Частный жанр Чанцева
Сначала общее, чрезвычайно общее соображение: прогресс происходит, теперь этакое гибридное время, когда – в частности – возникают типа новые варианты нонфикшна, и он трактуется не как собственно нонфикшн, а и с некоторым художественным оттенком. Это дело не собственно литературное (для самой отрасли такое давно не новость; ну и в p(n)f примерно именно это), но – тема издательско-маркетингового позиционирования. Но, значит, прогресс есть и, как следствие такого маркетинга, понятие худ.текста начинает размываться, а это славно, потому что влечет за собой дальнейший прогресс. Можно и так, и сяк, можно считать, что и это тоже, и вообще – какая разница, что читать. Худло, не худло. Это всегда так, но теперь как-то отчетливо.
Но основания худ.письма как такового существуют. Не сводятся к правилам сюжетопостроения, не связаны с некими признаками художественности (типа эпитет к каждому существительному, глаголу, междометию плюс личное душевное участие и – нонфикшн делается худлом). Откуда-то есть линия, по одну сторону которой художественность, а по другую уже не она. Но там не банально: байки – чем не прямодушный нонфикшн? Понятно, при художественности нет линейности и сосчитываемости по плану, нет заданной цели и всякого такого. Всегда будет внутренняя непоследовательность. И, собственно, что там предмет речи, в чем смысл построений и когда все это выясняется? Короче, оно там должно жужжать и летать само собой и куда хочет, а не топать по дороге.
Особой доблести в этом нет, мало ли что тут жужжит. Просто – вот одно, вот другое. И адресаты, в принципе, разные, и дела отдельные. Художественность живет по своим длинным правилам, а они не социальны, так что о прогрессе речи нет. Потому что прогресс социален, а теперь он выдает какие-то гибридные варианты. Гибридные тексты, это когда идут и подпрыгивают. Конечно, это интересно, хотя Лев Толстой бы и не одобрил – ну там за плугом, пританцовывая.
В поэзии все еще нагляднее. Не только в тематических движениях в сторону такого и сякого активизма, а и по письму. Вот явная новизна Жувачек (это как Пирожки и Порошки, только как бы верлибром). Обычно там последовательность сообщений о личной жизни автора, но не в том дело, что это тотальный авторо-центризм (или псведо-авторо-центризм, разработка какой-нибудь маски, да хоть бы и «Непрерывная дура»), там именно формат. И не проза, и не поэзия: апофатический гибрид. Интересно, разумеется. Вот произвольное из фб:
«у женщины не должно быть жизни моя сотрудница развелась с мужем потому что ему не нравилось что она работает переводчиком
кстати ее маме не нравилось что она вышла замуж
я думала ну не буду ведь я выбирать между работой и личной жизнью мне ведь нужна работа
один сотрудник наверное ко мне клеился говорил только переводчик может понять переводчика только Весы могут понять друг друга
но я никак не отреагировала сделала вид что ничего не поняла […]»
Авторство не существенно, здесь типовой вариант, а с автором все ок, он в своем тренде. Ну и никакой оценочности: уж если что существует, то имеет к тому резоны. Тут механизм, который может работать долго, не видно причин, по которым бы застопорился. Потенциально непрерывное производство. Вещательный канал по факту.
Но если Пирожки отнесены к приколам, то Жувачки могут трактоваться иначе: в неком сообществе вполне возможен консенсус, согласно которому и они – поэзия per se. Возникшая, скажем, в пост-реперовской ситуации под колпаком слэма. Можно, например, определить Жувачки, как акынский верлибр. Но стримерское распространение авторо-центричного стихо-креатива есть и в рифмованном варианте. Так что вот уже и предмет для литературоведения: времена, нравы, упования. Социальные консенсусы на тему что-теперь-что, они восхитительны.
Понятно (снова обобщая), что это – социальное движение в сторону еще большей всеобщей общности и умственной демократизации. В визуалке то же самое. Лет пять назад даже CNN озаботился тем, как отделить арт от аттракциона. С тех пор дискуссия не возобновляется и – поди – это означает, что и незачем отделять. So it goes. Такие дела. Но у меня не сетования, а на тему художественности: как опередить арт? Так или иначе, в каком-то виде он существует и сам по себе. Пусть даже как сферический арт в вакууме – но существует же, иначе откуда были бы все эти трансформации в аттракционы, или в активизм, или еще во что-то? Что в нем предмет речи и построений? Что-то производимое внутри самой работы, этим же продолжают заниматься.
Ну а наличие арта предполагает какое-то понимание отрасли и ее изменений, – если и не во всей ее длительности, то хотя бы некоторой. В обстоятельствах массового человеколюбия и повсеместного юзерфрендли это как-то даже и упоминать нехорошо. Ну а литература инертнее визуалки, арт-тренды там воспринимаются физиологически. Например, гуманитарии все еще фыркают на живопись Сая Туомбли (совриск – это разводилово), в фб видел. Арт-рынок, оказывается, не полностью равен общественному мнению. Или же в визуалке есть разные маркетинги. Ну или просто по инерции и скоро все выравняется.
Тема социально-демократического консенсуса о Важном чрезвычайно интересна. Что считать чем в данный момент, чтоб на общее благо? У меня-то здесь иерархии не предполагается: с какой бы радости и кому мне сообщать о разнице между С.Туомбли и милым художником В.Губаревым? Или Д.Гутовым, или Ю.Альбертом? Все ж в разных пространствах, кто уж где. Что за институция взялась бы теперь устроить иерархические конструкции, те всегда были, а теперь? То есть, желающих куча, все эти множащиеся премии, а что получается? Но это уже материи чрезвычайно онтологические и т.п. А граница (арт – не арт) – дело бытовое.
Это было предисловие к Чанцеву. Возвращаемся от онтологии к нон-фикшну: есть типовой нон-фикшн, часть которого теперь конвенционально относят к худлу, и есть такой, в котором худло откуда-то изнутри. На примере Чанцева и смотрим. Он, конечно, по арт-сторону. Здесь речь о его жанре, который возник в 2016-м, в книге «Граница Зацепина. Книга стран и путешествий», ну а на сайте есть два таких текста, «Партия в бао в танзанийском скворечнике» и «Маки и красная земля Магриба», в двух частях (просто объем большой, в один блок на сайт было не поставить). Первая часть и вторая.
Чанцев пишет по разному (можно посмотреть хотя бы тут) . Даже сказки есть, что уж о рецензиях и статьях. Еще об одном варианте его прозы я писал в рецензии на «Желтого ангуса».
Чанцев может выбрать себе жанр под задачу, даже под желание определенного текста. Может сделать и новый жанр. Две упомянутых истории позволяют разобрать жанровую новизну. Причем, тут же как бы наоборот: вроде, жанр древний, стабильный. Дневниковые записи, описания путешествий, применимо даже слово «травелог», хотя чорт знает что это вообще такое. Чанцев заведомо делает худ.тексты, это обсуждать незачем, но что за жанр? Смотрим. Из «Партия в бао в танзанийском скворечнике» (это не выбранная цитата, взята произвольно):
24. Нельзя ввозить в Танзанию пластиковые пакеты (там – бумажные только и на зипе), штраф до полмиллиона. И правильно! У нас около мусорных ящиков стоял отдельный контейнер для пластика, народ даже привык класть, но убрали – цивилизация не для нас, стаканчик после йогурта будет гнить 200 лет или сжигаться в атмосферу и легкие…
25. Еще перед отъездом опытным путем установил, что кенийский кофе с колой – бодрит мощнее даже, чем китайский зеленый чай с жасмином.
26. Очень хотел взять военные дневники Юнгера на английском читать в самолете и утренних медитациях на океанском берегу (а – примечательно купил, когда на фуршете в Waterstones попросил у продавца, а на презентации бармена, мне вино, он нагнулся, и я увидел за ним книгу, б – Юнгер сам с женой еще как по Африке любил ездить), но перевес рюкзака будет, поэтому Christ Recrucified с Крита.
Можно попробовать ощутить пространство, где все это находится . Ну и автор где-то там, где все это. Там происходит всякое разное, у автора есть основания, чтобы это складывать, и все начинает срастаться. Но путешествие же только повод, а не всякий повод склонит фиксировать его эпизоды. Это трудоемко, требует длинного внимания, ресурса эмоций. Там какая-то фишка, хотящая быть зафиксированной.
Нет ли сходства с упомянутыми Жувачками? Поток речи, да – но только в их случае он производится ртом пишущего, а тут все приходит извне, проходя сквозь активный авторский фильтр, он привлекает к исходнику много всякого. А и у Д.Данилова в «Сидеть и смотреть» тоже другое, там автор в скафандре этого действия, смотрит сидя.
Факт перемещений делает этакий экзоскелет прозы (вместо сюжета и прочего, как скелета внутреннего, обычного). Поездка и – уже внутри нее – некие всплески автора. Там не все подряд (как в поездке), там такие и сякие вставки, отсылки, дерганья, стилистические фишки (даже и не предумышленные). И не так, что исполнение этого конкретного такого-сякого определяет жанр. Может быть другое такое-сякое, а какого-то могло и не быть. И это, безусловно, жанр – из возникающих теперь, не вполне сертифицированных жанров.
«Из Магриба»:
91. В автобусе, конечно, все без масок.
92. Хорошее спасибо – «шевдек», да сохранит и даст здоровья Господь.
93. Фуэд про то, как впервые учил русский в Запорожье, поили. С женой познакомился. Бизнес в Алма-Ате ресторан «Фес», но «кинули по-братски». На Первом канале выступал. Его мать светлая, поэтому дети «с загаром».
94. Рабат – как Нови-Сад по сравнению с Белградом, дома 1-2 этажа. 18-километровая набережная хотя, стройка отелей на ней. Огромная набережная пустая, за рядом пальм аквамариновый океан, чуть барашков о коричневые камни, Поллок. Пустая набережная – Антониони или Вендерс.
95. Фуэд курит и любит «Жигулевское».
96. Утыканное плитами кладбище огромное на склоне. Цвета Толедо вообще. Белый город на холме, как на греческих островах.
97. Резные двери в бело-голубом городе старом Рабата, как в Стоун-тауне. Куча кошек. К навысью над набережной. Тут 18, но жарит сильно. Ходим без еды, ха, пожилые сильнее меня. На площадь.
98. Мавзолей. Разрушенная мечеть. Сидят имамы на золоте и читают Коран беспрестанно. Напротив недостроенная огромная мечеть, как в Гамбурге храм, и модерновейший театр в виде ската работы Захи Хадид.
99. Раньше отпускало, вот Брюссель после долгого непоездок так понравился из-за этого именно, сейчас – ад всегда.
100. Кроме пальм, в Рабате дубы и эвкалипт.
Кто такие, что такое? Рабат, какая у него связь с Гамбургом? Поллок и «Жигулевское» – а вот же оказались рядом. Связь, возникшая в данный момент. Существенен ли вид театра в исполнении Зары Хадид, и где находится Стоун-таун? Что такое пункт 99 (я там и не стал уточнять орфографию – уже пусть как есть). Текст все время слоится, при этом пространства, предъявляемые в каждом пункте, весьма локальны, в соседние почти не залезают. Отсюда мгновенные переключения между локальными слоями, даже внутри одного пункта, в каждом из них какие-то микро-слои. Приблизительный аналог – минимал-техно, а там же и проект Microstoria есть.
При этом нечто главное (любой природы) тут не вылезает, не начинает все строить. Вроде, не возникает стабильная частота текста. Но, все же, как-то уже и появляется, отчего экзоскелет поездки стушевывается, будто исходная условность отработала свое. Во всяком случае, оттеснена этой частотой. Гамбург, Брюссель, Зада Хадид не лежали у автора в заначке, они возникли в момент их упоминания. Так что был даже двойной экзоскелет, при этом затевается их интерференция, дающая уже что-то вовсе не просчитываемое.
Тексты как бы по определению нарративны, но как разные слои могут договориться до общей наррации? Они в нее не входят, так что если какой-то нарратив тут может быть увиден, то все тот же, экзоскелетный. А внутри тогда объект, собирающийся из множества мелких объектов, они вполне держатся друг за друга. Причем, при публикации я поделил Магриб на две части, было понятно – они сойдутся, ничего не нарушится. Связь не в последовательности. И это, конечно, не локальный репортаж стримерского типа. Поток такое не выстроит и не выдержит, тут текст все время под контролем. Которого как бы и нет вовсе.
Это кажется, будто все время текст идет в навал, не разбирая что именно пришло в голову. Тут не так, что напихаете все подряд и оно будет происходить. Происходит то, что соответствует авторскому фильтру и прочим настройкам текста, а они вовсе не потоковые. Само собой, всякий пункт можно было бы расписать страниц на десять, вставляя внутрь кучу тех же Жувачек. Вот тогда бы случился травелог.
164. Многие слышат русский, welcome! А первого марокканца я увидел – на 1 курсе, в нашу группу японского платным студентом. Утонченный мальчик, путешественник, у нас японский учить решил. Общались, но его энтузиазм закончился избиением в общежитии.
165. Слушаем певицу Ому – уехала в Америку, смесь блюза и берберских мотивов.
166. Марокко – передаточный пункт работорговли между Африкой и Америкой. Музыка наваз – типа блюза: благодарности людям, выкупившим их на свободу, звук кастаньетов гаргабов имитирует звук кандалов, потому что до слышали только их и слышали в них музыку, и танцы с прыжками и размахиваниям руками – без кандалов. Транс гнауа.
167. Рабы гуарго были до 1930 тут. Горы, оливковые рощи, ручьи – на Грецию похоже. Пихты. Маки. А сейчас прямо джаз Фуэд поставил почти фри!
168. Кофе не местный и с приправами. Чай либо зеленый, либо марокканский, где все, кроме чая.
169. Редкие виллы, ослики, пастухи с овцами. Природа испанская, а они в джелабах и шляпах – латиноамериканцы просто.
170. У жандармов зп от 700 евро.
180. Фуэд, что арабская весна – арабский ад, везде хуже стало. Миллиарды исчезли Каддафи (это да, как и долговые расписки Франции).
181. С Фуэдом тут же на ты, шутим, найсли. И он на второй день уже так разговорился, что редко только падежи путает, а так аж слово экзорцизм использует. Все иностранцы любят сленг, но видно, что учил студентом – баблос/америкосы/видосы.
Еще раз: сколько слоев пространства помещается в небольшом куске?
Вообще, именно частный жанр. Потому что если представить себе текст, сделанный так же, – сразу же очевидна будет калька. Жанр настолько компактен в своей основе, что никаких модификаций не допускает. Негде, ходов нет. Ну, допустим, в такой механике можно сделать что-нибудь в другой среде. Скажем, с локальными воспоминаниями. Примерно так:
278. В Риге поролон появился в 60-х. Продавался в хозмаге по диагонали от Кировского парка. Там деревянный дом рядом с Театром кукол. Когда-то, еще до войны, это была популярная гостиница, а теперь дома нет, сквер.
279. На остановке после поворота от ФДС к ГЗ часто заходил контроллер. Кто-нибудь смотрел вперед и кричал, что Коля стоит (кажется, все же, Коля). Народ выскакивает, а если было плотно и всем не выскочить, то оставался шанс, что толпа не даст ему протискиваться.
280. Такой жанр, это как в романе Джека Финнея «Меж двух времен», где после перемещений во времени человека опрашивают, что он помнит (ловят искажения реальности после контакта с прошлым). Он рассказывает, что приходит в голову: такой-то человек, живет там-то; в парикмахерской на 42-улице работает мастер по имени Эмманюэл. Выходит комикс под заглавием «Орешки», и в последнем выпуске девочка Люси скзала собачке Снупи… —
Работает, все экономно и будет во что-то складываться. Но вторично. Уже сделано Чанцевым, и тут прагматическое письмо по известному шаблону. Здесь его частный жанр, короче. Собственно, и без Чанцева вариант вторичен, здесь нет внешнего поступления фактов, все из собственных запасов, а на этом работает душно. Ну, можно добавить, например, к последнему пункту, что «Это теперь тоже входит в систему воспоминаний, потому что в том переводе было сказано именно «Орешки», хотя уже все знают, что комикс (автор Чарльз Шульц, выходил со 2 октября 1950-го по 13 февраля 2000-го) называется Peanuts. Комикс настолько культовый, что в 2018-м группа художников сделала в Нью-Йорке серию муралей на тему персонажей комикса, о чем Финней и подумать не мог». Добавить, что есть джазовый стандарт «Соленые орешки», его Паркер с Гиллеспи играли еще в 45-ом. Может, через такие штуки начнет что-то происходить само собой, но это будет другая схема, примерно в сторону Макаронного монстра. Так что тут жанр Чанцева, конкретный. Естественный, псевдо-прагматичный, функциональный (кучу всего можно не расписывать), компактный.
Само собой, непонятно, что и как здесь воспринимается читающим. В каких случаях и по какому поводу у него зазвонит звоночек и произойдет склейка части текста с ним самим? Кем является для читателя субъект текста? Он, очевидно, будет собираться из его минимальных реакций на то, да на се. Но, конечно, субъект, он же навязывает читателю склеивать отдельные микроэпизоды, тут не готовый продукт потребления.
При этом инстинктивные реакции читателя будут совершенно не совпадать – ну или не вполне совпадать с тем, что склонило автора написать такую-то фразу. Но общая последовательность будет работать ровно так же: быстрое постоянное движение, накапливание какой-то паутины не паутины, полотна. РазрЫвное, то есть локально разрывное, но по длине – цельное сознание, составляющее и дополняющее себя из множества как бы не связанных единиц. Или это даже не является ни сознанием, ни персонажем, а просто как-то возникло тут в отношениях с читающим. Почти в чистом виде – становясь по факту именно тем, о чем, точнее – что именно написано. То есть, пришло некое сознание, совершенно искусственное, но только не от arifical’а, но – art’а.