Привидение

За околицей, в стороне от поселка, бродит старый конюх.

Встал к высокому стогу и смотрит на травяную гору.

В ногах у него ползает помощник лет десяти. Нагребает в руки сено и бросает в сумки.

Подбежала черная собачка, а за псом, как на веревочке, мальчик помладше.

В телеге, которой управлял конюх, лежат мешки с сеном, сидят дети. По пустой дороге идет лошадка. Тянет воз и человеку хорошо.

Старший опускает палочку у медленных колес.

Крутится колесо. Палка тычет в землю и рисует пунктиром. Ещё не промерзла слякоть под ногами. И снег не выпал. Сыро.

За телегой бежит собака. Когда она подбегает к корме, из которой пушится подстилка, лошадь дергается от страха, качается в сторону и следит в оба глаза за животным. А на каждый толчок телеги пока ещё пугливый младший безуспешно пытается отобрать у брата палку, которой он завлекает дворнягу.

Тонкая, в детский рост, самодельная, из дощечек, крутится в глубине двора ветряная мельница.
На дворе были выстелены доски для ходьбы. Слежавшиеся тротуары на киселе из грязи. Мальчики прошли по двору, ступая на доски, мимо газетной сводки на старой бумаге, вжатой в землю. И застали посреди двора конюха.

Есетов собирал на земле гвозди. За пазуху вложил молоток, спрятал в ткань рабочей куртки. А рядом стоял гроб. Гроб был свежий, пах стружкой и дворовой сыростью.

С сумками сена мальчишки подошли к гробу. Конюх ушел со двора, а дети стали вынимать из сумок содержимое и укладывать сено в пустой, колючий от заусенцев, гроб.

Распрягал лошадку, привязывал полозья Есетов к забору на заднем дворе больницы. Закончил и добро хлопнул по мощной шее лошади. А мальчики тем временем спешились, оставили телегу и пошли мимо белого домика.

Из двери, покрывая медицинский халат старым пальто, вышла женщина. И в нос мальчишкам пахнуло больницей: спиртом, йодом, обеззараживающей лампой. А из проема блеснул в глубине комнат свет от боков больничного коридора. А когда дверь закрылась, у порожка осталась мама и двое детей.

В жестяном стакане женщина вынесла мальчикам морсу, прижав к стертому горлышку две корки хлеба. В чувствах поцеловала детей. Села на корточки и обняла младшего.

Пока он жевал ягоду из морса и уткнулся в мамино плечо носом, глаза его хитро улыбались и смотрели через плечо на брата, возившего палкой по земле, а главное – игравшего с собакой.

Втроем они обошли больницу, ограду, за которой росли деревья, и вышли на пустырь с крестами.

Кладбище было неподалеку. Всё заросло травой. Сухо кренились редкие березы. Завалился забор.

Скачок, шажок, и отстали старший с дворнягой. Они шли мимо крестов. Мальчик жевал хлеб. Смотрел на фотографии, прибитые тонкими гвоздиками, на пустые, заросшие могилки. Кидал собаке мякиши, которые она тут же лопала с земли и радостно бежала следом. А вдали отпевали усопшего.

Мальчик с собакой сели у старой, с выцветшей фотокарточкой, могилы. Собака понюхала землю и мирно легла на безымянный бугорок у утопающего креста.

По шапке можно было понять, что это городской. Молодой человек, не старше тридцати лет. Широкоплечий, с тяжелым подбородком, делившимся пополам ямочкой, развитыми скулами и прямой линией носа. Он снял шапку-пирожок на входе к кладбищу. От пота у ушей, где завивались черные волосы, мужчина машинально избавился платком. И украдкой, как будто стесняясь своего положения, подошёл к людям, толпившимся стеной у могилы.

Парной земли, ямы, отпеваемого в гробу, – ничего вышеописанному человеку видно не было. Могиле не видно человека. Человеку не видно могилы. Так близко, так плотно стоят люди.

Еловый лес на косой горе.

Сугробы нетронутые. Снега кругом тьма тьмущая, а светло.

Человек идет по лесу. Скрипит под валенками. Шапка от тепла подвернута кверху ушами. Как у зайца.

За спиной человека полевой рюкзак. В руках топорик. Из нагрудного кармана в расшитой охотничьей куртке торчат свечи.

«**! **!» — кричит весело, певуче, человек разумный.

Вдруг рывками и паузами, как буквенный код, отклонилось и прилетело далекое эхо:

«Ванечка…руки хворосту…раскололи костерком…зайчик!»

«Буду, мама!» — кричит человек в лес.

Свободная рука грузанула от себя и вышел изгиб у ели. Топорик ударил наискось. Рука срубала дерево.

Как полагается, на каждый новый удар сыпало в ответ с верхушки снегом и закрывало всё белой шторой.

Усевшись на срезанную ель, человек вытянул из кармана свечу и поставил её в сугроб.

Чтобы разогреть мокрые от снега руки, похлопал в ладоши.

Достал коробок. Вынул спички. Чиркнул и поднес огонь к фитилю.

Зажглась в сугробе свеча.

Под горой тропа была ровной. Сани скользили легко.

Конь упрямо шел у края дороги. Пока не появилась река.
По обе стороны реки стоят сельские дома. Река скованна льдом. А на ледяной корке дети играют в хоккей. Слышно было, как стучат клюшки.

Над ними огни. Пар из живых труб. Белые охлупени, как родительские носы.

А под ногами черная шайба. Они пинают её в ворота, которые придумали из сугробов.

Облизывается девочка, когда в нос прилетает запах горячего теста с заячьей горки.

Кажется ей, что мама идет по поселку за сладкой лесенкой, елочкой, звездой. И она отвлекается от игры, представляя во рту сахарный предновогодний кусочек.

Потом она видит, как из сугроба на лед выходит настоящая ёлка.

Её сердце екает, потому что не может быть такое взаправду.

Из веток высовывается человеческая рука. Ползет по снегу. Тонет в сугробе. Подбирает бог знает что с земли. И прячется обратно в колючее дерево.

Девочка пугается. Кусает свою варежку. Бежит вперёд. И врезается в мальчика, который катится навстречу. Сбивает его с ног.

«Дядя Саша», — зовет мальчик.

Дети уходят за ледяное поле. Кучатся в одной точке. Окружают предмет интереса. А дерево идет к детской стенке.

Когда оно оказывается рядом с хоккеистами, пугает самых маленьких спортсменов, из ели выходит разгоряченный от веса дерева, с красными щеками, широкоплечий дядя Саша.

Он видит, что великолепная пятерка и вратарь окружили рыбацкую лунку.

«Шайба», — говорит мальчик и смотрит на дядю Сашу.

Дядя Саша сбрасывает охотничью куртку. Закатывает рукав свитера. Ложится на снег и опускает руку в прорубь.

Неожиданно для всех он падает без сил. Гримаса появляется на его лице. Мечется рука подо льдом и орошает ледяную корку снаружи водой. Он закрывает глаза.

Но как только дети тянут его на себя, точно репку, морщины от страдания на его лице разглаживаются.

Дядя Саша открывает глаза. Вытаскивает из проруби красную, как рак, руку. Стирает с лица подтаявший снег. Поднимается на ноги и ставит на лед мокрую шайбу.

Жестом просит детей расступиться. Берет клюшку. Замахивается. Ударяет.

И шайба летит вперед через брешь, угодив в границы спортивной площадки.

Ель стояла в палате.

В стационаре белый день. Словно на открытом воздухе: так в окна падает в отражениях свет.

Лежат одеяла на больничных койках, многие из которых пустуют и потому по-армейски застелены.

Под кроватью лежит человек, покрытый с головой одеялом.

В палату вошел врач. Поздоровался с больными и присел к человеку на полу.

Секунду погодя врач лег — и видно ему было в открывшемся туннеле кроватных ножек, как в глубине комнаты стояла тренога для ёлки.

«Дядя Гриша, как дела?» — сказал врач.

«Болит», — ответило одеяло.

Доктор повернулся на бок. Приподнялся. Упёр локоть в половицы. Стал нажимать на одеяло, выделяя возможные зоны очага.

«Горячо. Нет. Горячее. Жарко. Кипяток. Вот, сгорел», — сказало в конце концов одеяло, когда врач дотронулся до солнечного сплетения.

«Ёлку принес. Значит, Новый год. Значит, играем», — добавило оно.

Врач кивнул, а одеяло видело всё и потому сразу зажило.

Ждать не пришлось, пока одеяло стало человеком. Рука выбилась из покрывала и уперлась в локтевую ямку на медицинском халате.

Вместе они подняли одеяло с пола и сели на кровать. Молодой врач и пожилой человек.

Старик вытянул верхний ящик из прикроватной тумбы. Достал маленький сверток и вручил доктору.

«Зачем вы», — сказал врач. Поцеловал старика в щеку, пожал ему руку и встал с постели. Подарок убрал в карман халата. У выхода из палаты оглянулся и кивнул.

У больницы по снежному полю бегали дети с фонариками. Свет бегал следом, мелькал и иногда выжигал темноту.

Позади на стуле сидел старик из палаты и смотрел в бинокль.

В рядок от старичка собрались люди. Симпатичные, деревенские, разные, закутанные по-сибирски.

Мальчик с палкой в руке вел линию на снегу. Чертил поле для игры. Подошёл к старику и остановился.

Старик сидел, а задуманная линия прерывалась на его валенках.

«Мешаю, молодой человек?» — спросил старик, а мальчик покачал головой.

Не скупился снег и падал на шапки. На шали. Таял и редел на волосах.

«Холодно», — сказал из народа мужчина с усами.

«А мне хорошо, жарко даже», — сказал человек рядом.

«Это шапка», — подхватил старичок, смотря в бинокль.

«А?» — спросил человек.

«Шапка у тебя таёжная. Отцовская. Он на рыбу зимой в ней ходил», — сказал дядя Гриша, а человек в шапке улыбнулся.

Мальчик наблюдал за людьми. А как стихло: подал знак, что его дело закончено.

Спиной стоял врач. Через голову натянул резиночку.

Обернулся он с красным плюшевым носом.

Собрался народ по разные края поля, которое очертили палкой. От юного и малого до седого и старого, кому сто лет в обед. Игра ждёт и вот-вот начнется.

Наступил врач в середину поля. Расставил руки. И как на знак ринулись с двух концов люди. От погони уйти все хотели, а врач не робкого десятка.

Нагнала рука плечо девушки. И она замерла.

Кувыркнулся мальчик по снегу, а его догнали. И пришлось ему быть сраженным в снежке.

И женщина с мужчиной, держась за руки, замерзли посреди игры.

Ловила рука всех, кто попадется.

А человека в большой шапке рука догнать не могла. Выпустила из виду. Ринулась в сторону к людям.

Зрители подпрыгивали, хлопали, радовались предновогодней игре.

Старичок смотрел в бинокль, наблюдал за игрой слабыми глазами.

В шутку рука нагнала зрителей.

Когда она коснулась старичка, он выпустил из рук бинокль, повисший на веревочке, и засмеялся.

Черноволосая, как уголек, жена сняла поролоновый нос с врача.

«Ты выглядишь смешно и глупо», — сказала она мужу и мелькнула на её лице улыбка.

«Это спасибо», — а он поцеловал в ответ её руку.

Из темноты двора видно интерьер комнаты.

В канун нового года за окнами врач, его жена и две маленькие дочи, украшают ёлку. Свечи, яблоки на нитке, игрушки из коробки.

Без предисловия поднялся в доме шум.

Белое пятно ткани на время закрыло одно из окон, как глаз закрывает синяк, пока шум не выпал во двор.

Дверь распахнулась и оттуда выбежала горящая скатерть.

Врач бросил скатерть в снежок. Упал на колени. Собирал горсти белого огнетушителя и кидал сверху. А следом и вся семья гасила покрывало.

Утром раньше всего живого встал мороз: в заборную щель видно, как поросли инеем дома.

Бряцнуло невидимое ведро у дома, мимо которого шел на работу врач.

В заборной щели глаз Снегурка моргает за линзой очков. Закрылась выемка и пропал глазок.

В больнице темно. Не работает электричество. В полумрак вошёл врач.

Переодевался в кабинете. Брился станком над раковиной без зеркала.

Заглохший генератор чинил деревенский мастер. В чердачной комнате светил фонарик. Услышав шаги, мастер поднялся, встретил в проеме доктора, покачал головой и ушёл.

Заглянула медсестра в кабинет врача.

Он сидел у рабочего стола.

«Дядя Гриша уехал», — сказала медсестра. К животу прижала старую папку.

Врач не понял фразы. Вопросительно посмотрел на медсестру и сказал:

«Куда?»

«В город».

«Как в город? Один?»

«Брат объявился. По документам — оно самое. Брат то есть. Под ночь забрали. Мы вас не стали. Новый год же».

Как мог врач молчал — но скрыть недовольство сложно:

«Он сердечник».

За окном снег метнулся, летал.

«Телефон оставили?» — спросил врач.

Медсестра кивнула и подала больничный лист.

Рука набирала номер на диске телефона.

В полный рост поднялся из-за стола человек в халате. Притянул трубку аппарата:

«Алло. Дядя Гриша, алло-алло».

Сбои. Раскрутил провод, повязанный мотком на телефоне. Подошёл к окну. Станцию с набирателем и трубку держал при себе.

«Алло. Дядя Гриша, это Полихрониди, слышите?» — сказал врач.

Но связи не было. Из трубки телефона помехи и только. Но вот как будто голос с той стороны провода пробился. Нет, показалось. Или да, было.

На этой минуте с улицы постучали в окно.

Пришла машина. Доктор запрыгнул в кабину уазика.

«А, мороз», — приветствовал водитель.

Захлопнул за собой дверь пассажир.

«Привет», — сказал врач и руку водителю пожал.

«А вы меня помните?» — спросил водитель.

Врач на него посмотрел и улыбнулся. Сказал:

«Потому что ты вдруг усы отрастил, не значит, что я зуб твой золотой не заметил».

Водитель улыбнулся и зуб золотой стало видно:

«Это у меня сон был, где я в милость к морозу попадаю, как в сказке. Вот и озолотился».

«А дед Пограничник где?» — спросил врач.

«На Соврудник с месяца нового».

Поворот дорожный паузу в разговоре выдержал.

«Слышал, дядя Гриша в город», — вопрос поднял, машина в горку повернула.

«Да. Уехал», — сказал врач.

Водила рванул. По уху скрипнул рычаг коробки. А машина на кочках заболталась и потому лишнего наговорила.

Набережная не туманов, но от воды пар клубами.

Врач стоял, закутавшись на пристани по горло. Он ходил из стороны в сторону по снежным прядям досок, ожидая чего-то с воды.

Рядом, в дверях деревенского порта, стоял водитель с золотым зубом. Он вкусно курил папироску и стряхивал её в снежок.

Вода мерзла, облаками первого холода закрывала видимость — хотя слышно было, как она плещется у ножек пристани.

Затем где-то в тумане от воды повеяло треском и горловым хрипом льда. Он ломался и тонул — теперь уже стало слышно, как льдинки откалываются и ударяются о корму корабля.

В тумане показалась лодка. Она выплыла на свет из облачных ворот, разрезая перед собой белые плитки льда.

«Как, а?» — спросил Водитель и покашлял, скрыв улыбку кулаком.

«Доставка!» — послышалось с корабля.

«Береговая охрана! Стой!» — крикнул в ответ врач.

«Куда?» — спросили с корабля. Уже было видно, что это наливная баржа маленьких размеров. Она была частично загружена.

«Левее», — сказал Водитель.

«Тормозим», — послышалось с баржи. «Видно, видно».

На деревянном здании висит лента: «Обеспечим досрочную разгрузку судов». Буквы и ткань ленты уже начали промерзать.

Корма баржи, наконец, пристала — закинули верёвки. Водитель стал накручивать их на пристани, держа сигарету в зубах.

«Тренер», — сказал врач и протянул руку мужчине на корабле.

«Саша, привет», — запрыгнув на пристань, сказал тренер.

«Как?»

«Часть загрузили. С промысла есть дела. Рыбы нынче прилично».

«Это хорошо».

«До паводков хватит. Переправа хорошая. У вас как?»

«Дела. Потихоньку».

Тренер смотрел на врача, как на родного. Баржа стояла позади. Огибал её пар.

«А наш?»

«Снегирёв», — врач отрицательно покачал головой.

«Разговора не было?»

«Нет».

«Дома не знают. Я так думаю».

«Когда отборочные?»

«На носу уже».

«Ага», — протянул врач.

С вкусным куревом подошёл водитель. Пожал руку тренеру.

«Костька, ты как здесь?» — сказал тренер.

«Ай, замена», — сказал водитель.

«Ага… Старый уехал, да», — понимая, сказал тренер.

Врач кивнул. А позади тренера клубилось всё и дымилось — красочно зимовала вода.

Попрощаться не успели. Загудел двигатель уазика. Врач сидел в кабине. Быстротечна и такова жизнь.

Вернулся, а в больнице свет не дали. Значит, и генератор не доехал. А надо бы.

В стационаре свечей натыкали в блюдца.

Медсестра укладывала на бок больного, перевязанной травмой к вошедшему. Врач здоровался. Прошёл к койкам и оторвал одну свечу с пузатой тарелки, которая стояла на тумбе у изголовья кровати.

На пост подошёл:

«Насыпьте-ка», — сказал медсестре.

Протянула медсестра врачу горсть свечей. Он взял. Поблагодарить успел. И ушёл.

В кабинете из горсти свечей соорудил лампу. На столе горела в стакане.

В больницу зашел дед Пограничник: худой и высоколобый. И сразу: лоб в лоб к врачу и языками сцепились.

«Тёска, Григорьевич, а я только о тебе», — сказал врач, держа в руке грибок из свечки.

«Машинку доставил в соседнее. А вам пока покоя нету. На неделе генератор будет», — сказал Пограничник.

«Всё пожрал».

«Главное, котлы стоят».

«Котелок греет. А то что ты без шапки ходишь, это, знаешь, в перспективе плохо», — сказал врач и ткнул туда, где волосы на голове Пограничника в сосульку скололись.

«Мой петух не пропел. Он меня за кого-то другого принял», —сказал Пограничник.

Схватились по-дружески. Врач увел в подсобку живчика и следы от генератора показал на сером холодном полу. Развернул из проема, и в кабинете оказались, где в стакане пламя таяло.

«Я переговоры вести здесь», – сел Пограничник напротив врача, когда они стулья бок о бок поставили. «На руднике думают, я абориген. Немой. Вези, крути баранку, в заднее поменьше пялься. Так вот — запялился», — сказал Пограничник.

«Результат?»

«В оборот взяли. Говорит, случись что — доктора лови».

«А свои?»

«В расход. Никому, говорит, не говори. С женщиной дело».

«Плохая?»

«Две преждевременные».

«Почему не город, на сохранение?»

«А я почем знаю. Абориген. Немой. Вези, крути баранку».

Врач смотрел на стул, где Пограничник сидел и реакцию врача ждал. Дождался, кивнули ему, понимающе, заговорили:

«Я за Снегирёва переживаю. Его в Красноярск надо. Я его руки видел. Вот так видел, вот так, понимаешь. Ярыгинские это», – врач взял ладони Пограничника и притянул к лицу своему, но остановил в сантиметре, дыша в них жарко. «Как там, руки бояться, глаза делают. Нет, не так. Но допустим. А у него наоборот. Жмурки».

На следующий день уазик встал у больницы рано. Доктор только подышать успел больничными сквозняками, а пора.

Мороз встал совсем. Морозный туман сулил дорогу в темноте.

Молодой водитель сбрил усы. Крутил баранку. Ехали к руднику.

«Узнаете?» — спросил водитель.

Врач осмотрел новое лицо на рулевом.

«Как, сейчас. Крутили тебя, пока связь на антенне не пропала. Под прошлое рождество. Как его, черт», — сказал врач.

Взревел демонически движок – дорога трудная.

«Григорич не узнаёт», — сказал водитель.

«Он никого. Ему полагается. Тебе достанется работёнка, тоже забудешь. Жену родную повезешь и не спросишь: «узнаёшь?»», — сказал врач.

Врач вылез из машины. Хлопнул дверью. Уазик укатил. А рядом у пустого автобуса на лбу надпись: «Соврудник».

Заглянул под, а там сосульки висят по всему поддону и липнут к шинам.

Шапку надел покрепче, уложил как надо на голове в такой мороз. В руках врачебный чемодан держал.

Мелькнул свет позади и погас. Доктор оглянулся, и смотрел в темноту, и в морозный утренний дух, пока не появился Пограничник.

«Свет нельзя, за рулем только. Правила», — подмигнул Пограничник.

Пока поднимались в автобус, на ступеньке откололась сосулька и нырнула в снег.

Пограничник сел за руль и фары вылупил в темноту. Под рукой врач оглянулся назад, а там пустой салон и промерзшие окна. Потому ни черта не разглядеть, ни местности.

«Скорее надо. Работу потом, чуй, не найду. Совсем сократят и хорош», — сказал Пограничник.

Автобус крутился вертелся, как руль в руках Пограничника. Казалось, ехал не по дороге, а по ночи. Ничего мимо не проезжали — хотя фары светят, свечи в порядке.

Зарулил влево и держал руль так, как будто по грани спирали дорога строилась.

Как назло, налетела метель.

Долго, коротко, стало ясно, что дорога оборвалась. Оборвалась не совсем. Но перед облаком из белой каши ехали вслепую. Видимость была метр, два, не более того.

«Лихорадит», — сказал врач.

И в автобус ударил ветер и снег с новой силой, и Пограничник стал сбрасывать скорость.

«Лицом к природе вроде, а на тебе», — сказал водитель.

Дуло за автобусом. Шумел движок и в салоне пар изо рта появляться стал.

Машину повело, хотя дорога казалось бархатной, и скоростями водитель не баловался.

Вырулили.

До первой ямы они так ехали в разговорах, обсуждая всё, что принято обсуждать человеку.

Качнуло сильно автобус, удар пришелся на днище — это слышно было.

«Наконец-то», — сказал Пограничник, как будто ожидая первую яму под колесами.

После известной карусели вылезли и на время ехали без казусов.

Ещё раз хорошенько попали.

«Дорога?» — спросил врач.

«Отсутствует», — сказал Пограничник и начал следующую реплику говорить, как будто за двоих:

«А веса в тебе сколько, и надолго его хватит, кто знает? Во мне вот целый автобус, а это тонн двадцать-тридцать, не меньше. Проедем, не проедем, а надо».

«Надо», — сказал врач и отложил рабочую сумку в сторону.

Автобус замедлил ход. Черепаха, будь она здесь, в такую погоду ползет быстрее.

«Воровайка где?» — спросил врач, а Пограничник, внимательно следивший за дорогой, мотнул головой назад.

Коричневый салон с пустыми креслами пройден врачом был скоро. Остановившись у заднего ряда в глубине салона, он в поисках головой повертел, нагнулся и поднял толстый моток верёвки.

Пограничник двигатель не глушил, но тормознул. После чего повернулся к врачу. За коробкой автобуса свистел и убаюкивал ветер.

«Куда?» — сказал Пограничник.

«А ты меня, как удочкой», — сказал врач, опоясывая себя воровайкой.

Нашли, куда другой конец веревки навязать. Узел закрепили на поручень.

Стоял в дверях врач и закутывался, как можно расчетливей, предполагая суровость прогулки.

Рот и нос закрыл шарфом. Шапку стянул на лоб. Осталась на лице одна прорезь для глаз.

Проверил фонарик, работает тот или нет. В подтверждении светлый кружок прыгнул и остался на двери.

Отперлась дверь, и завыл ветер. А белая тьма летела, и видно, какие крупные комья, и как легко можно затеряться среди этой белой чумы.

«Будь здоров», — сказал врач и спрыгнул в гудящую пасть. И облепило его. И скрыло его.

А там упрямо шёл и подставил голову наперекор буре.

Продев под поясок большие пальцы, ремень из веревки обхватил врач и крепко держал всю дорогу.

Свистел ветер по-соловьиному.

Здорово врачу приходилось. С трудом и не с первого раза перешагивал он валенками сугробы.

Раз наступит и по колено снег ногу заберёт. Вперёд два наступит и глубоко так, что садился врач в снег. Три наступит — что там говорить: всё равно не делал остановок он и шёл дальше.

«Горячо!» — кричал врач.

«Холодно!» — кричал водитель из салона автобуса.

«Горячо!»

«Холодно!»

«Жарко!»

«Дубак!» — чуть слышно было водителя сквозь метель.

Врач не отозвался.

Резанул клаксон.

«Дубак! Дубак!» — кричал водитель и сигналил клаксоном.

«Кипяток!» — ответил врач.

Но вот натянулась веревка по воздуху, и ясно — обратно возвращаться пора.

«Сгорел!» — кричал врач.

Ввалился врач в автобусный проём. Весь в снегу. Глаза веселые и дурные.

«Хорошо там. Тридцатку давай, вот таким углом», — сказал врач и рукой путь разметил.

Пока врач чистился от снега, Пограничник завел мотор. Затворил дверь. И проехал тридцать метров вперёд.

Процедуру повторили.

Вылез врач на улицу. Обжегся метелью. Отшагал тридцать метров. Проорал позывные и вернулся к заветным огням, лившимся от фар. Заполз в автобус. И поехали.

«У тебя золотые руки», — сказал врач, пока тело себе растирал.

«Саша, это мотор».

«Ну, идём?» — сказал врач.

Разговор короткий. Врач нырнул на улицу. Следом веревка покатилась по ступенькам.

Сразу, как наружу выполз, видит, что на свежие следы колесо ещё чуть и наехало.

Вполне себе человеческие следы.

Потянулась по сугробам веревка, ползла у ямок в снегу, где врачу случилось провалиться и следы оставить.

Сделал два шага врач, изучая огнем фонарика чужой след. Поднял голову от снега и остановился.

На возвышении, в десяти метрах, стояла морда на четырех лапах. По-другому сказать: серое пятно на сугробе стояло. Вроде собака. А вроде и волчок молодой. Головой туда-сюда серое пятно делало. Как локатором местность прочесывало.

«Посигналь-ка», — вернулся в автобус врач.

Закричал знакомый клаксон.

Стих сигнал — выла за салоном автобуса метель.

«Разок», — сказал врач.

Снова сигнал от клаксона слышно было на улице.

Выглянул врач, смотрел, а нет никого.

Спрыгнул в снег. Поглядел по сторонам. А буря не то чтобы серое пятно на сугробе смыла — она и следы припрятала. Глянул и вернулся.

В салоне автобуса холодно было. Дверью все-таки баловались, вот и налетела стужа.

Водитель спрятал шею воротником, а врач ему путь указал. И тихо промерзающая изнутри машина дергалась, и послушно ехала. А в окна ветер бил снегом, как градом.

Ехали, ехали, и приехали.

«От оно что», — сказал Пограничник, когда перед ним бурый частокол под автобус подлез. И водитель на тормоз был вынужден нажать, и назад сдать.

Тут, чего не ждали, залаяла собака.

Собака громко лаяла, захлебывалась на сугробе.

«Кто там?» — спросил голос, исходивший от темного дома, заметаемого со всех сторон снегом.

«Айболит», — сказал врач.

Как держал хозяин дома за холку собаку, так и отпустил. Побежала она через двор и за ногу доктору прикусила, сбив с ног.

Свистнул хозяин и собака отстала.

Врач рассмеялся в голос. Но метель смех скрыла.

«С тайги ружье не разрядил, будешь тоже», — сказал хозяин дома.

«Врач, с Брянки еду», — сказал врач.

Рука сделала снежок и бросила его в конуру, оставив снежный отпечаток на её треугольной крыше.

Врач поднялся на ноги.

«Впусти, не греши. Смотри, автобус какой к тебе привезли», — сказал Пограничник.

«Это кто?.. Стой, говорю!» — сказал хозяин дома, услышав, как доктор шаг лишний сделал.

«Водитель», — сказал врач и остановился.

«Забор помял, водитель», — сказал хозяин дома.

«Утро вечера. Устроим забор», — сказал Пограничник.

«Устроим», — сказал недовольно хозяин дома. «Далеко замело то. Ну, сюда давай, по одному».

Врач через двор подошёл к мужику, стоящему на пороге избы. А он ему в лицо керосинку: в метель то лица не разглядеть. Мало ли какие разбойники гуляют в такое время.

«Врач?»

«Он».

«Какой врач?»

«Всё делаю».

«Прямо-таки всё?» — сказал хозяин, поправив керосинку поближе, так что врач тепло от огня почувствовал на щеке.

«Стоматология, не хирург, но рану шью, патологоанатомия», — сказал врач.

«Он внучку мою, эта», — сказал у забора Пограничник.

«И роды?» — испугался хозяин и случайно стукнул керосинкой по лбу врачу.

Врач ему кивнул.

«Будете», — опустил от лица врача керосинку и Христовым именем просил себе что-то под нос человек немаленького роста.

Собака лаяла, не могла угомониться.

«Ну-ка, держи коней», — прикрикнул на собаку хозяин.

Металась буря и лица смешивались с белой краской зимы.

«Как гости, будьте дома», — путано сказал и пригласил врача в дом высокий человек.

Опомнился.

«Водитель, не стойте, идите», — сказал хозяин и послышались от забора шаги.

В доме, как известно, было тепло. Печка стояла из камня. Всего понемногу в ходу было. Хозяйство простого человека. А ружья видно не было — значит, тихо и мирно будет, а не как говорят.

«Волков», — протянул руку хозяин дома каждому по очереди и знакомство состоялось. «Вещи вот можно».

Разглядели при свете свечей, которые стояли в банке на столе, и при свете лампы в руках хозяина, старичка с седой бородкой. Был он высокий. С ручищами, как у мужика. Но волновался, и то и дело слово Христово шептал себе под нос, пока по комнате вел гостей. А что шептал в подробностях — слышно гостям не было.

Незваные гости с радостью разделись. Сняли верхнюю одежду. Отложили шапки. После приглашения сели за стол.

На столе свежее тесто лежало и ждало, когда его раскатают. В вазе цветы стояли.

«Вот, подснежник нашёл», — сказал Волков.

Пограничник прошелся рукой по своей голове, где волосы в сосульку свились.

«В сарае. Росли, да. Зиме до мая быть, а они на столе. Прямо как вы», — сказал Волков.

«Вы нас на пироги хотите, вижу», — сказал врач и улыбнулся.

«Простите, Бог видит, волнуюсь. Гостя давно не было».

«Хороший дом. Не тревожьтесь», — сказал врач.

«Верю, верю», — сказал Волков и обвел взглядом скромную свою обитель. Вернулся к гостям и не знал, что сказать. Потому взялся за скалку и на углу стола раскатывал тесто.

Положил скалку на тесто и задумался Волков. Белой от муки ладонью почесал затылок. Вышел в другую комнату.

Из имеющихся комнат шкуру медведя принёс и постелил её на пол у печи, от которой приятный жар исходил и согревал гостей издалека.

«Садитесь, будьте добры. Чай скоро».

«Спасибо», — сказал Пограничник. А врач благодарность кивком головы изобразил.

Врач и Пограничник уселись к печи, прижав голые ступни к её горячим белым стенкам.

За окном дула метель. Но теперь она была не страшна, а даже приятна на слух. Собака, по всей видимости, спряталась в конуру и спала. А хозяин разбирался с тестом. Пока здесь же, под его большой рукой, закипал чай.

«Хорошие сигареты, доктор», — протянул Волков врачу открытый старенький портсигар.

«Спасибо», — и он отказался.

Волков понимающе кивнул и предложил водителю, на что последний с радостью согласился.

Покурили и вроде спокойнее на душе Волкова стало. Свободнее говорить хотелось.

«Значит, вы врач?»

«Точно».

«В нашей глуши такого добра нету. Жили-были в дремучем лесу, а мужики мрут, как мухи… Вы меня не рассмотрите?» — сказал Волков.

Врач согласился и поднялся с пола.

С радости лицо Волкова переменилось. Но прошло не более секунды и без заминки оно стало прежним, как бывает с лицом ипохондрика.

«Какой месяц…», — сказал он и ладонью изобразил боль.

«Отдышка»? — спросил доктор.

«Она», — сказал Волков.

Пограничник сел с мужчинами за стол, докуривая сигарету.

Доктор принялся слушать грудь пациента.

«Это?»

«Стетоскоп. Молчите».

Как будто слыша однажды от живущих в округе мужиков про такое изобретение, с которым они столкнулись в большом городе, Волков инстинктивно почувствовал, что теперь он точно вылечится. И закрыл глаза, сидя на стуле перед врачом.

«Много в округе?» — спросил Пограничник.

«Один остался», — не открывая глаз, сказал пациент.

«Тише», — сказал врач, держа одну руку на пульсе, а другой прикладывая изобретение к бородатой груди Волкова.

Когда врач послушал Волкова, убрал стетоскоп в сумку, хозяин встал и подал чай к столу.

Пили чай. Из плошки на столе ковыряли варенье.

«Отставить папиросы нельзя. Возраст у вас хороший. Давно?» —спросил врач.

«Так с армии».

«Сократить».

«Так точно».

«Водкой балуетесь?»

Пациент помотал головой:

«Компрессы разве».

Врач тем временем вынул из чемоданчика пилюли и отдал хозяину в стеклянной баночке. А тот её, как клад в кулаке большом сжал.

«Как спать ложитесь, таблетку пьем», — сказал врач.

«Спасибо», — сказал Волков и хлебнул горячего чая, всё так же удерживая «клад» в большой руке.

«До рудника далеко?» — спросил Пограничник.

«Полно в округе», — ответил Волков.

«Золото».

«Золото близко. Километров двадцать-тридцать».

Вторая папироса у Пограничника кончалась. Задумался.

«Работу потом, чуй, не найду», — сказал он.

И папироса совсем дотлела в руке Пограничника, пока врач и Волков пили вкусный чай, заедая его малиновым вареньем.

Врач ворочался на печи, укрываясь медвежьей шкурой. Врачу снился сон.

Время переменилось вокруг. А зима стояла, что и сто лет назад.

Трое мужчин в серых зипунах грузили на сани ящики.

Огляделся врач. Повертел головой. А это прииски, и в ящиках золото.

Следом во сне был заезжий двор.

Врач толкнул дверь и перед его глазами загорелись лампы внутри длинного дома с коричневыми стенами и полами, с желтыми столами и редким посетителем.

За столом врач снял шапку — и видно было, как сильно взмокли волосы на его голове.

Дрова подкидывал в печь усатый мужчина в пыльном фартуке.

Принесли закуски врачу. Выпил он кислого пива. Заел хлебом.

Одиноко врач сидел недолго.

Скрипнул стул. Поехала ножка по полу. Из-за столика поднялся незнакомец и подошёл к врачу.

У человека было лицо с зимним загаром.

«Поехали, батенька, поможешь медведя привезти», — сказал человек.

«Куда?» — спросил врач.

«Там то и там то, я дорогу покажу. Справимся».

Поехал врач с незнакомцем на берёзовых санях.

По дороге катились.

Прискакали в лес. Снег был нетоптан.

Привязали коня к дереву. Затащили сани в сугроб.

На пригорке испарина шла из берлоги.

«А где он?» — спросил врач.

«Поднимать надо», — сказал человек с зимним загаром. Он подошёл к дереву и отломал колышек.

Сломав сук, человек направился к берлоге.

Под снегом и землей чудовище храпело. Испарина, как воздух из чайника выходила. Человек стоял и слушал. Затем, стал он крутить колом в берлоге.

Поднялся снег. Поднялась трава. Всё поднялось.

Развязал мужик кафтан, снял и на берлогу бросил.

Лапа показалась — выбралась на воздух и обидчика искала.

Глухой удар услышал врач.

Сани в сугробе скрипели.

Прозвучал второй удар. Без паузы, как дробь.

Верёвка, сдерживающая лошадь, кору срывала до сока.

А здесь врач проснулся.

Рано утром врач полулежал на печи. Тянулся. Скинул с себя медвежью шкуру, которой всю ночь укрывался.

Волков и Пограничник играли. Шашечница стояла. Оппоненты над игровым полем висли и носами стукались.

Врач, прыгнув с высокой постели, стоял перед окном и рассматривал двор. За окном метель легла. И ветра не было.

Рука толкнула черную шашку на клетку вперёд по косому ряду.

Сверху поля рука пододвинула белую шашку, образовав тупик.

«Бросок», — сказал Пограничник и стукнул черной шашкой.

В тазике вода, плавали кусочки снежка. Врач облил руки. Умылся. Голову смочил и сел напротив Волкова за стол.

Конура была засыпана снегом до крыши.

Врач занимался ремонтом. Правил частокол. Менял доски. Вбил столбик в одном месте по натянутой леске.

Собака вилась у ног врача и как злиться забыла, не гавкала, радовалась его присутствию.

В дом вернулся врач. Перешагнул порог. Запер за собой.

Волков выставил пироги. Вазу прибрали на подоконник, и она пропускала свет не хуже лампы.

Завтракали. Волков и Пограничник выкурили по папиросе и руки жать стали.

Вышла троица на улицу, а там много солнца и света.

Блестел автобус. И блестели сугробы.

Но как вышло солнце, так и скрылось за облако.

Отъехал автобус и видно природу.

И Волкова с собакой видно было, пока они не стали точками на фоне.

Дорога на рудник пошла.

Стопка мишеней была подмышкой у мальчика. Он шел по полю и выбирал места. Избирательно клал он мишень. Расставлял по уму каждый щиток.

Это были мишени в виде животных в реальную величину.

Он прятал маленькую мишень в кусты. Делал сугроб и ставил цель так, что торчал хвост. Птицу крепил на дерево.

Так на поле появлялись щиты, с изображенными на них животными.

Здесь были и зайцы беляки. И лисы с полосой на шерсти. И дичь разная.

Мишени были нарисованы акварелью. Линии, проведенные тушью, выделяли внешность животного: уши, клыки, перья и так далее.

Резко раздались выстрелы.

Вдали поля, где была прочерчена осиновая линия и позади высадки шла дорога, взлетели настоящие птицы.

Бахнул ещё выстрел.

Дробь разбила деревянного зайца.

Снова прозвучал выстрел.

Зацепила пуля по спине волку из фанеры.

Хлопнуло ещё.

Разбило мишень, где был изображен тетерев.

Выстрел.

Колыхнулся снег — мимо цели били.

Выстрел и второй тетерев был убит вдребезги. Осколки разлетелись по снегу.

Свернул на рассаду осин автобус и двигался по той самой дороге, выстроенной параллельно охотничьему выгону.

Тонкое дерево с раздвоением веток, как у рогатки, стало стрелковым барьером для человека. Лицо свое он ружьем скрыл, потому что целился.

Ружье в руках человека, позади которого стоял оруженосец, расставляющий мишени, увело прицел в бок. Как будто на мушку был взят автобус.

«Как договорились», — сказал Пограничник, занимаясь парковкой.

Только вышли из автобуса и видно, что врач с Пограничником обменялись одеждой. Всё, кроме обуви. Пограничнику досталась и врачебная сумка.

Забора не было у дома.

Гостей встретил повар. Пустую корзину нёс.

Открыли двери и вошли. Электрический свет горел.

С приглашения были в зале. Горка из гирь лежала у окна. Падал на неё дневной свет. Лился дальше в комнату и освещал мебель.

Врач шагнул к гирям. Взял одну. Сделал прием: гирю к груди, толчок, и гиря оказалась на вытянутой руке над головой врача.

Пограничник к врачу придвинулся. Смотрел, как тот упражнения делал. Моргнул и взял врачебную сумку, чтобы удалиться в соседнюю комнату.

В комнате было тихо.

Окутанная шалью, на кровати лежала девушка. Пустив голову на грудь, она скрыла своё тело под двумя или тремя одеялами. Она была больна и двигалась угловато, как кукла.

Увидела Пограничника и приподнялась, показывая свои силы. Но от слабости провалилась в одеяла ещё глубже.

«Здравствуйте», — сказала она и раскрыла свою руку Пограничнику. «То озноб, то жар. Второй день», — сказала девушка.

«Беспокойства?» — спросил Пограничник.

«Вот», — сказала она с больной улыбкой и погладила по животу.

«Боремся?»

«Можно».

Слова Пограничника были для больной, словно трамплин, потому она спросила:

«Доктор, а вы любите охоту?»

«Рыбалку».

«Вы рыбачите ночью?»

«Я рыбачу днем».

«Он любит охоту. Я всегда за него боюсь».

«За меня никто не должен бояться», — со словами зашел в комнату Дербинский с ружьем в руках.

Следом вошёл врач.

«Доктору нравится ловить тех, кто чешуей блестит. Правда, доктор?» — сказал Дербинский и поворотом головы выделил, что он задает вопрос врачу. «Для тебя представление».

Женщина похлопала и улыбнулась.

Пограничник и врач поклонились.

«Обувь вас выдает», — сказала больная.

«Насквозь виноват», — сказал врач.

«Ни в коем случае», — сказала больная.

«Доктор, рады», — сказал Дербинский и пожал руку врачу. «Я вижу. Шутка, игра, поделка».

Врач кивнул. А Дербинский улыбнулся и подошёл к кровати, сев на её край.

«Когда он подделывал монеты. Это было его увлечение. Я не волновалась».

«Она шутит», — сказал Дербинский.

«Нет», — ответила больная.

«Каркуша», — сказал Дербинский. «Ну, хорошо. Мы так играли с детьми. Из бракованного металла».

Врач осматривал больную. Пальпировал её живот.

Из сумки он извлек градусник и поставил в подмышечную зону.

В комнату вбежал мальчик, ранее расставлявший мишени, и стал ловить невидимого комара.

Мальчик руки вздымал, ища комара в воздухе. Хлопал, смыкал ладони. Нет, комар не попался и улетел, потому что его не было.

«Снова ловушки ставит. Ваня, пожмите руку», — сказал Дербинский.

Ваня подошёл сначала к врачу. Затем к Пограничнику. Поздоровался.

«Поспите», — обратился врач к девушке, как её температуру измерил.

Все, кроме больной, вышли из комнаты.

Они стояли в зале вдвоем. Врач обошёл стол, где лежала картонная упаковка и несколько электрических лампочек.

«Я должен просить о сохранении. Город. И выходите».

Дербинский отрицательно покачал головой.

Был он смуглый. Но глаз блестел по-русски. Дербинский казался обычным человеком с обычным лицом. Говорил ни громко, ни тихо, и ростом был невелик.

«Это несчастный случай. Как кот в чужую кровать. Боли у живота. По ночам приходит. Умереть может. Я думаю, она уже», — сказал он и запнулся.

«У вас нервное», — сказал врач.

«Ладно, видели. Без диагноза».

«Врача зовёте?»

«На дому лечить».

«Не пойдет. Ловите другого».

«Быстро вас повело».

«Она умерла, если не город и не больница», — сказал врач.

Дербинский задумался. Идея у него и врачу говорит:

«А может — ну?» — загорелись глаза у Дербинского. «Может — ну?» — снова повторил он.

Он взял за руку врача. Провел его через всю комнату. Мимо стола, груды спортивного инвентаря. Мимо мальчика, подслушивающего разговор за углом в одно ухо с поваром. И вбежал в комнату к больной.

«Лиха, Холодок, Каркуша», — сказал Дербинский, как появились они в комнате с врачом. «Свяжемся. Давай узы. Чтобы и после смерти тоже», — сказал он и следом почему-то посмотрел на врача.

Больной от его слов рот связало. Она молча смотрела за Дербинским, который руку доктора не отпускал.

«Немедленно», — сказал Дербинский.

Она молчала.

«Слово. Да вот венчание. Скажем, чтобы курятник вычистили, двери перемыли. Каркуша. Лихорадка. Осиночка», — сказал Дербинский.

Наконец, Дербинский отпустил руку врача, оставив на ней след, как от удушения. И припал к кровати, агрессивно обняв одеяла.

«Как амальгама, а?» — сказала девушка.

«Точно. Химичка моя», — сказал Дербинский.

По заказу издали летели звуки колоколов. Будто всё действие было не в доме, а в церкви.

Врач принимал роль венчавшего. Свидетелями были Повар, мальчик Ваня, Пограничник, а позднее кошка с собакой.

Сон на лицах был у всех. Обряд пролетел.

Один доктор, кажется, двигался, заговаривал молодоженов, и мог сопротивляться этому сну.

Дербинский, когда речь закончилась и кольца надели — щипнул руку больной и оставил на её коже отпечаток.

Вот так быстро и театрально случилась свадьба.

К вечеру праздновали.

В том же составе были, как днем.

Как все сыто танцевали, делал фотографию Повар.

Бродил мальчик Ваня, смотрел, как Дербинский с женой танцевал. Но интереснее было другое.

Интереснее было то, что на подносе стояло среди нечистой посуды и чайного прибора.

Оторвал виноградину Ваня. Отходил на метр и бросал в пиалу с розовым подтаявшим мороженым. Неоднократно промахнувшись, виноградина липла, летала и приземлиться мечтала.

Раз — и вспышка отразилась в стекле посуды, и света прибавила.

Виноградина скрылась в мороженом.

А мальчик пальцы в пиалу и в рот розовую сладость. Да и забыл о винограде.

Врач и Дербинский под руку вышли из дома, где веселье было, как бывает на свадьбах.

Пошли на поле, где днем стреляли.

Разговор вели. Говорил Дербинский:

«Вас не было. Не было, не было, а появились. Линию гнете. Если не было, тогда сказать можно: «Вот я такой и никакой больше». А я всегда был. Как стал рудником управлять, так и идут дела».

Врач слушал, а Дербинский лег в снег и сильно провалился.

«Жарко что-то. Вот здесь», — сказал Дербинский.

«Мы выпили. У вас праздник», — сказал врач.

Вдали тускло горели огни рудника.

Они хорошо выпили. На улице вечер, почти ночь была.

Врач поставил бокал в сугроб. Лёг рядом с Дербинским.

«А о чем разговор?» — спросил Дербинский и риторическим был вопрос, потому что на пьяную голову вспомнил. «Сам себе представляю, что я потерял что-то. Прадед мой, он свою подпись о русском гимнастическом обществе ставил. Руку приложил. И культура была у него, как говорю. А я, сам — куда сейчас ставить, на лоб что ли? Саша, ты слышишь?» — с ты на вы скакал Дербинский.

«Да», — отозвался врач. «Вам бы поберечься, двигаем может?»

«Всё хорошо. А вы пульс не слушайте. Не надо её сюда. Вот у вас, кто родители?»

«Хорошие люди».

«И дети есть?»

«Две девчонки».

«Н-да», — сказал Дербинский и спрятал стакан в снег. «А у меня мальчик, да не мой. Брата он и сирота».

Дербинский помолчал и мысль закончил:

«Мало всегда было. Нашел акваланг и в заводь. Инженер какой-то в поезде ему байку о Колчаке и золоте, а там воронка… Всю жизнь соперничал. А надо это, если брат. Я бы ему рудник не подарил, а в дело взял. Тьфу, ёлки».

«Мальчик рукастый», — сказал врач.

«Да», — оживился в снегу Дербинский. «Может, по поводу, за медицину?»

«На свадьбе преступление».

«Попробуем».

Дербинский вынырнул из сугроба, держа свой бокал, куда снега набралось.

«Бесполезно», — сказал он.

«Бросим это», — сказал врач.

«Нет-нет, что-нибудь другое не подойдет. Вы поднимите, я скажу».

Но вышло вот что. Дербинский оставил бокал и кувыркнулся.

Снег был липкий и прилипал к одежде.

«Давайте. Не хуже тоста», — развернулся Дербинский с прилипшим к лицу куском снега.

Врач пошёл за ним. Перевернулся и следовал кувырок.

«Спасибо», — сказал Дербинский, начавший затею. Он улыбался, кушая снег.

Они сделали несколько переворотов и услышали:

«Саша!» — из дома голос Пограничника. «Яд выпила!» — летело до поля.

Дербинского бес взял. Он выкатил на порог все гири. Лицо его покрылось красными пятнами. На лбу вена вздулась.

Брался он за ручки гирь, шёл через двор, набирая в легкие воздух, кряхтел, и бросал одну за другой в снег.

Снег глубокий во дворе, если упала гиря — скрылась.

Оставались на снегу ямки. Двор был ими усыпан.

Когда сила кончилась, руки вело, сердце в горле билось, он ушёл со двора.

Молодой парень, скоро школу заканчивать, шёл в шапке по поселковой улице, сворачивая на спортивный зал.

Это был Снегирёв, или Снегурок, как его врач называл.

«Снегирёв», — позвал голос за спиной.

Как ему свистнули, он обернулся и стал друга ждать.

«А я думал, выгорел», — сказал друг. А Снегирёв на него набросился по-товарищески.

В чердачной комнате светил фонарик. Генератор доехал. Стоял на сером полу. Мастер гайку закрутил и механизм заработал.

Стучал молоток. Звенела пила. Гудела работа во дворе больницы.

Врач строил рентген кабинет.

Вечерние облака плыли, когда короб кабинетный образовался. Свет подвели. Проводка от больницы тянулась. Врач рычажок выключателя проверил. Точку тире выдал. И ушёл, погасив всё.

Утром пришёл и работал. Стройка «горела» и руки обжигала. Но дело шло.

К финалу дня врач рентген кабинет достроит, а очередь у больницы соберется сразу. И ждать будет в интриге, переминаясь на месте.

Это же для деревни чудо — увидеть снимок собственного легкого. Между прочим — одного и другого. Такое раз в жизни случается.

Очередь выстроилась аж до кладбища.

За пределы кабинета люди выходили: желтый свет прыгал на улицу, освещая очередь и освещая землю.

Медсестра пыталась людей в больницу загнать ласково, чтобы не мёрзли. А они непослушные, потому что любопытство сильнее холода.

Пришла очередь Снегирёва. Он зашёл в новенький кабинет, где пахло деревом и свежей краской.

«Здравствуйте, дядя Саш».

«Привет. Выше пояса одежду».

Снегирёв разделся и в аппаратную проник, где заветный снимок делали.

«Задержим дыхание», — сказал врач.

Рентген работал.

«Дышим», — сказал врач, как шум стих.

Из аппаратной вышел Снегирёв. Когда оделся, руку врачу пожал.

«Как дела?» — спросил врач.

«От капель немного размыто».

«Тренируй. Там тоже мышца есть».

«Это правда, что потому что организм растет?»

Врач кивнул.

«Спорт как?» — спросил врач.

«Нормально».

«Когда у вас?»

«В субботу. На следующей. Вы будете?»

«Я буду».

К ночи очередь испарилась.

Врач переоделся и вышел из рентген кабинета.

Он постучал в окно дежурной и прошёл вдоль больницы.

Тянуло прогуляться врача.

Он расстался с белыми стенами на повороте, когда вышел к тропинке, ведущей на кладбище.

Дорожка была завалена. Ноги в снегу проваливались.

Он сделал несколько шагов и среди могил увидел человека.

В окружении белой земли, крестов и слабого света, стоял незнакомец. Он зашевелился и блеснул в его руках какой-то предмет.

На первый взгляд, человек был похож на Тканева. Тканев был местным рыбаком. Врач не раз видел его издалека во время рыбалки. Но время было позднее, и любопытство взяло верх над доктором.

Тканев обошёл могилы, которые выпирали из снега. Прошёл калитку и направился от кладбища к берегу.

Слез по пологому склону Тканев. Скользнул по льду и оказался совсем один на замерзшей реке. Он пересекал реку, но остановился посредине ледяной корки, которая разделяла два берега. И всё так же неосторожно в его руке засветился топор.

Врач преследовал человека. Продвигался тихо, как мог, пока спускался к реке. Укрылся за высоким сугробом. Снял шапку и бросил её на снег. Выглядывал он из-за снежной стенки.

Топор рубил реку отчаянно, как последний раз. И на каждую серию ударов, Тканев оглядывался, словно боялся привлечь к себе внимание.

Неожиданно, человек с топором рубанул себе по пальцу. Он сорвал с головы шапку и закусил свой крик.

И через мгновение, когда полынья открылась, и большой палец раной светился, Тканев с шапкой в зубах бросился в воду, как был. И исчез.

Здесь врач ринулся к полыньи.

Он подбежал к широкой лунке во льду и на земле увидел топор, приставший к краю льдины.

И не задумываясь, прыгнул он в воду, как сумасшедший.

Плыл врач на ощупь, не замечая холода воды.

Но вот он наплыл на человека. Они головами стукнулись в мёртвой темноте.

Когда ударились, близко лицо утопленника было к врачу. Но как не старался врач лицо Рыбака под водой разглядеть — ему не удавалось.

Врач схватил человека за брючный ремень.

И поднялись два тела со дна.

На поверхности врач вытолкнул тело Рыбака на ледяной берег. Лёд не ломался — и то хорошо.

Как лицо разглядел, то понял, что рыбак рыбаку — рознь. Если это и был какой-нибудь рыбак, то не Тканев. Ни на кого он не был похож.

Перевернул по правилу спасателя на живот. Очистил горло утопленника. Массаж сердца делал.

Искусственное дыхание врача, наконец, помогло.

Наглядно, это был первый, кого врач за зиму спасти от смерти сумел. Белолицый, как мукой посыпанный, тонкокожий, вены на теле проступали — лежал утопленник на льду, как привидение.

«Кожа горит», — первое, что сказал Рыбак.

«Правильно», — сказал врач. «Переохлаждение».

«Вы что, врач?»

«Да».

«Не похожи».

«И вы ни на кого».

Вместе они завалились в больницу. Тут недалеко было, как известно. Мокрых, покрытых с ног до головы снегом, их встретила дежурная медсестра и акушерка, которая родов месяц ждала — так и не было в деревне прибавления.

«Из воды?» — сказала акушерка.

Врач кивнул, держа под рукой утопленника. И сам слабину дал, присев у поста медсестры на пол.

Медсестра и акушерка приняли необходимые меры. Отвели в душевую. Раздели. Отогревали. Сухим полотенцем кожу растирали.

Без одежды были Рыбак и врач, когда стояли в тазике с горячей водой.

«Я топор оставил. И шапка там», — сказал Рыбак.

«Вот дурак», — сказала медсестра, растирая Рыбаку уши. «Топор. Колитесь, зачем в воду?»

Но Рыбак молчал. Говорить ему было не о чем. И он пнул воду в тазу, а она плеснула на пол.

«Бывает», — сказал врач. «Расположите».

«А вы?»

Врач махнул рукой и на выходе из душевой закутался в полотенце.

Как закончили процедуры, привели Рыбака в палату.

Пока Рыбак мимо коек с больными проходил, увидел, как врач с закрытыми глазами лежал и под одеялом согревался.

Рыбак закашлял, как положили его в стационаре.

«Покашляйте ещё», — и медсестра по-доброму погрозила ему пальцем.

Наутро, как проснулся, врач обошёл корпус больницы, и спустился к берегу. Нашел сугроб, из-за которого ночью выглядывал. А шапки как не было.

Вышел на лёд и вернулся к лунке, прорубленной Рыбаком. А на солнце топор блестел.

Врач топор поднял, да в реку бросил.

Неделя пролетела. Рыбак лежал в стационаре. Личные вещи под кроватью бытовали. На тумбочке книжка с закладкой. В стакане зубная щетка стояла.

Тело Рыбака налилось краской. И кушал хорошо, как рано-рано поутру завтракать принесли на подносе.

Палец Рыбаку подшили. Прижился палец. Это заметно было по перевязке.

Проведал врач утопленника, когда в окна свет полуденный падал.

«Соревнования как? Любите?» — спросил врач.

«Давайте на ты», — сказал Рыбак.

«Любишь?» — спросил ещё раз врач.

«Хоккей смотрю».

«А борьбу? В поселке отборочный на город. Пойдешь?»

«Давайте», — сказал Рыбак и исправился. «Давай».

Они гуляли. И неизвестно почему быстро сошлись на общем. И темы для разговора всплывали.

«Наши какие?» — спросил Рыбак.

«В красном», — сказал врач.

«А кто приехал?»

«Округа».

«С района?»

Врач кивнул.

Они переходили речку, на которой неделей раньше всё произошло. Рыбак заглянул в сторону своей лунки.

«А топор?» — спросил Рыбак.

«Утонул, видать, вместе со шляпой».

«Шапку шила мама… Жалко».

«Она где?»

«В городе».

«Связь поддерживаешь?»

Рыбак покачал головой.

«Сбежал я. А папка у меня военный. На пенсии старик. Один живёт. И собака с ним — лучший друг. Слушай, а как ты в воде такой подвижный?» — спросил Рыбак.

«Морж в четвертом поколении», — сказал врач.

Рыбака это насмешило.

«Так и думал. Вода то холодная», — сказал Рыбак. «Мне снилось, что это рыба меня на берег».

«Русалка?»

«Ага. Холодолюбивая».

«От температуры: что угодно привидится».

«Вот морж — другое дело».

«Другое», — подтвердил врач.

«На Енисее я их сколько хочешь видел», — с улыбкой сказал Рыбак.

Они шли по поселку вдвоем, а потом их ветром прихватило и подтолкнуло к спортивному залу, у дверей которого они оказались.

Стояли вольники в стойке.

«В круг», — сказал судья.

Как вышли на бой, видно, какие руки, какие коренастые парни сражаться будут. Трико им было в облипку и выделяло силу.

Звучал свисток.

Стукнулись, как быки. Приняли форму, вжимаясь в соперника что есть силы.

За ногу Снегирёва прихватил борец в синем трико и протащил к краю круга, а Снегирёв умнее оказался — головой ушёл за предел ковра. И баллы синему борцу не засчитали. Хитрый приём.

Поднялись. По свистку заново начали. Бодались, пока красный очки не заработал.

За Снегирёвым было приятно наблюдать. Золотые руки его валили противника.

Но пришло время финала.

«Финал. Готовиться», — объявлял судья.

Тренер говорил со Снегирёвым.

На другом конце зала приезжий тренер с подопечным разговор вёл, и понятно, какая причина заставляла его грозно жестикулировать. Но в жестах выражалось не волнение, а тактика. Предназначалась она парнишке в синем трико.

Стоял он возрастом, как Снегирёв. Ни больше, ни меньше. Одного сорта. Только был парень рыжий и конопатый, как в песенке. Котельниковым его звали.

Внимательно слушал Котельников тренера, и за спиной прозвучало:

«В круг», — сказал судья.

По команде сошлись борцы.

Свистнул свисток и ударились.

Котельников напирал. Снегирёв не отставал.

Снегирёв пробовал пройти в ноги, но не успел.

Котельников уходил от атаки, и сам не сачковал, а нападал грамотно.

Рука на голову давила. Шею грузила.

На ухе Снегирёва рана блеснула, когда Котельников боднул его головой.

И раз: вольник в синем трико приём выполнил, на живот положил Снегирёва и очко заработал.

Теперь оставалось поднять, чтобы увеличить счет. И у него вышло. Развернул он тело Снегирёва, вращаясь в бок. А тело сопротивлялось и липло к кругу. Но вот он принял удобное положение. И не вытолкнул его соперник за границу. Положенное время для приёма кончилось. Борцы поднялись.

Встали в стойку, как в начале боя. И снова они столкнулись.

Только старт дали, как Котельников в ноги бросился. А Снегирёв накрыл его, угадал мысль соперника. И сам пошёл в ноги, а противник не ожидал, да так, что балл потерял.

Красное трико старалось. Знало, что отстает.

Хлоп и синий Снегирёва обошёл, захватил его, и чуть было не вытянул на лопатки. А Снегирёв снова предугадал и раскачал соперника. Так они висели секунду, перебирали руки, и здесь Снегирёв неожиданно вырвался, прыгнул за спину, как кошка, и бросил соперника на маты.

Раздался свисток.

Котельников поднялся, а Снегирёв лежал на мате, как будто свело ему мышцы от тяжелого боя.

Но спустя секунду стало понятно, что произошло.

Победа досталась, а рука сломалась. Висела неправильно, как кости не было. Против правила висела.

Судья подозвал врача.

«Открытый», — сказал врач, когда руку осмотрел.

Врач сделал перевязку. Рука держалась на шине.

Котельников помог сопернику подняться на ноги.

Увели и посадили Снегирёва. Он поздоровался с Рыбаком здоровой рукой.

«Технично ты, красиво», — сказал Рыбак.

«Город через месяц», — сказал Снегирёв.

«Придётся с рукой договариваться», — сказал врач.

«Дура», — сказал руке Снегирёв.

Повторный снимок они сделали в рентген кабинете.

На столе снимки разделялись полупрозрачной бумагой. Весь поселок на темном листе рентгеновской плёнки легкие свои отразил.

Медсестра рассматривала снимок. Вносила в больничный лист пометки и вкладывала плёнку в карточку пациента.

Рыбак сидел рядом и медсестре помогал.

Снегирёв сидел напротив врача. Рука к этому часу скрылась в гипсе.

«Бороться будешь», — сказал врач, когда снимок руки осмотрел. «Но мало месяца».

«Город всё?» — сказал Снегирёв.

«Другой город будет. А рука новая отрастёт и лучше старой», — сказал врач.

«Понятно», — сказал Снегирёв.

«Через неделю проведаю. Тебя и руку», — сказал врач.

«Можно руке имя дать», — сказал Рыбак.

Медсестра покосилась на Рыбака.

«Что? На гипсе же пишут…», — сказал Рыбак и отвернулся от медсестры. Они друг другу нравились очень.

На следующий день врач в больнице появился рано. Забежал в стационар.

Рыбак книгу читал на койке.

Увидел врача и поднялся с кровати. Поздоровались.

«Рубашка есть?» — спросил врач.

«Найдем», — сказал Рыбак.

«Вечером ко мне. Приглашаю», — и он ушёл.

Рыбак в гости пришёл не один. Захватил он с собой медсестру. Стесняясь, ввалились они с цветами в дом врача. Щёки горели. Молчали гости, а их впустили.

«Вам», — вручил букет Рыбак. Жена врача цветы приняла и руку для знакомства протянула.

«Александра, очень приятно. Можно просто Саша», — сказала жена врача.

«Мы вместе», — сказал Рыбак и посмотрел на медсестру.

«Входите. Почти готово», — сказала Александра.

К гостям вышел врач.

«Физкульт-привет», — сказал врач.

Они ему подарок вручили. Он его развернул, а это радио.

«Не стоило», — сказал врач.

«Глупости», — сказала медсестра. «Настройте лучше музыку. Саша, я помогу давайте», — сказала и ушла с женой врача в другую комнату.

И вот с порога действие переместилось на кухню.

Кухня была крохотной, но места всем хватало. Стол посредине стоял. Плита пыхтела. У шкафчика с посудой открыли дверцы.

Врач радио настраивал, но ничего у него не выходило. Поймал он станцию одну, другую, шипело всё. А потом заиграло. Пели на нерусском. Мотив был заграничный, неизвестный, язык незнакомый. Что-то на аборигенском. Но песня играла ничего.

«Стол раскройте», — попросила Александра и взяла в руки радио. Покрутила в поисках радиостанции.

Врач и Рыбак раскрыли стол, и он стал еще больше. Вытянулся вдвойне. Медсестра стол скатертью накрыла.

Заиграла наша, русская музыка. Не хуже и не лучше предыдущей была.

«Профессор мой», — сказал врач.

«Твой», — сказала Александра и поставила радио на подоконник.

Врач и его жена Саша последними приготовлениями занимались.

«Александр Поликарпович, я ещё вчера хотела», — медсестра подсовывала ему папку, из которой торчали рентген снимки.

«Попросил кто?» — сказал врач.

«Нет. Про вас там», — сказала медсестра. И новость только врач услышал, потому что близко стояли.

Врач задумался на секунду. А затем, как будто не слышал ничего, из холодильника вынул соления и на стол выставил. Продолжал стол готовить.

«В ящик работу», — сказал Рыбак, как увидел в руках медсестры бумаги. «Праздник, Людмила Васильевна. Праздник, который всегда с тобой, а главное — Сашин праздник», — сказал Рыбак.

«Ты если пьешь, какое у тебя настроение?» — спросила медсестра у Рыбака и снимки отложила, потому что врач ей не отвечал, а Рыбак нравился очень.

«Буйный я и гагачу, Люда. Нечеловечески», — сказал Рыбак.

«Как гусь», — сказала медсестра.

«Я и щиплюсь. Испугались?» — спросил Рыбак.

«Да нет», — ответила медсестра. «Я и сама могу».

Врач помогал жене. Крутился. А за ним по пятам ходила медсестра.

Александра вышла с кухни.

«Там плохо. И у него», — сказала медсестра невпопад и под руку, когда врач к плите горячей лез. Кивнула на Рыбака.

«Ясно. Уловил», — сказал врач и выставил на стол горячее. Отошёл к шкафчику и достал несколько бутылок вина. «Ну вот. Отпразднуем», — сказал врач.

«Сдурели», — сказала медсестра.

«Почему?» — сказала жена врача, как вернулась из детской.

«Я так. Вина сколько», — сказала медсестра.

«Это он редко пьёт, но метко», — подмигнула жена и еду по тарелкам выкладывала. «Девчонки спят», — сказала Александра мужу.

«День рождения вот», — сказал врач и вскрыл бутылку.

«Повод», — подхватил Рыбак и ему, наконец, налили.

Гуляли до утра. Рассветать уже пора. В баню они завалились. Женщины не отставали.

«Так. Я всё», — сказала Александра, когда они в бане сидели. Она ополоснула из тазика лицо и брызнула на врача.

«Саша, я с вами. А то волосы кипяток», — сказала медсестра.

И женщины выпорхнули из бани, наполненной паром. Остались рыбак и врач сидеть. Да и ещё поддали. Накинули на печь, а она зашипела. Паром всё обволокло.

«А кто сказал?» — спросил Рыбак, как одни остались.

«Снимок сказал».

«И мне?»

«И тебе. И тебе тоже», — сказал врач.

«Значит, снимок, да?»

«Да говорю же».

«Точно ну!» — радостно сказал Рыбак.

«Искупались мы», — улыбнулся врач.

«Так надо ещё! Надо! Погода какая! Едем, едем, скоро вода вскроется! Енисей ты помнишь?! Моржей помнишь?!»

«Помню, чего!» — отозвался врач.

«Раз один раз взяло, то второй не возьмет! Вообще не возьмет! Давно что ли уже?! Снимок говорит, да?!»

«Давно! Перезимовали с этим!» — сказал громче обычного врач и рассмеялся.

«Как тут заметишь!» — Рыбак засмеялся и постучал себя по груди. «Стена целая. Кожа да кости».

И рванули они. Двери почти вынесли. Пар из бани, как дал на улицу. Ссадины и листья от веника на теле красовались. Голыми врач и Рыбак бежали к речке.

Как угорелые, под ногами снег чуть ли не прожигали.

Полынья образовалась немаленькая на реке. Лёд от течения сходил.

Ворвались они в воду. Дорвались до веселья, как узнали, что больны были всю зиму. И бежали потому резво. Пятки стирали. Живее всех живых были.

«Сгорели!» — кричали они в воде весело.

«Сгорели!» — повторяли они в два голоса.

И на крики мужики из деревни выбежали. Дрова рубили на свежем воздухе. Топоры в руках блестели.

Из-за угла дома вылетели. И взятие снежного городка было, потому что через сугробы прыгали. Стукали кулаком сугробу по лбу, гагатали весело. Гуси точно. К другим гусям в полынье бежали. На ходу разделись и прыгнули в воду.

«Моржи?!» — весело спрашивали мужики.

«Моржи!» — отвечали врач и Рыбак.

«А что! И мы!»

«Что?!»

«Купаемся, говорю!» — громко говорил один, ныряя в ледяную воду.

«И мы! Да, да! Много нас, смотри! И все сгорели! Кипит как! Ха-ха! — заливались все вместе они смехом.

Кипела вода из полыни и пару выходило много, так что клубился. Белый туман на лету корку ледяную обволакивал. Люди следом из полыньи выбрались. Скакали среди пара, зависшего в воздухе. Чуть ли не парили, пока носились весело. Врач с Рыбаком бежали среди мужиков. Смеялись, клыки моржовые показывая. И медсестра с Александрой присоединились, скакали по льду. Одним целым миром были. А мир стал белым и вышел в белый свет. Был белый день и свет. И тьма — была белая.