Уемнога такого темного ятоткажкься сммым темным

Уемнога такого темного ятоткажкься сммым темным, хотя бак и запачкан с боков, обсыпан пеплом; потерт. Сигареты, в углу прохожей чего-то, сбоку к стене, перед дверью.
     То есть, в начале фразы – потом восстановить не вышло – имеется в виду какая-то бочка: выход на улицу, чёрный бак, бочка. Исходно покрытая каким-то, что ли, лаком, не лаком – такая краска. Курилка, как-то так.
А так записалось в смартфоне, потому что темнота и жара, липкое.
Смысл в том, что это маркирует
Маркирует как нормальное место для чего-либо – то, что… Что-то было, выскочило. Тут еще и ночной режим телефона – по черному цветными. Белое желтое красное зеленое; подчеркивания какие-то, синие.
     Так-то тут карман в приемном покое, на ночь пока не определились с отделением и темой – после Скорой. Скорая, потому что до этого этакий удар электричеством, собственным – по ногам и тп. Анализы еще по дороге взяли, часть, и прочее, лежа на спине, малая подвижность, никакая почти.
     Тут просто что-то промежуточное вылезло: этот, бак который сначала – не тут, он где-то, но тут: прихожая, курилка. Прихожая, отъюзанная бочка для чего-то. Большая емкость, черная как лаковая, ребра поперек, штук пять, желто-красная небольшая маркировка, пыльная бочка. Литров на 220, функция утрачена. То есть какое-то нормальное место о котором знал, в нем бывал, теперь в нем оказался? Нет, что-то тут другое, но и курилка-вход-выход с бочкой тоже есть, немного. Зачем там-тут бочка? Ну, оказалась как-то; на ней банка с окурками. 2022 год.

Косвенно это болезнь, позвонки. Тут еще до операции, пока нет наркоза и др. Все рационально по мере здешней рациональности. Она тут другая: 11-13 рук, путаются и ног семь-восемь, тел 4, тесно. Потому что когда в руке и спине рядом несколько болей, то будто у каждой своя рука, спина и тп.
     Шрифт должен быть узким, в формат смартфона, как писалось там, в Notes. Или не должен? Но связано же, как его менять. Еще грамматика, ошибки, когда будут – не специально. Правка не всюду до конца, все не заметить, но исходно там иногда было как в заголовке. Вообще, технический текст должен соответствовать своей фактуре – да, без правок, перевода в другой вид. Или узкая полоса, смартфонная, нехороша? Там длина строки не учитывалась, какая еще длина, как печатается так печатается. Если имитировать будет типа ляляля блаблабла, да хотя бы вжух, но это хуже, чем жухв, тот тут его кроет и вхуж также. Хотя сами такие слова могут быть – шр, шре, шшаро – почему то много ш, такого. Как бы прото-слова, звук с которых течёт рис басмати или тонкая вермишель с ложки в кипяток. Из фунтика бумаги а4 вермишель, ложкой звука меньше.
     Мелкая дробь, сползающая в кисель, молочный. Серая, свинец. Нет, ширину текста следует сделать обычной. Тогда технологичность-то и сохранится, пропорционально. А если имитировать смартфон (24, или нет – 38 знаков в строке) на ноуте, то блабла и ляля сразу в навсегда.

Малая подвижность, да. Несколько другая лексика, сам не знаю, отчего. Непонятны причины и следствия всякой фразы. То есть. никаких причин и следствий, а какие-то вещи просто рядом лежат. Слова возникающие сами собой.
Фразы сами собой, подсчеты. Июль, жарко, к 30. Ночь. Пищат мониторы при 4 каталках, торчат тут сейчас: давление, пульс, сатурация что ли.
    Теперь, примерно между 3 и 4 (время) что ли, комп.томография, перетаскивание с каталки в аппарат, обратно потом. Там будто делают или выясняют мелкие связи, микросюжеты: щелкнуло – уже ушло небольшое что-то, что-то связанное. Диззи-диззи-шарк-снарк-re:. Как что-то на прищепку. Группы как у К.Кто семантико-стилистические группы, разрозненные в частном, но один исходник. Вот «самолазки» у него.
     Или представить музыку, которая играется одновременно вся в один момент – киборд какой-нибудь непафосный. Ну нельзя представить, но как-то так: вот же самолазки одновременно существуют, какая где, так и такая музыка. Поля piano-cafe.
     На свете ж много разного, что всюду сразу и в один момент, одновременно.
     Это как-то так же, здесь где эти записи. Не где-то, а вот это, на смартфоне, со смартфона, в.

Все слои держатся в одном пространстве, эти, о которых здесь. Много слоев реальности, пересекаются, связаны или нет, так тут устроено. Действуешь в них так-сяк, а сам конкретно в больнице: если считать конкретикой именно ее слой. Ц-цц-щшшшш. Зти звуки тут, точнее – откуда-то где-то здесь берутся, пока не видно где. Откуда-то. Тихие, значит не издалека

То есть последовательность: по факту тут, вроде, межпозвоночная грыжа, как обеспечивающая эти обстоятельства. 8-9-й позвонки.
Еще не операция, пока еще не она, теперь смартфон снова тут, вернули после кт. Ничего не путается – в имеющихся возможностях не запутаться.
Ну, от боли такой-сякой, такой-сякой недвижимости себя, все тут уже другое: на этом основании не совсем понятны основания логики взаимодействий: с кем и кого? И что является предметом? Предметом чего?
Речи, допустим. Предметом вокруг которого собираются слова, эти.
     Ощущается, что тут полоска, где сам по себе, а остальное добавляется заново, а ты в этот момент сам по себе, а рядом есть ниточка такая, мерцает. По факту не присутствует пока, связывает каталку с курилкой, где бочка. Лирика что ли какая-то возникает? Нет, какая тут не лирика, пусть и связь двух одновременных пространств. Но это ж не обязательно лирика. Ок, пусть тогда хотя бы не мерцает, а маячит. Пустой, все время вычитающий какое-то слово, сталкивающий в тишину его звук, сумма 4-х попискивающих мониторов.

Какое-то сам по себе, само себе место, маячат инструментальные фичи еще привычного типа жизни: ну вот будто он как-то справа, условное. Техническая документация: вообще, вполне видно как там все устроено и тп. Почему-то может показаться, что видно внятно, даже среди ночи и все там понимаешь.
Курилка-прихожая, да, она тут. В углу крупный бак, откуда-то сформировавшийся. Стульев 10 вдоль стен. Это всегда есть, такие места-курилки. Пришел-ушел, пришел снова тот же, а уходишь разным. Такая штука. Не разбирался с ней, но она такая. Даже и не предполагает с ней разбираться. Прихожая-прохожая. Курилка туда-сюда, вход-выход, существует.
     Инструментальные коробки переносные такие дела и понятия, спроецированы в инструменты. Сгущены в них. Там же куча всякого, о чем не думал.
     Берется лист бумаги с буквами, и они ссыпаются в консервную банку, все упаковывается, как то постепенно складывается в кучу, когда требуемое действие уже происходит
такое место, оно знакомо, я там часто работаю, но теперь ощущение, что оно тут рядом и в нем можно быть постоянно. Оно где-то тут, но не не увидеть за стеной.

С какой радости тут какая-то полоска? Ладно, курилка. А полоска? Это уже другая история и там другое место, там не так функционально. Просто в какой-то логике – она тут такая – тут какая–то полоска. Может быть случайным словом: в темноте и на скользком от жары экране записалось кривое слово, считалось потом как полоска. Что-то другое там было, другая последовательность слов по поводу еще чего-то, уже мимо, в этот раз не уловлено. Ничего, полоска тоже годится, что-то на себя накрутит, накручивает же. Одно другому не мешает, это разное, но все же как-то же здесь оказалось. Не теперь, теперь не видно ничего похожего на то, что при описании могло в нее превратиться. Не буквами, а само-собой.
     Где полоска, можно, похоже, собрать себя из чего угодно заново, хоть из стикеров, мульт-зверей, шишек-желудей-каштанов и вести себя как сделанным из этого – что совершенно необязяикотер: да, так выглядело записанное слово «необязательно», так что с полоской да, нечеткости. Любой собеседник тут может выглядеть как угодно, естественно как угодно. Собственно, сам же не знаешь, как тут выглядишь сам – несмотря на позвоночник и прочее: другая местность. Тут другая, там другая, разные. Так кажется теперь, хотя никаких оснований для этого нет.
     Но с чего бы об этом, если бы все было не так? Раз уж упомянуто?

Почему-то не чувствуешь себя в Риге, хотя район знакомый, с краю отчасти дачный – года до 40-го, а потом впавший в ерунду разных мелких производств; особняки превратили в коммуналки, что-то как бараки. Но вот – это отсюда изнутри – снаружи не Рига, а все это в черном мешке, дырка наружу, а там, допустим, Прага 70-х, времени образования больниц ну или или 80-90-х . Писать неудобно, на спине, смартфон, скользкий шрифт, опечатки потом, может, уберу, стилистические останутся – ну, бак в прихожей и мелкопромышленные производства рядом некстати, слишком это разное, чтобы стоять, быть напечатанными так близко друг к другу Большая часть ошибок останется, часть просто не увижу потом, хотя бы потому, что теперь вот так было в тогдашнем тыканьи, значит, как еще могло быть? А потом это логично будет выглядеть правильным.
Не в ней конкретной, а темнота за окном Прага и есть, то есть не так, что Прага за окном, тут нет окна вообще или оно загромождено, за окном она там снаружи и Прага. Не Альбертов, там классические – темно-красный кирпич – госпитали , а где Летиште, в сторону аэропорта, почему-то. Не знаю об этом районе ничего, проезжал только мимо в аэропорт. Ну, наверное, больничный городок, что ли – если в самом деле он там есть. Зелень пустыри, больничные звуки внизу, .почему-то кажется, что это так.
     Время в этих, текст, буквах всегда идет рядом, друг за другом, по секундам, друг за другом, непрерывно лезет, как происходит, без обработки. Такое редко бывает, очень редко. Обычно слова оттесняют описывающего в сторону, ему оттуда уже не все видно. В предложениях понятнее как сделать последовательность (а никак специально) , с абзацами уже нет: абзац как то конденсирует в себе линейное, кго замыкая. Но так: линейное может отслоится, сделать разрыв между собой и соседом или внутри себя, но не абсурдно же. По жизни разное может лечь подряд, возле и рядом. Вот тут не было разрыва, так – легкое ощущение фиолетового стикера, фиолетовый стикер где-то сбоку, чуть сбоку, на тему возможного разрыва в следующем абзаце, там смена места и времени не зафиксированы.
     Или Львов, какой именно? Где поворот в сторону Стрыйского парка? Хотя я не вижу из окна ничего вообще, теперь уже не в приемном, лежу лицом к двери, палата номер 6, отделение 55 неврология. Вряд ли Львов. Ну да, католическая церковь, два шпиля, они в Риге редко. Видел, когда завозили, в окне. 5 этаж, деревьев нет, то есть – ниже; июль, окна с востока на запад, весь световой день, 30, почти без ветра. 30 давно уже. Солнце все время.
     Тут же можно было сказать, что будет разрыв, по времени, например, перевезл в палату. Но по факту все одно, та же хронологическая змейка. Так: разрыв просто уже тут вклеен или заклеен сбоку этим комментарием. А исходникам комментарии и незаметны почти.

Или Херцег-Нови, здесь влияет величие Ф.Сваровского, а и город небольшой, но все же: море, горы, крепость, променад вдоль берега моря в Игало, вагон австрийской, имперской еще жд. Броз Тито с балкона глядит в сторону острова, куда отправил своих врагов, в сторону горизонта. Отправил, заточил. Ну, так мне Ф.С. рассказал. Вот да: город как формат не место даже и для жизни даже не тип, организатор сознания, не его, сознания, границы, а просто происходят где-то чувства, чувства. Ну и все отвыделялось и как-то лежат, организованное в зависимости от рельефа. Организованное рельефом.
     Так что конкретный город вне больницы не обязателен, даже наоборот. Там же вообще никакого нет, город – постоянный город за окнами любой больницы – всегда для всех подряд, потому и рассеивается: разошелся, исчез. Сгорал в сумме, после чего и стал быть настоящим. Все время сгорает, как-то вздымаясь вверх этими сгорающими чувствами – фрррр, как шелуха семечек по какой-нибудь трубе, поднимаясь, сгоревшими в ней. А вот тут уже есть разрыв текста, его истории, или нет? Да нет, всякое такое обобщенное может быть где угодно так что нигде по сути, упаковка. А все упаковки одно и тоже, они там все рядом. Может быть по любому поводу, так что и нет его вовсе. Затем и упаковка, тоже чтобы горела, как с семечками; и все эти слова также, кстати, будто бы, возможно, допустим, например, хотя бы. Где теперь находишься сам? Давно не в курилке, не в коридоре приемного, но – условно – в палате, но это уже слишком конкретно, то есть нечетко. Ни с чем ни в отношениях, вот нигде тебя и нет. Но как, вот же как раз связи делаются, а где они лежат?

Такой город, который только выгорающим, в догорающем виде быть только и может, только через исчезновение, всякие расстилающиеся фигуры, плоские, двоящиеся, какая-то частная форма укладывать вот такой-то угол там, вот примерно тут. Плакат на стене весьма без мысла, непонятный язык, почти непонятный: то ли фильм, то ли просто некая реклама. Отдельный будто стандарт шаблонов таких конструкций.
     Такой город, который тут какой-то снаружи, не настроен на даже не смысл, а просто необходимость ему быть. Просто какой-то постфактум. Бытовой, а потом уходишь, отдельно он не существует. Ситуационная ерунда непременно делается частью государства, стран или провинций, территорий. Как всякий мусор в опалубку кидать, другие такие же обобщения. Ну так и дела банальные, что ж. Застынет, будет казаться, что он есть за стеной. И его все больше.

Локальные виды улиц, перекрестков и всюду кто-то стоит и говорит с соседом. На крыше, в подъезде, хоть на проводах и заборах между домами. Не цирк, просто они в разных пространствах вкручены в свои города, выглядит так, будто в одном. Все штампуется – даже в силу антропологической необходимости. Населить все это чем-либо. Схемы дробятся, расширяются внутри себя, неизбежность мильярда копий всего подряд. Какое-то школьное обучение заново. Из тебя выскакивают маленькие фигурки, то ли что-то разыгрывают, сделали мелкую мысль, она уходит потому, что уже есть следующая мелкая, скрипят листья, штук 7-8 мелких мыслей уже в этом абзаце, где все это находится?
Локальные точки в своей среде почему-то не видны, только со стороны. В самой простой штуке задействованы непростые, вот как. Это соображение выглядит чрезвычайно тупым, но там несколько иначе. Вот остановка трамвая, Прага, это номер 22, где Град, «Погоржелце», кажется, на противоположном от Града конце горы. На стекле остановки – там одна стенка стеклянная – ничего нет, не видно. Гладкое ровное стекло. А на полу, на тротуаре под ней уже буквы – черные, внятные. Только на земле, полу, тротуаре их видно, а на стекле остановки – нет, почти ничего. Надо приглядеться, чтобы понять, откуда взялись буквы на тротуаре. Да, как-то так стекло процарапано, а сейчас такое освещение, что надписи на стекле почти вообще не видно. Зато сейчас, под этим светом, все становится четким в отражении. Фраза ниоткуда как-то вылезает. Она вертикальная, почти даже формула – химическая, похоже, О7 на конце. Или там не О пару раз, а два воздушных шарика. Лаконичное, красивое с виду слово, 7-8 знаков.

Сбой уже накопился сильный. То есть, был бы репортаж, тогда б сильный, а если тут уже своя история, так и ничего – из репортажей и внешней жизни так получается другая. Ряды, наборы, шаблоны, – это уже, похоже, влиял мрт. Мрт я воспринял просто как искусство, вот же. Тогда тут разрыв, конечно: стикер не фиолетовый, не лиловый, скорее лимонный, серьезный разрыв, по факту уже отвлекся и сбил время – не город снаружи, теперь ты внутри мрт, вложенность усилилась,, вокруг бело-чернильный грохот. Он разный по каким то слоям и зонам, звуки разные. Какую-то зону тебя достигает, – другой звук, другой тип музыки. Как это реально работает, не знаю, изнутри это как-то вот так ощущаешь. Но не знаю, что там вообще измеряется, откуда берутся звуки, для чего они? Раньше не смотрел, теперь не посмотреть, только смартфон есть, куда с ним.
От Кати Дробязко знаю, что раньше мрт-машинку использовали на рейвах. Ну или годится для саунд-арта. Некий поток звуков, принцип их возникновения какой-то однородный. Будто ткань, или обои можно нарезать. Так воспринимал, когда касалось саунд-арта. Тут все выглядит не поточным, почти даже разовыми высказываниями. Ну да, если там что-то измеряется, то сам этот факт результата смысл высказыванию и обеспечит. По музыке не обои, а похоже даже и на Autechre, но чуть грубее и если спилить эти их там всякие башенки. Впрочем, Autechre – Garbage (Full EP) – уже сборник, а их нежнее складывают.
     Ну или были куски – части что ли тела – которые как Pan Sonic. Там уж вовсе такое же. Причем, у пансоника если трек и не как отдельное высказывание, но и не нарезка ткани-колбасы. Там всегда высказывание. Хотя бы, Pan Sonic – 4’41″ [2014, Oksastus]. Конечно, на 4’41″ высказывание надо делать конкретно, но они у них складываются и из 20-25 минут, там уж вовсе незаметно, как они возникают.
Не знаю, как и от какой части меня что именно, какая музыка зависит. Теоретически узнать возможно, но не тут же. Полно и аморфных звуков, конечно. Кто тут кого чем обводит, что именно там двигает звук?

Мрт занял почти час или же показалось, не больше получаса. Громко, хорошо. Карусель, крутится, грохочет, позвякивает. Сам ты теперь аппарат магнитного резонанса, его составляющая.
     Странно, будто в торце этой трубы сидишь и смотришь. А на самом деле ведь лежишь вдоль. Карусель тогда как штырь вдоль позвоночника? Так ведь нет же, она вокруг и всюду. Музыкальная коробочка из меня. Не знаю как то устроено, где там кто я или. Ну и откуда все эти звуки. Хотелось бы ездить тут с ней вокруг и ее сопровождать, потом. Обслуживать, пускать посетителей; карусель.
     Громкая да. Но внутри нее есть тихое пространство, там оно рядом со мной. Тут грохочет, там шуршит. Ну а теперь что ли уже утро, в ней все все продолжает штамповаться. Ну, продолжает штамповаться где-то вообще. Стена почтовых ящиков, жестяных, синих.
     Много кусков ровных геометрических плоскостей, как если тут их склад, однородные детали. Абстрактные, вот груда каки-то овалов, сбоку прямоугольники – может, для табличек на дверях? Нет им назначения, они что ли не доделаны, не совсем материальны. Элементов каких-то недостает, веществ. Лежишь тут теперь, как в мастерской, аккуратно по коробкам пустяки и мелочи, на стенах на планшетах. Все видишь, можешь в руки взять – не можешь, конечно: откуда тут вообще то, к чему можно тянуться и что взять в руки? Немного роскошь для больницы, нет? Или вот как-то там на самом деле и есть, и принято, только со стороны не знают? А тогда ок, рука тут дотянется куда угодно, будет тянуться к какому-то выбранному предмету. Дотянется, конечно.
     Разница стилистик тут уже пропала, работает другое, массовое. Не то слово, не массовое, массовее массового, а там уже только природа и нет социальной оценочности. После мрт какие то бесконечные ряды, лезут в глаза сколь угодно долго, утягивая в штамповку. Сначала да, отмахивался, в потом понимаешь, что свой смысл там есть. Свой, да – тебя не учитывающий. Это не штамповка, так устроено.

Прямое влияние мрт уже закончилось, но оно еще действует. Все этим выстраивает. Запинающаяся музыка, все время заново – так медные большого джазового начинают что-то пафосное, торжественное, только звук тихий и не выше пола, смешивается с пылью, затухает, потом все снова. Глухие и тусклые, тихие замедленные фанфары. Как невесть за какой прозрачной стенкой, в соседнем мире что-то празднуют. Вполне наяву, слышно фоном. Там все выстраивается, много людей внутри, вложенные пространства, люди фоткают гостей, соседей, смотрят свои картинки – у них получается, а у меня нет: я, значит, в какой-то еще другой жизни, но она же рядом. Нажимаешь, телефон даже и щелкнет, и снимет, но среди картинок не найти и в дропбокс не попадает. Почему? Фотографируют в мою сторону, сохраняюсь ли я у них?
Он там тот же, дропбокс и – смотрю – все мои файлы там такие, как там всегда и лежит. Положил бы новыке и все, в чем была бы проблема? Осознанные действия: увидеть, сфотографировать, потом посмотреть. Или положить в какой-то знакомый ящик в комнате, а потом – когда комната возвратится в типовое использование – забрать.
     Не знаешь в каком слое реальности находишься, они все там работающие, множество. А и не совсем работающие: некоторые уже едва шевелятся, а другие уже существуют, но недописанные, что ли. Реальны, но нельзя фиксировать, почему-то. Впрочем, в этот раз что-то уже получается, ну вот эта фраза. Известные вещи выглядят по-разному в разных местах, но запомнить можно.

Груды цифр, то есть это числа какие-то, но так много, что они как цифры, их скопление, какие уже тут еще числа. Нефункциональные кубики, а нет – забитые мусорники в темных углах с надписью Вrun: да тут опять какой то город. Черно-белый растровый шум. Прерывистая разметка тут и там – или просто какие-то линии, в темноте. Чаще черно-белые, накрываемые затем черным или еще каким-то. Растр копошится, то его черный темнее, то размазывается, серого больше, иногда он белее, остальное за его счет – будто где-то за спиной свет то появился, то стерся.
     Сущая дурость: какие-то аркады, загруженные, засыпанные ягодами, темными, круглыми и гладкими, но не вишня. Сухая глина комками со всех сторон ползет наверх, осыпается, ползет. Предполагалась пирамида, не получается. Какие-то будто шапки будто спрессованные из кайенского перца на полках. Ровные, аккуратные. Где фески, где сванки, такие варианты И они там хотят непонятно чего – те, кто внутри, там у себя. Их там много, они точно что-то хотят, даже прикидывают как и зачем это осуществить, с кем чем и как – даже это понимаешь. Как-то выглядят, выглядят как-то.
     Поверхность – земли, планеты – будто вся присыпана манкой… нет, точнее будет как если там соединительно-недозрелая часть овощей, как в инжире или кабачке, светло-зеленая, сухая и рыхлая. И сквозь нее протыкаются наверх громадные здания кинотеатров: арт-деко кинотеатры делал как театры, шикарные. Не мультиплексы, но этак до 26 этажа небоскреба, алые имена. Ало-малиновые, пылают. «Аида», например. Названия фильмов округлые немного, неоновые, опять белое и тонкое красное, в середке – розовое, что-то китайское, блокбастеры.
     К вечеру – будто с работы пришел – на старой газете россыпь всяческих деталей. Всяких деталичек. Всяческих. Примерно шпильки-розетки, мелкие крышки, пыль. Куски от утюга . Какие-то новые и непонятные смены планов – вроде все уже другое, но ведь он тот же, а это сменился почему-то свет, а выглядит, будто все другое. Розовая линия на черном и белом, немного розового и еще зеленая, короткая тонкая линия, примерно хром. Иногда какой то пергамент слоями, кадрами. Пергамент не пергамент, конторские книги. Много как контурные карты, в самом деле какие-то местности, но почему-то все время контуры слегка двоятся. И не пространство уже, а хз что такое. Груда полузатопленного своим же бульоном говяжьим фаршем. На бежевой бумаге техническое, что-то можно читать. Точнее, возможно.
     В каких-то то других помещениях конкретно ощущаешь себя наяву. Полутемная мастерская, коридор, растения в горшках с зелёными и оранжевыми цветами. Что такое, откуда. Тут ничего похожего – а это уже на самой грани яви, то уже ощущаешь – тут больница же палата. N6, ну да. Да, если номер 6, это все еще до операции – потом то уж писать было никак, а после сразу переведут в общую. так что пока я без наркоза. Ну, а если и вещества через болеутоляющие, то это только фоном – так что я адекватен, в меру здешней адекватности, которая такая: где что-то рядом лежит, ну и взялось значит, откуда-то, без зачем. Нипочему. Шепелявит, понемногу меняя позицию, притирается (не навязываясь, между делом). Собственно, это тут и происходит все время.

До этого – еще до больницы, по времени – отчего и больница, а она – после того как стукнуло тяжелым электричеством по ногам, тоже были уже сдвиги, но бытовые типа все очень материально, все составлено тут материально, любое умственное не так что из него но с ним повязано. Ну да, позвоночник же. Теперь на тему интеллектуализма выскакивают короткие слова, отрезки фамилий, какие-то формуляры, повторяющиеся. Ну да, это, скорее, некоторая лирическая склонность.
     Теперь какой-то кусок текста на его 90 стр. такой номер на экране, бессмысленный будто телефон залип в жаре и все теперь темно не сдвинуть Отключиться разве только. Нет, сдвинулось, но после 90 выскочила почему-то 17, впрочем – в основном номер, сверху там еще два слова и все. Вот они: «прохладные рассуды». А теперь на картинке некая ветхая старуха, именно ветхая, связанная – лицо, по крайней мере – из тех же ниток, что ее блузка и шляпка, а нитки цвета старых кирпичей и дерева. Что исходно без окраски всегда становится такого цвета.

Теперь Прага как точка, в которую всасывается разное не знаю, от чего зависит. Не из потока штампов, иначе. Но снаружи Прага или Херцег-Нови или какой-нибудь город, который был, а больше его нет, или вообще не было.
     Да, ветхая была вот к чему: всплыла водка «Старушка-мать», как бы на могилке Есенина. Что-то зеленое из пластмассы, как футляр, фоном, деревца, фигурка старушки, могилка. Земля ненастоящая, но разве все это вместе выдумаешь. Из какой среды мог вылезти Есенин? Афиша белым по черному «жучок червячок и белый мышеночек». Ну, где-то афиша. Раскладка схематичная микрорайона. Вы типа находитесь здесь не рассмотреть где, все стало скользить быстро, бессмысленно, не увидеть.
     Некоторые кварталы тут, на лайтбоксе с «вы находитесь здесь», они как возле дацана в СПб, там еще какой-то ход реки, додумать дайцан просто, сам себя додумает. Там еще для уточнения поверх схожая схема тонкой красной тушью, это дважды контурное – было, вроде, недавно – вот и в цвете. Или таким красным рисуют схемы трасс лыжных, еще не уточняя – красные ли они , синие или черные. Что-то ждешь. Понятно, в другой раз другая фактура, эта уже не включится. Но другая будет, рассматривай другую.

А, в этот раз карты: изгиб как на Мойке (Фонтанка, Михайловский замок). Но все такое похоже по схеме. Но тут вот что, сбоку замаркировано тамошним гуглом: табличка-вывеска «Тбилисо Олег» – а там же «Воды Лагидзе» когда-то были. Но я уже не понимаю, где именно этот гугл смотрю и вижу.
Перескок, и это уже, похоже, Варшава: в центре карты видна метка Orlen, тут-то ничего такого, основные заправки в Польше, но чтобы в самом центре? Но на машине мы там не проезжали. Чуть поодаль на карте конкретный Дворец культуры и Варшава-Центральная, площадь Трех крестов, Сейм, ну и в сторону Лазенок. Чего почему, а нипочему. Карта и карта, конкретный Орлен в центре, это же проверяется, хоть скриншот мне и сложно сделать – там все просто по улицам, однозначно: вот Дворец наукокультуры, железная дорога под землей и Центральная поверх. И тд.

На стене палаты – обычной, больничной, – трещины обычного для трещин цвета. Но смотрю на нее какое-то время и что-то сдергивается: трещин на ней нет, а только что были. То есть, вышел из некого места и карты вокруг изменились. В темноте ночного режима белым ползет пафос, медные духовые, сдувающиеся на иха: Текила воли жениха…
Кто уж я тут вообще? Откуда это выдвигается, никак со мной – каким себя знаю – не связно. Внутренности чьего бреда зацепились? А и в чем, собственно, бред? Тем более, эти картинки откуда-то сбоку приехали, сейчас проедут мимо.
     Вообще, странно, как тут с вещами и фотографиями соседского мира. Разглядеть можно, запомнить тоже, а взять с собой – нет. Короткую фразу прочитаешь-запомнишь, можно перерисовать картинку, а конкретную штуку забрать нельзя, странно это. А какая разница, и так разглядел. А на мерных лентах тут бывает и другой шрифт, как у KLM. Квадратные, с углов чуть подрубленные цифры-буквы, скругленные. Наверное, такое и тут есть, но не замечал. Мог не заметить. Шрифт и шрифт. Цифры и цифры. Тут и тут.

Все это MRT, наверное. Собирал же звуки вокруг меня, зависящие от меня. Смыслы и факты-вещи тоже должен уметь. Один звук тоже без веществ, продолжает собирать. Вот, еще:
Ах милый мир
Где дохлый мальчуган
Подходит к бабушке
За ласковой конфетой
Красиво, да. Чье и как тут взялось? Существует ли эта ахинея сама по себе? Где-то уже без меня. Например, движение, как принято у здешних каламбуров, тускляк абстрактный, реализуем в любом материале.
     Под утро отчего-то возник город Аугсбург. Он красив и хорош. Здесь оказался не поэтому, и не потому, что университетский, и не потому, что весьма древний. Даже не потому, что Якобом II Фугерром Младший, прозванным Богатым (Фуггеры – крупнейший купеческий и банкирский дом Германии, пишут) построил Фуггерай (нем. Fuggerei) милый квартал, «для людей трудолюбивых и порядочных, но по несчастью впавших в бедность». Построен в 1514—1523 гг., город в городе со своей церковью, с «городскими стенами» и городскими воротами. Работает по сей день, а кто там может жить – решает Фонд семьи Фуггеров. 7 ворот, 8 переулков, 53 дома. Уместный квартал: большой, большие длинные дворы, по сторонам каждого дома-квартиры.
Ну, Аугсбург возник и возник. Но какая же это соседняя реальность? Какая, когда тут элементы здешней – считаем здешней ту, в которой оказываются все эти слова, буквы и тп. Так устроено. Наверное, могут быть разовые соседские, точнее – возможны и длительные. Собственно, о чем могло бы быть написано, если не использовать элементы здешней? Не в них же дело.

Слова «университетский», «квартал», «каналы», как титры-пояснения после каждого эпизода, вылезшие его отмаркировать – так не выглядят, но такими ощущаются в правой нижней трети листа или экрана. Примерно как темно-коричневые полу-многоразовые таблички, с краев уже не четкие, так что не пластмассовые, а картонные. Ценник вылез: Окантовка 8.37 (€, что ли). Черным в белом квадратике, приклеенном на серый цвет.
     Множество пластин примерно а4 из какой-то старой коричневой пластмассы или картона, подкладки для прибитых, прицепленных к ним мелких товаров: набойки, кокарды отчего-то, разнообразные, на всякой пластине другие. Не сообразил прикинуть, какой армии. Но там же не находишься где-то еще. Когда их вообще увидишь в таким варианте и ракурсе. Впрочем, остальное такое же. Какие—то бесконечные ряды, после мрт что угодно длится долго. Наборы, совокупности звуков, тоже будто наклеены на а4 или прицеплены к пластику в виде небольших, почти как минисимкарта флешек, что ли. Или просто намазаны. Такой-то Рахманинов, Филд (изобрел ноктюрны, John Field, 1782 – 1837, ирландец), «Смоуки», да все подряд. Это ж так, ощутить звук как фактуру, хотя годится и социально, «звуки 70-х». Выглядит постоянным сползанием в штамповку, но это и обеспечение общепонятной базы для социального взаимопонимания. В каком-то из как бы реальных пространств, кажется, такой вариант сейчас – с штамповкой – и доминирует. Довлеет обществу.
     Листы с прицепленными одинаковыми штуковинками: пластмассовая бижутерия, сводка каких-то лейблов, визуально упорядоченный мусор. Листы с шаблонами, чтобы штамповать печенья, в самом деле – если посмотреть их рубашки, то они все разные, почти все. Красные схемы лыжных трасс могут быть, не уточнял, но ни Sölden, ни Kronplatz не маячат. Это к тому, что та же Варшава могла подстраиваться для какого-то резонанса.

Да – посмотрел уже в местной реальности, в этом абзаце почти в нее вернулся – там в самом деле Орлен, почему нет: в сторону Маршалковской еще две его точки. Но те, все же, дальше, а эта стоит ровно там, где было показано. Но не штамповка же, даже не набор элементов для латания местности, все актуально, где-то еще адекватно работает, некое это.
Но, похоже, вышел или выходишь из пределов каких-то, заданных еще мрт, структур, практически уже вышел. Ловушка: ты вышел из некого другого мира, а ведешь себя, будто еще в нем. Пишешь, как если все еще там, а тогда будет делаться только упаковка. Когда не внутри, а снаружи, то все длиннее, многословней. Потому что это уже упаковка в слова чего-то, а не само это что-то. Ловушка, какая ловушка, так устроено. Все упаковки одинаковы, одновременны, равнопонятны (равнопоняты?)
Что ли теперь на границе, с тем миром, одним их них. Люди там по своему вполне здешние; тамошние, тутошние, но все же. Но здесь они уже как-то внутри не дышат, то есть как-то иначе, а как это тут по своему – ну вот будто и никак особенно. Иначе дышат – они проживают какую-то, немного другую жизнь. Со стороны какое-то оптовое производство всего, что ли. Нет, уже трудно формулировать пункты тамошнего мира: отсюда его логику не понять. Это же надо вычислять, как там устроено, а когда там, то не вычисляешь же, да и не с чем сравнивать. Сколько логика другого мира держится тут? Стилистически здесь уже трудно писать, оттуда выкидывает и ты начинаешь сочинять-имитировать. Конечно, это обидно, но так же лучше, чем когда предполагаешь, что еще там.

Что ли выход из-под моста, по центру три автомата: два кофейных и снеки, вроде. Тот покороче, справа. Все они черно-белые, будто на свете еще предполагается публичный минимализм или картинки-раскраски. Или не выход из-под моста, а из галереи Люцерна, допустим. Тогда у меня за спиной князь, сидящий на перевернутом коне; бронзовые, этакая реплика памятника Вацлаву на Вацлаваке, рядом, – за стеной, фактически. Смысла не знаю. Какой-нибудь локальный, пражский.
     Автоматы не разноцветные. Вообще, теперь тут как бы такая местность, что лаконичность желательна, почти присутствует, без пестренького. Зачем вообще после мрт полезли всякие цветные лоскутки и разные милые штучки? Много потому, что того со всех сторон, а тут нет, тут лаконично. Из одного автомата шелестят-шепелявят песенки и это ничего, сам пипл гонна рок, сам пипл гонна ролл, гона хэв э пати ту сэйв май соул.

Теперь началось бы отсутствие пустых красот. Потому что они додуманы, а тут (здесь) вдоль функциональность, одни технические описания, они уже окажутся стилем. Если отрезать избыточности, украшающие эпитеты, навязываемые дополнения, то ведь получится стиль? Да, это додумывание ситуации, как если заявить, что есть ощущение, что должен был попасть сюда. Какое ж должен, когда здесь оказался, вот и все. Или не из-под моста или галереи, а просто откуда-то, накрытого крышей, на воздух. Неопределенно, то есть неважно: да, уже будут стилем. Последние абзацы конкретны, влияние MRT иссякает, а тогда где ты теперь? Мрт сделал тоннель, куда он ведет? Является это место частным или разделяемым?
     Почему в начале оно путалось с курилкой? Потому что похожи. Но раньше-то да, туда-сюда. Пришел-ушел, а теперь так: где-то тут твое некое место, где ты в полном праве делать то да се, откуда взялось это право? Мало того, у тебя тут компетенции делать то, что захочешь. Но вот: что за такие компетенции, соотв. – что именно тут можно делать? И странно, да: такой местный, будто и родился тут, в школу тут ходил и т.д. Как и когда это стало происходить? Да, какие-то эпизоды и темы понятны, – теперь. А как было в начале? Или тут все происходит как-то иначе, по другой схеме? Похоже, что да. , все же, да, но тут (там , где теперь оказался) это происходит как-то иначе? Логично, что иначе.
     Прямой связи никакой – с операцией, но после нее – да. Обнаружится позже, так что тут сбой и сдвиг. Но можно решить тему, дописав этот абзац, а в следующем уже можно работать дальше; связи между ситуациями считаем не такими и важными. Что-то убыло, что-то добавилось, смотришь со стороны. Привычные дела куда-то уйдут, появятся какие-то другие. Самостоятельно ли место, сравнивающее себя с предыдущим? Сравнения как бы за самостоятельность, но – и обратно – прошлое, значит, тут еще что-то определяет. И это привычная банальность: другое и другое, к чему уже предыдущая версия. Просто утапливающая тяжесть описаний какая-то.
Каких угодно, чего угодно – описания накапливаются, там уже своя физиология отдельный организм-механизм, система метафор, база выводов, как пластины с кокардами, шаблоны-штампы для выпечки печенья. Вероятно, это вечное и повсеместное, кругом пространство упаковок. Логично. Списки букв для производства слов, список слов для производства предложений, очень много точек, все собрались как-то даже и угрожающе.
Угроза ровно в том, что готовы ринуться и занять найденное тобой место – занять, разумеется, описанием (чего — нового места, чем — элементами своего родного пространства). А то у них большое в сечении не воспринимается как дыра или выход куда-то. Ну да, и не выход, а просто другая территория (часть той, на которой теперь 18 сентября, но с некоторыми особенностями, не выводящими за пределы местных норм). Но проверять – выдержит ли новое место еще и такое описание, не хочется. А ну как не выдержит, будет тогда описание: уже, что ли, пора пытаться описать? Конец абзаца, дотянул. Обошлось без этого, не завелось оно здесь.

Окончательно попал в это место, пожалуй, так: до операции была будто дырка из которой что-то уходило, а тут дырка закрылась, и оказался здесь. Спокойно тут. Не так, что вот запаяли в тебе какую-то дыру и как-то все устроилось, вот что. Это вовсе разные дела, просто совпало – операция не по поводу дырки, поди-пойми-откуда-и-почему-сломался. По времени еще как-то совместилось, и так нарастают описания по любому поводу. Вышло так, что было место, где иногда работал, а теперь как получается место жизни навсегда. Не сказать, что не замечал, где работаешь, но все же. Например, долго там находиться не выходило. Нипочему, как-то так. Теперь можно. Все, что тебе надо, делается не спеша. Тобой же, тут. При этом, что-либо понять можно только через личный опыт, оказавшийся в неизвестном ему месте. Как все связано технически? Как, например, я теперь выгляжу? Что за род, какой вид. Кем?
     Что тут, собственно, такое – и я тоже? Причем, если тут новая субъектность, то она не через такие и другие новые органы, а сама собой, как субъект, под который уже выбираются и органы. Ну да, преемственность, иначе о ком речь, но так как-то и не главное, потому что само собой. Новая субъектность предполагает новые ресурсы, конечно. Хорошо, тут некое новое незнакомое пространство, а кто о нем рассуждает и какими словами? Даже такое почти сырое яйцо: новое пространство, в нем новая – ну, модифицированная – субъектность. Кто от кого зависит – новое пространство модифицирует субъекта или тот сам пролезает в новое место? Ни то ни другое не понятно, не знакомы, предъявить себя могут только этими фразами, рассуждениями о себе. Вообще, технические описания, там же всегда заведомо реальное и только оно. Винни Пух есть техническое описание конструкции «Винни Пух, все, все, все и их окрестности, все все все». Что, вообще, интересно, кроме технических описаний?
     Но проблема: из чего, чем и как описывать совсем новые дела, где и рецепторы другие, настроены невесть на что (а это, похоже, так)? Нет же ничего, кроме вовсе посторонних элементов и какой-то методолгической болтовни, примерно вот такой, как у меня тут? Да, есть промежуточный Вацлав, не относящийся ни к чему. Вацлавак так Вацлавак. Не видно никакой другой основы описания, какого-то сверхпространства, включающего в себя и это, где предположительно лежит новая субъектность. Ну, может, это как раз оно и есть. Всегда и всюду куча рассуждений о границе, чего и с чем граница тут? Что надо отличить от чего, с какой целью? Тут-то понятно, здесь внутри другое, а куда транслировать это понимание? Где здесь и откуда ощущение тупика, тупости, пластмассовых рефлексий, потрескивающих. В данном месте текста..

Описывать чувства тоже методология. Раз кто-то здесь есть, то с ним непременно что-то происходит, он расскажет, а там и станет понятным, где он оказался. Механизм сообщений есть, даже когда непонятно все. Где я тут нахожусь, с чем связан? А о чем говоришь, – вот с тем, говоришь. А где связан и говоришь, то там и находишься, где-то. Ну вот, теперь это описываю, раз уж с этим разговариваю. Что и чем ощущаю? Теперь уже несколько другой: ок, с чем этот другой соотносится? Ему – раз уж новая субъектность – положено, да уже и выдано новое пространство, которое новая субъектность хочет утоптать в знакомое.
     Тут какая-то другая фаза изменений, она не выводима из предыдущих, отчуждение: что ли само управляет собой и окружением. По факту, жизнь сбоку от жизни, какой она была недавно, с ней связана, но – так, как захочет. Какое-то поле, пятачок на асфальте, оно там – это чтобы понять схему, хотя все не совсем так – отчуждение (да и не отчуждение вовсе) охлаждает все, что за пределами пятачка (в самом деле, хотя бы и мелом замкнутую загогулину нарисовать), уже не производит в тебе эмоций и даже сразу как-то даже понятно, что там такое и почему. Но речь же не о себе и что чувствуешь, а о том, что тут за место. Ок, закрывшаяся дыра и тут не причины и следствия, есть такое и сякое, все. Лежат рядом. Почему рядом не может лежать закрывшаяся дыра? Должна же она как-то выглядеть?
     Это уже из нового пространства. Дырка казалась куда-то выходом, но им не являлась; предположительно, заделанная дыра будет обеспечивать тупость (по факту отказ от внутренностей этой дыры), но тут как-то иначе. Понять пока сложно, на самом деле выходом куда-то бывшая дыра не была, а теперь закрыта, лежит рядом, как половик. Хорош был бы альбом фотографий дыр. Судек, допустим, со связками лука на сыром, уже осеннем окне. Блюз какой-нибудь или схема блюза в качестве ноухау к закапыванию дыр. Обобщение, не годится. Само собой, на дыру могут уйти несколько фотографий, серия, цикл. Или они просто все о ней, фотки. Всякая фотка о какой-то дырочке.

Или, например, осязанием осознаешь, что место, которое ощущал давно, оно типа аленький перрон или площадка перед воротами сарая, ограничена черно-желтой линией. Как выглядишь сам: рук три-четыре одновременно, ног четыре-пять, левые-правые не обязательно симметрично. Еще тазовая область – три раза, 6 раз грудная область. Да, заодно это пруф вменяемости автора, – чтобы это сосчитать, надо быть вменяемым, а вменяемость тут вот такая. Что до количества деталей (рук-ног-итп), то это из-за боли, несколько типов боли на одну часть тела, вот и все. Рук-ног стало меньше со времени первого упоминания, это логично, процесс как-то идет, да и операция что-то изменила. Например, тут вход в погреб, площадка перед ним, дальнейшее пространство обычное. Вот ты в середине, там спокойно и хорошо. Ну да, как выход как бы из Люцерны, на боковую улицу, что ли Штефаньску.

Люцерна не причем, а почему этот пятачок такой, да и какой он вообще – пока неведомо. От какой единицы и от чего конкретного зависит – тоже. В каком пространстве находится – ну где его можно выделить или искать? Что там рядом, что вокруг: какая тут среда – вода это, газ (такой, сякой), какие-то абстракции? Что он вообще такое, без моих чувств по его поводу? Без чьих моих, кто это тут находится сейчас? Кто находится вообще в этом пространстве? А это просто тот, который тут оказался и достаточно. Какие еще идентичности. Тот, кто тут, уже и только это его устраивает – ну, меня, я, считается мной. Это хотя бы понятно до выяснения прочего или же до понимания, что такое выяснение невозможно. Ну да, оно не очень нужно – будто привык всегда знать, где именно оказался. Тут все внешнее сбоку, и ничего внутри, потому что есть это место и кто-то сам ты.
     То есть, это абзац о том, что такие рассуждения чаще всего бессмысленны, все надо делать быстро: еще немного и это пространство забудется, незаметно штампуешь уже упаковку, та что угодно объяснит. Если начинаешь объяснять какое-то место, то тебя там, в нем уже почти нет . Что ли есть не более месяца, когда можешь быть и тут, и там. Потом упаковка уже доминирует. Притом, что тебя из места не выкидывает, ты надежно навсегда в нем, но непонятно, что именно объяснять – все же видно/понятно. то ну вот как-то так. Примерно.
Ты тут человек без свойств, а умеешь быть таким – всегда там кстати, на самом-то деле. Свойства можно добавить по необходимости, а и место, само это место – без свойств. Те здесь как-то свалены, тут их полно, можно подобрать себе, что захочешь. В этот раз так, в другой иначе, когда свойства валяются и заменимы, то не волнуют. Они там в корзинке у двери как зонты в офисе. Вот же хаос наступает, когда все – действия, и события, и рассуждения – размыкаются, вокруг возникает склад вещей, выявились типа через мрт, да как раз и не склад, так и лежат, где-то. Когда оказываешься там, где все организовано иначе, то сначала засыплет мусором размышлений/рассуждений, подобных этим – тут, как минимум, уже вторая, но, скорее, их третья-четвертая волны. Вот тоже вариант: книга волн мусора, возникавших в подобных обстоятельствах у разных субъектов. Отчасти такое делалось: Трейси Эмин и др.

Чувствуешь что-то и что? Ну, чувствуешь, отвалилась куча всегда куча такой и сякой длины, тяжести, гладкости и прочего. Это то, что зачем-то видел и совершенно понятно, что там и как, где-то было расставлено, а теперь раскидано повсюду тут. Хоп, хэй-хоп – и раскидано. Повсюду. Мрт, пыль и звуки: а раз пыль, то они тихонькие, звуки.
     Что это такое? Бывшие ресурсы, чужие инструменты? То есть, почему они тут видны? Может, когда-то на их основе склеивался с кем-то, чем-то еще, теперь расцепился. Совсем все тут теперь иначе, а они же нужны были не навечно. Исследуем, ощущая: ресурсов тут не меньше, но по типу они другие, сначала будет казаться, что меньше. Они тут легко возникают или просто делаются заново. Нет общеизвестных.
     Вот электрическое мясо тела, мощное, крупное. Гладкая рыба электрический сом. Хитиновые изоляторы, жабры и это, поди, тот вид ты принимал сам, когда заходил за новой работой, уже выходя через курилку. Что-то же нарастил в себе для действия. То есть, вот тогда мог увидеть себя в виде сома, а теперь, когда тут уже почти постоянно, то понятно, что так и есть, но это частная форма. Да, постоянно – именно, что не в курилке, а это совсем другое место, о котором тут речь.
     У сома вокруг возникнет прочная, пусть и скользкая система координат, – на время пока действует действие, хоп-хейхо, пошел из курилки в действие. Электричество в хитине, Кусок гладкого бордового мяса, раздватри.

Тут, в этом месте, пусто, будто тут никого и ничего. Но я же знаю, что тут полно народу, действий, чего угодно, каких угодно существ. Можно приглядеться (или как тут ощущают – то есть, как называется то, как и чем тут ощущают: вероятно, не важно, как) – это едва видные/слышные/ощущаемыекакугодно, быстрые и слабо серые тени, что ли. Много, мельтешат.
     Чуть за границу места, площадки, территории, там все остается привычным и знакомым. Просто в этом месте все как-то иначе. Те, кто с местом не соотносится, тут просто не фиксируются. Что ли местная система координат их не видит. Тупо: снаружи (где-то снаружи) длина, ширина, высота, а тут вьется, мягко-зеленая, где толще, где запутается, оборвется, что ли. Будто там схема действий, она теперь и есть система координат. Запутывается и исчезает, другая линия сбоку ее продолжит. Как один иероглиф, а после следующий; могут перескакивать один в другой. Или ветки.
Не по смыслу, так просто по слову «после», а они там всегда частые. Собственно, нет и места для общего взаимодействия. Они там, тут в себе живут, не сравниваемые вообще – технически. Жизнь всякий раз сгорает постепенно, даже и не сгорает, просто молчаливые звуки. Тихие звуки, другой идентичности нет, вот и нет никого тут – не происходит же ничего. Или шум, как сухое шуршание щетками ударника, не равномерное. Или даже просто пальцами по сухой ткани. И небольшие, тоже, скорее, аритмичные постукивания.

А дальше объяснениями не пролезешь, классно. Посторонние не проникнут. Место без свойств. Если ты без свойств сам, то понимаешь, что пофиг, как это место выглядит и из чего составлено. Тут не тупая оборона участка, это просто бытовая логика: все живут тут, в родных краях. Не очень то выясняя, из чего они устроены. У них они есть, даже если они об этом и не знают. Какой природы. Видимой, наглядной, слышимой, излучение, сырой, длительное или постоянно возобновляющееся, как пульс. Ну, какое-то есть. А что именно производит это место, так это понятно: взаимодействует некое существо с самим этим местом. Хм, ну да: все ж таки выясняю, как тут устроено. Но, право же, если ты там оказался, тем более – узнал место, то надо его, все же, зафиксировать. Хотя бы факт его существования.
     Всякий раз устанавливается частная операционка – всегда частная, локальная, никогда не предполагающая массового продвижения. Тут она пока продвигается дальше, достраивая себе ресурсы и прочее, ее начало уже сошло в пыль, ее первые файлы уже и не видны. В любом случае, они все время будут меняться. Ничего единственного, одновременно могут жить разные такие дела. То есть – по факту разные места, которые по факту одно и то же. Тихие мышиные эстрадные оркестры.

Закрытость места очаровательна. Оно умело вывертывается из-под описаний и совсем не надо стараться, чтобы в этом преуспеть. Раз уж ты внутри, оно точно существует, но объяснить его можно только вот такими объяснениями. И даже на примере не показать, будет понято иначе. Вот Парщиков со своим раем –«это где интересно, а тут интересно все»: он именно об этом месте, а не как-то вообще. Ну а что, тут можно превращаться хоть в мойдодыра, тебя это не изменит. Можно себя достроить-выстроить из того, что снаружи или где угодно. Встроить в кого угодно, чего даже и не существует. Такой экспириенс вполне годится на получение одного текста – он же здесь и производится, вот и сейчас – не так ли? Значит, оттуда они и берутся, тексты. Тут они и делаются, ниоткуда еще.
R. это место уже знала, ах – она ж тогда минимум на жизнь меня старше, на полжизни. Не рассказывала ничего, потому что это ж само собой, о чем рассказывать? О таком надо говорить? Бывает иначе? И даже не так, это всегда само собой, специально тут ничего не выстроит. Не обсуждается: либо знаешь, потому что такой же, либо зачем тогда тебе? Либо вот-вот сам таким же станешь, а тогда не надо мешать. Я-то теперь намеренно тут разбираюсь-описываю, а иначе незачем. А меня мрт включил исследовать, дальше как-то перескочило.
     Итак, например, оттуда (отсюда) можно извлекать разные неизвестные существа, это уже из взаимодействия двух сторон, которые без свойств. Какого-то тебя и неопределимого места. Ну, прагматика, которая зацепляет и тп, позволяя скучно использовать местные ресурсы. Тут много людей конечно: они в друзьях не обязаны быть или ими делаться, хотя между вами очевидно серьезное сходство. По факту, а не лирическое. Не знаю, понимают ли они нюансы того, где оказались, или все по случайности, точнее – как-то само собой. И вот, получается, что можно жить тут и не уточняя где и как именно. Неясно: людей такого устройства не много, это как редкая профессия, но в контакты тут не входят (раньше казалось, что должны).
     Не профессия, конечно. Небольшие профессиональные группы бывают, но редко.Все это не предполагает непременных контактов и вообще опознания такого же в другом. Ну или дело не в человеческом виде, а эта часть человека в быту и не предъявляется. Или так, краешком. Не родственники, не этническая группа, наконец (этничность разная, конечно). Культурный базис — конечно, разный. Так, все отчасти такие же, вот и все. Разумеется, если есть версия, что таких существ немного, то какие могут быть общие оценки.

Тогда все та же каруселька. Справа жизнь к которой тмеенб нлшлегие, гл ьак (так выглядит исходник, в этом месте совсем не правленный – в самом деле, правилось только написание, ну а тут имелось в виду «к которой имеешь отношение, но так»). Слева сарай, допустим. Ангар с музеем игральных автоматов как в Сан-Франциско или сам мрт. Вход в метро, долгие маршруты и при/переключения. Чего сарай тут вообще. Ангар, док, лаз в пещеру. Не сарай. Но подвернулся сараем, пусть им будет. В общем, какое-то там еще место. Специально не вытаскивалось, так вылезло, третьим – вероятно, тогда важное. Пусть так и будет, иначе с мрт невозможно, иначе тогда трактовать всякий звук, выяснять что значит все подряд, будто тем не синие брызги, а небо в алмазах, да и что тут алмазы.
     Если трактовать, то трактовок много. Без свойств в месте без свойств можешь подобрать себе любые: инструментальный ящик тут, рядом сумка, одежда. Интересно же что угодно делать, а теперь все равно чем заняться и фуру водить ок, и землю строить, а писать можно и так, и сяк; все будет хорошо: интересно, в кайф делать все. Ну, почему бы профессиям и родам бесятельост не быть свойствам. Исходно там «родам бесятельост» , что спелчекер превращает в «бестелесность». Разумно, бестелесности могут быть разными, бывают. Все это не в другой жизни, а когда угодно. Какая-либо смерть здесь не участник – она же всеобщее место и дело, а тогда – не означающее ничего в конкретном случае, уж тем более здесь.
     Можешь превратиться в кого угодно – ничто не хуже, потому что в самом деле интересно уже все. Или так: можно состоять из кубиков, комиксов, ходов игры в судоку, неважно – сам ты никуда не денешься. Кому это сообщается? Ок, считаем что никому, а сообщено по необходимости текста иметь в данном месте этот абзац. Неизбежный механизм ловушек, текстам надо, чтобы такое было у них внутри. Текстам, трактатам, описаниям. Просто такая физиология, у некоторых. Повторы, обрывы, петли – всякий раз уводя дальше от искомого места, в сторону от того, где тут это место. Что оно вообще существует, раз уж уходит в текст, например. Который, значит, им и является. А это вовсе не так, но время идет, описания нет. Вообще, с превращениями во что угодно можно работать, это годится. Но тут же как бы попытка прямого описания.
     Не предъявить эту штуку даже описательно-метафорически: не споткнитесь, тут порожек в, допустим, доме, ну и дальше уже оно, место. Которое не склонно быть описанным. Да, место в той жизни описывается схемой из жизни этой, в чем нелепое несоответствие. В этой, в той? Через месяц, конечно, уже не поймешь, что тут вообще надо было объяснять, это ж само собой? Ну и зачем, да. Не так чтобы уж ровно месяц, но как-то так. Это хорошо.
     То есть, попытка – полагаю, что очередная, и не только моя очередная – предъявить это место не удается, а тогда описания, значит, все портят, так что имеем дело с не описываемыми сущностями. Это симпатичный класс существ, неописываемые, только в этом уже и некая иррациональность лирики. Что тупо-привычно и мило: мило, но на деле же все конкретно. И у меня вовсе не о том месте-пространстве, которое имеют в виду лирические иррациональности. Такие места и делаются описаниями, а у меня место сбрасывает попытки описаний.

Вообще противоречие. Система координат, этакая ньютоновская – тут применяется для персонажа и места, в котором есть система координат. Пусть тогда персонаж будет еще и разрознен. Распределенная, распределившаяся куда попала схема. Столько в нем того-то, еще часть чего. Тут тоже возможна лажа: тут все тот же постоянный человек, он обустроен чашкой кофе с утра, хорошей погодой, театром. Романтично, как движение воды, производящее звук так. Персонаж, который сделал себе день.
     А тут речь о том, что состоишь из разного, элементы могут заменяться хоть сколько раз на дню. Вот теперь я пишу этот текст, а во мне (вкратце и упрощая) какой-то еще я взаимодействует с Т.С.Элиотом (в виде «Бернт Нортон», из «4 квартетов», пер. А. Сергеева: «Спеши, спеши, – говорила птица, – ведь людям / Труднее всего, когда жизнь реальна. / Прошедшее, как и будущее, / Ненаставшее и наставшее, / Всегда ведут к настоящему»).
     Точнее, он теперь является частью меня, я же теперь внезапно и отдельно начал думать, отчего в русском варианте эпиграф (из Гераклита) приведен на русском («Хотя логос присущ всем, большинство людей живет, как если бы у них было собственное разумение всего»), а в оригинале дан оригинал (τοῦ λόγου δὲ ἐόντος ξυνοῦ ζώουσιν οἱ πολλοίὡς ἰδίαν ἔχοντες φρόνησιν): переводчик так сделал, издательство?
Понятно же, что тут всерьез действует уже и какая-то другая составляющая. А она произведет еще одну часть, которая болезненно как-то даже хочет все собрать и обьяснить, обьяснить и собрать, как слоников на буфете – помнит ли о них, слониках еще кто то? Тут же еще один, по теме слоников: откуда сейчас взялись (ну, тут просто: в другом тексте у Сергеева есть и о слониках). С какой целью появлялись в обществе, что, поддерживавшее их существование, иссякло? И там очень много разного, вполне отдельная часть.
Само собой, еще одна часть продолжает подсчитывать варианты описания места и, вообще, необходимость его описания (да, уже есть осознание, что описывать все равно надо: этот текст сложно писать, даже физически, но он продолжает делаться – значит, это и следует делать). Ну и еще одна как-то совершенно не предполагает, что место может не быть воспринято как реальное. Вообще, какая разница, что для кого реально. Все части повсюду и одновременно.

Не такой уж это технологический вариант, веер разовых конструкций. Всякий раз каких-то новых, конечно – разовый персонаж (разовость длительнее или короче, опять кривое желание объяснить все в целом). Разумеется, одновременно всюду работают сразу все части. Конечно, как им еще быть, если не одновременно. Кто управляет этим сообществом? Кто начинает с утра, и так далее: как возникают следующие, кто главный, как переходит точка внимания сообществ?. Вообще, их может быть и несколько. Тюль, паутина, кружева. Нет, такой ряд – что-то другое, намеренное. Просто все части повсюду и одновременно.
     Логично предположить, что ими управляет тот, кто теперь в этом месте, пишет. Ну, больше некому, да и возникла эта позиция и схема именно теперь – когда появились место и находящийся в нем. Собственно, если человек находится в месте, которое он желает описать, то оттуда и управление. Не всегда, именно когда пишу текст, который.
Как бы техно, проигрываемое во все стороны во всех точках всей своей длины в один и тот же момент. Для выхода из тупика повторов нужны отрицательные слова, аннулирующие описание места, невесть чего. Стирающие Звуки. Тогда будут появляться настоящие, станут появляться своим более отчетливым отсутствием. Стертый звук дает пустоту, выемку, звук, который предполагается быть тут, а его смысл теперь ближе к поверхности.
     Все же, много рассуждений о предмете, который может не существовать вовсе. Хотя как ему не существовать, какая бы о нем речь, если бы я не оказался тут, и не возникло ощущение не то, что сотрудничества, а почти симбиоза. Вообще, рассуждений слишком много, чтобы предмет их речи не существовал, так бывает? Да, так бывает, часто.

Мимо идет длинная буква/звук или даже слово Ньньнбььу: ну вот предьявилось что-то, захотело быть здесь, вряд ли нехорошее/ий (ее/ий к уква/ук). Но если оно полагает, что его имя может быть не только названо, но и узнано, то тут ошибка кака-то.
     Чуть слышно сгорая с немного разным запахом букв, то есть буква за буквой – как на бумаге из пишмашинки – сгорают, у каждой немного другой запах: вужх стелется дымом от жх, вдоль. Ву уходит вверх небольшим клубком. По буквам звуки просто шелест щеток по барабану или любой поверхности, производя запятые и подчеркивания, – чтобы отвести в сторону смысл, даже желание его формулировать.
Вероятно, формат описаний может быть другим, не предполагает уже непременного высказывания по сути описываемого. А так, считаем что встали на этот кусок земли-поверхности-пространства, и оно это все тут есть, те же буквы – черные, внятные. Или просто как то открываем двери ворота, и ты внутри: такое абсурдно, и ты тут давно, и как тут с другими? Куда они тут лягут-сядут-встанут? Шесть восемь четыре девать – какой-то такой звук тут неплох бы быть. Where the fuck did Monday go? Что такое 6849?

Предъявление чего-то, которое есть, но его не получается представить. Даже в виде стеклянного шарика. А уж что в его виде не представишь? Внутри мрт звуки, шум, как если небольшие крошки графита, вывалились из старых динамиков и бьются о стенки устройства. Выходят будто из тебя, на что-то накручиваясь вдоль резонанса – стараясь избегать слов смысл и др. попыток его выявления. Тут какой-то звук, медленное ое и что-то шуршащее, будто здесь поезд, у него рассыпаются колеса, сыплется весь, успевая попадать под свою же тяжесть: what language can i take – тут уже для описания, а не по смыслу: не по смыслу слов а по их звуку: ччччь, чьььь, n’айтейк. Да, и описания бывают уместны.
После достижения резонанса с этим местом механизмы не нужны (механизмы, какие механизмы?). К базовой типа выгоревшей местности добавляется выгоревший ты, это для того, чтобы лишнее не примешалось, не более того. Графит такой и сякой. Там о нем необязательно думать, но пусть будет учтен и он. Как несуществующий уже здесь город, прогоревший город. То есть, все написаное наоборот, то есть – минус-словами сгорает, то есть сжигает написанное ранее. Хорошо, плохо, – ерунда какая-то: надо иначе, правильно написанное уничтожает то, что было написано-придумано на этой же бумаге раньше. Оставляя-оставив то, что в самом деле реально, а иначе как. Ятоткажкься им, окажется.
     Таким образом, здесь должно было быть сказано что-то конкретное и т.п., но лучше б ему быть как-то и не сказанным. Это, собственно, и сделано.

***

Фотография в заголовке — Рита Круминя.

.