплате мигрантов. Рассказываю ему про женский труд и про зарплаты художников. Алик удивленно вскидывает брови и смотрит с сочувствием.

Женщина на остановке перечисляет станции.

Придя на выставку, я фотографирую свои работы так же, как два часа назад – могилы. Фронтальный кадр, сосед слева, сосед справа, крупный план.

 

 

День пятнадцатый

Армения объявила войну Азербайджану, об этом говорит остановка, близлежащее кафе, автобус и все кладбище.

Дождь. Работать невозможно.

Моего напарника зовут Алмаз.

Мы успеваем поздороваться, промокнуть, пробежаться и распрощаться.

 

 

День шестнадцатый

Участок 52и. Работаю одна.

На следующий объект набирают новых людей. Некоторые из них, по слухам, как-то связаны с литературой.

Путаюсь в схеме участка. Начало и конец определить можно только по деревьям и крупным могилам.

 

 

День семнадцатый

Шахзод исчез в неизвестном направлении, прихватив зарплату всех подчиненных. Узбеки, и так работавшие вполноги, немедленно объявили забастовку. На полянке собрались начальники и начальники начальников.

Начальник Костя машет секатором у меня перед лицом и приговаривает: вот твоя новая игрушка.

Мужчина небольшого роста, похожий на местную компанию геодезистов, говорит, что я холодно одета. Приходится обозначить ему все слои моей одежды. Это его удовлетворяет, и он отпускает меня на участок. Это главный начальник, Пал Николаевич.

Пробираюсь сквозь валежник.

Стоит такая осень, что молодые свежие клены легко ломать одной рукой, другой сжимая планшет. Собираю гербарий.

Участок 52и устроен так, что поиск необходимых участков напоминает квест или ориентирование на местности. Рублю палкой близлежащий клен, перехожу по оградам на заросший травой и сухостоем участок, наступаю в яму и с хрустом падаю на постель из сена, вскопанной земли, жуков и гнилых листьев. Рука случайно попадает в пластиковое ведро с гнилой водой.

К обеду узбекам обещают заключить договоры, и они нехотя начинают сползаться в наш сектор. Сегодня все работают рядом. Ц. и его напарник Бобур, он же Боря, помогают мне справиться с главным боссом участка – это здоровенный крест. Вросший в куст шиповника и окруженный березками.

Оставила бастующих обедать и уехала на монтаж.

 

 

День восемнадцатый

Сегодня на кладбище кладут асфальт.

Женщины на остановке часто жалуются, что сели не в тот автобус и долго ехали не туда, а потом не оттуда. Вариантов транспорта тут немного, но меня завораживает мимолетное видение: родственницы кружат вокруг кладбища на неправильных автобусах.

Утром, проходя по рядам, увидела рядом с могилой на скамье большой зеленый короб Яндекс.еды. Есть много вариантов ответа на вопрос, что бы это могло значить. Мне понравились все. Совершенно неприлично пахло горячей пиццей.

 

 

День девятнадцатый

Самая сложная часть работы – нумеровать отснятые могилы. Все это делается вручную. Один квартал – это либо порядка 300 могил, либо около 500, либо 200 с чем-то. На каждый квартал приходится примерно 2000 фото. Чтобы сфотографировать 500000 могил, мне потребуется чуть больше полутора месяцев. Впечатляюще. Это, конечно, не 500000 солдат, здесь все вперемешку, много перезахороненных, мирные жители, попы, братки, ученые.

Вчера сфотографировала тренера по самбо (или лучше написать экс-тренера, как менее этично, не знаю). Пришлось залезать на забор.

 

 

День двадцатый

Во сне со мной рядом лежала еще теплая лесбиянка. Я проснулась, когда ее рот был уже совсем близко. Из него полилась музыка моего будильника.

После кладбища поехала на деловую встречу и там, надев капюшон, вывалила себе на голову сухие листья и ветки, которые остались в нем. Призрачные связки заставляют улыбнуться.

Ц. рассказал, что у него есть рассказ «Крыжовник», в духе Чехова. В финале мужчина бросает из окна собаку, но это никому не интересно. Жаль, что здесь не растет крыжовник. Только, может, фиолетовые цветы.

Наушники испортились, песню Forever Young перебивает треск и тишина. В конце трека треск становится почти ритмичным.

Вафли, мимо которых я прохожу третий день подряд к своему участку, изрядно подмокли.

 

 

День двадцать первый

Просыпаюсь дома, несколько раз, каскадом. Разбираю фотографии.

 

 

День двадцать второй

Утро.

В автобусе номер 600 появляются контролеры. Несколько женщин и пара рабочих не оплатили проезд. Их оформляют, затем ссаживают на остановке «Дом хлеба». Одна женщина говорит, что хочет успеть в крематорий. «Сейчас сожгут Петю», — говорит она. Рабочие смотрят в пол, им некуда особенно торопиться.

На кладбище сегодня уныло, несмотря на солнце. Родственники работают на могилах, словно на маленьких плантациях. Убирают ветки, сорняки, выливают гнилую воду.

Наши узбеки пока не заступили на работу. Некоторое время сражалась с шиповником, нога застряла между веток, колючки порвали кожу на лодыжке.

Невкусный пирожок с вишневым джемом.

Назад ничего не идет: на шоссе перевернулась фура. Быстро соображающий армянин предлагать ехать в объезд за сто рублей. Я в такси с тремя дамами 50+. По правую руку – в белом, она быстро и ободряюще говорит: не извиняйтесь, мы толстушки, и вы же не мужчина. Странное чувство. В стиснутом пожилыми телами, почти бездыханном состоянии прибываю на Теплый Стан.

В метро люди в масках усталым гуськом идут по коридору, подсвеченному лампами переходу. Как будто бы на кладбище было поживее. Гоню от себя эту мысль. В переходе бабушка продает фиолетовые цветы. Покупаю у нее букетик и несу куда-то вперед, сливаясь с толпой.

 

 

День двадцать третий

Сижу дома, льет дождь.

 

 

День двадцать четвертый

Похмелье. Сижу дома, льет дождь.

 

 

День двадцать пятый

Бригаду расформировали, фотографии не приняли, денег не заплатили. С удовольствием публикую особенно смешные фото в социальных сетях. Завтра открытие выставки.