Из стихотворений 2020-21 годов (и немного – 2022-го)

*

Махнём по грязной площади парадом полбеды
На полную нас так и не хватило
К пристенку палача меня как в детстве подведи
Ведь ты же никогда не подводила

Шагнут из-под булыжника позорные полки
Я встану среди них очист и жилист
Раскатятся по воздуху речистые валки
Как мы легко на музыку ложились

На музычку на басенку слетает жёлтый лист
За подписью правительственной бляди
Землицей припорошены приметы милых лиц
Не отдают её ни малой пяди

Товарищи любезные грохочут стремена
От беринга до выборга навылет
Как стерва похотливая раскинулась страна
Не соберёшь по косточке не выйдет

 

*

Ежевика у отца
Обложила пол-лица,

Неразрывным корневищем
Оплела кого не сыщем.

Ежевика-ягода
Сладкая, а я – когда?

Обними меня покрепче –
Хоть на миг, но станет легче.

 

*

Владимиру Щербакову

Переходим в мир иной –
Кто со мной?

Остаёмся на постой
За чертой.

И не ясно: на черта
Та черта,

Если в мире той же тьмы –
Те же мы?

 

*

Почтарь с улиткою рожком
Разносит новости пешком,
Подходит к дому моему
И медлит — судя по всему,
Меня не хочет огорчить,
Поскольку весть его горчит:
Он говорит, что нет меня,
И дома нет, и нет ни дня,
Чтобы хоть как-нибудь прожить,
И только веточка дрожит
Над пустотой ночного сада.
И правда, экая досада!

 

*

Когда её уже не было

Чувак диэйчэль доставлял моллюсков
Доставлял не случайное слово
Не говоря уже про моллюсков

С ним было хорошо и быстро
Диэйчэль не случайное слово

Моллюски гнили один на другом

 

КОЛЬВИЦ

Михайлов сходил за пивом.

Встали, пошли:
Корнющенко с телефоном,
Цветаева с шагомером,
Бардун в панаме,
Уманский с велосипедом.

От Кольвиц ничего не осталось,
только плиты советской эпохи.
А дом Снегова, дальше, через задворки,
стоял к нам боком.
Он один и остался из того,
что было прежде в, как потом назвали,
реперных точках маршрута,
который мы прокладывали в недрах
росгартенского треугольника.

Который тоже был смазан и перекроен.

И это поставили принципом:
ничего не осталось, нет никого,
только память.
О том и речь.

Впрочем, рядом с развалиной на Угловой
были балконы с цветочным узором,
кое-где заложенные глухим силикатом.
И мы там долго кружили, не понимая,
как лучше сюда зайти и отсюда выйти.

И когда наконец мы оттуда выбрались,
кто-то вдруг спохватился:
— А где Серёжин портфель?
Ни у кого его не было, портфель забыли у Кольвиц…
Корнющенко сделал такое лицо,
что мы поняли: там у него всё.
Он кинулся к точке Кольвиц,
Уманский на велике его обогнал,
но, как потом говорили, совсем не намного.
Цветаева волновалась им вслед:
«Частности», не доведённые до ума,
были на ноутбуке в портфеле…
Михайлову стало неловко:
портфель обычно нёс он,
а кроме того, в момент, когда все всполошились,
куда-то делась и недопитая бутылка пива…
Бардун вспомнила, что их видели
люди из дома напротив Кольвиц –
женщина и мужчины, один в синих перчатках.
Что это нам даёт?
Они могли видеть оставленный портфель,
спуститься и взять к себе.
— Женя, ну что? Нет?
Спросите людей из соседнего дома, —
звонила Цветаева Уманскому. — Нигде?
Тогда что, мы идём к вам? Женя…
(Он с кем-то там говорит.) Нашли?
Нашли! Ну слава богу! Мы ждём вас!

Вернувшись, они рассказали,
что портфель им отдала какая-то женщина.
Он подобрала его и носила по району в поисках владельца.
И наконец наткнулась на них.

Позже Уманский скажет:
— Она была вылитая Кольвиц.
Или её рисунки, что одно и тоже. —
И скорчит рожу.

 

ЮРА ПРОПУСКАЕТ

Юре Васильеву

Все пальцы загнуты,
И Юра в растерянности:
Столько художников ушло за последнее время!
Толя, и Лена, и Оля, а теперь вот и Саша.
— И все моложе меня.
В ноябре ему семьдесят,
Но ещё хочется работать.
Хотя, говорит, нет больше надежды,
В июле выставка, вот и всё.
— Есть, конечно, свои преимущества:
Туда – без очереди. Но я пропускаю.
Он стоит у двери и мнётся.
Открывает дверь,
Оборачивается
И выходит.

 

*

сажа забытого сна
в краешках глаз
что-то перегорело

 

ЗИМНЯЯ КАМПАНИЯ

Мальчик пробуждается от спячки,
Сигарету достаёт из пачки.

На деревьях пепельные галки.
Треснутая пятка зажигалки.

Мальчик огонёк в ладонях прячет.
Он не плачет, он ещё не плачет,
Он ещё поймёт, что это значит,

Что это за несистемный случай.
Галками обсаженные сучья.

Чучелом посаженные трупы,
Миномётов задранные трубы.

Ледяные мреющие мины.
Снег разящий и лежащий мирно.
Тянущийся лес по стойке смирно.

Гаснет, как ракета, сигарета.
Тело мальчика недавним сном согрето.

Им нерасцелованная мама
На снегу лежит, как цельный мрамор.

Мама шепчет: милый, не сдавайся!
Если хочешь, там и оставайся,
Только потеплее одевайся.

Мальчик зябко кутается в плащик.
Мальчик плачет, но уже не плачет.
Остальное ничего не значит.

 

*

Каникулярный советник
Не пишет ни рапортов, ни прошений,
Он сличает росчерки веток
И скоропись праздных растений,

Россыпь света, набранную петитом,
Рыб и водорослей вензеля.
Слогом этим неделовитым
Челобитную шлёт земля.

Своего присутствия взаперти,
Он в советчицы кличет, возьми вот, славку.
А надумай к нему прийти –
Советник вышел в отставку.

 

*

Спал я и видел со мною рядом
Редкую птицу с горящим взглядом –

Так близко, будто звала потрогать.
Но алел её клюв, как кровавый коготь.

Я спросил её, мной хохотнувшей надо:
Кто ты такая и что тебе надо?

И ответила птица, нацелив глазки:
Я ласка обыкновенная – хочешь ласки? –

Это ж меня тебе так не хватало…
Хвать меня клювом – и нас не стало.

 

*

собака лает на ворон
и что-то там соображает
жизнь с каждым часом дорожает
зато крупа со всех сторон
летит кормить одну шестую
последней милостью отца
где я в отличие от пса
не мыслю и не существую
ответчика поскольку нет
что было хорошо что плохо
и дольше века длится снег
и не кончается эпоха

 

*

По осени тени
Ползут и ползут и ползут
Полёгших растений
Которые скоро мазут

Лесов эшелоны
Стоят и стоят и стоят
Рубином шевроны
Расстрельный похоже отряд

Но птицы но звери
Уже присягнули на смерть
Другим не доверить
Смотреть и смотреть и смотреть

Стеснительно молод
Мой месяц и ладен собой
Кидается холод
Навстречу и значит на бой

Единственный тополь
А тоже направлен в надир
Любовью отравлен
Его полевой командир

И скоро горячка
И бойня куда ни пойди
Ложится ложится ложится легла уже речка
По грудь у него на груди

И сам он ложится
Поверхности заподлицо
Дебелая жница
Зима замыкает кольцо

 

ПРОМЕНАД

Гнилью тянет от реки,
Спит на дне вода,
Пьяненькие отроки
Тянут невода.

То русалки вытянут,
То фашиста труп –
Только лица вытянут
И глаза протрут:

Здесь места безрыбные,
Бесприютен брег,
Рытвина на рытвине –
Старый Кёнигсберг.

Невод моей памяти,
Рвана ячея.
Чья земля, не знаете?
Вроде как ничья.

 

*

Из верхних слоёв атмосферы
Один выделяется слой
Не толще почтовой фанеры
Он зыбкой лежит полосой

И организованный тонко
Трепещет чувствителен сверх
Ушная вот так перепонка
Внимает дрожанию сфер

Но звуки его не волнуют
Он за руку тяжко больную
Ведёт беспокойную жизнь

И будто бы кто-то неволит
Под ясные очи подводит
Неспешную только держись

 

*

По земле скитаясь по большой
Засиделась в девках проводница
Чтоб ему сквозь землю провалиться
Стрелочник в застрельщики пошёл

Рассудила склочница судьба
Разбежались по этапам рельсы
Этому туда а той сюда
Насыпь только общая хоть тресни

Треснет мир как горка из стекла
И по эту сторону продлится
Проводница проведёт стрелка
Стрелочник застрелит проводницу

 

КЛОУНЫ

Как наши клоуны однако же смешны
Особенно вот эти с автоматами
Когда на них посмотришь с вышины
Присущей нам осанистой Ахматовой

Привеском зря болтался Ленинград
А та семнадцать месяцев стояла
Такому счастью каждый будет рад
Мотнуть бы на столетие назад
Сто лет всего прошло что с нами стало

Кто не осанист кто из нас не горд
Но так вот мордой в землю типа молимся
Не месяцы алё который год
Вставай вставай авось не переломимся