Случай одного коммунизма и посткоммунизма

В феврале 2016 года Неджмие Ходжа, 95-летняя вдова покойного коммунистического диктатора Албании Энвера Ходжи, занимавшая видные должности в коммунистической Албании и бывшая одним из идеологов албанского сталинизма, попрощалась в прямом эфире с албанцами, заявив, что это будет её последнее интервью. В ходе этого интервью Неджмие Ходжа в очередной раз оправдывала репрессивную политику своего мужа, подчёркивая, что он лишь исполнял государственный долг, оставаясь при этом в душе “очень мягким и чувствительным” человеком. Просуществовав с 1944 по 1991 год, албанский коммунистический режим вошёл в историю как один из самых жестоких политических режимов в мире. Создание нового человека через «революционный треугольник» (образование, производственный труд, физическое и военное воспитание) в сочетании жёстким политическим и экономическим изоляционизмом на практике обернулось несвободой, репрессиями, казнями, голодом, тюрьмами, интернированиями и исправительными лагерями. Трюизмом было бы сказать, что от последствий существования этого режима Албания не оправилась до сих пор.

Неджмие Ходжа умерла 26-го февраля 2020 года в возрасте 99 лет, когда в Европе уже вовсю ширился коронавирус. Албанку Лею Юпи (р. 1979), профессорку политической теории в Лондонской школе экономики, пандемия ковида застала в Берлине. Спрятавшись в кладовой от собственных детей, учащихся на дому, она планировала написать исследование об общих элементах в концепциях свободы в либеральной и социалистической традициях, а в итоге сочинила книжку о своей жизни в Албании в конце 1980-х – середине 1990-х, а также об истории своей семьи.

“Я никогда не спрашивала себя о значении свободы до того дня, как обняла Сталина” – пишет Юпи, задавая тем самым тон всему повествованию. Её книга “Свободная: взросление в конце истории” (2021) начинается с рассказа о том, как дождливым декабрьским днём 1990 года Леа бежит после уроков в центр Дурреса, чтобы обнять статую Сталина. Осмотревшись по сторонам, она залезает на постамент и щекой прижимается к бедру Сталина, а потом смотрит вверх и с трудом сдерживает крик, поскольку видит, что у 10-метрового Сталина нет головы. К декабрю 1990 года процесс демонтажа коммунистической диктатуры в Албании был в самом разгаре, и повсюду скандировали “свобода”, но 11-летняя школьница пока мало что понимала в происходящем. Для неё Сталин и Энвер Ходжа, о которых ей рассказывали в школе, были героями, которые сделали албанцев по-настоящему свободными. Когда Ходжа умер, ей было всего шесть лет, но она плакала и просила отца взять её на похороны, а позже неоднократно задавала домашним неприятный вопрос о том, почему у них дома – в отличие от всех остальных их знакомых – в гостиной нет портрета албанского лидера.

Тогда же Леа начала задумываться о странности своей семьи, о том, почему её бабушка Нини с детства говорила с ней по-французски, почему умерший задолго до её рождения дедушка Аслан уехал в 1946 году “на учёбу” и вернулся домой только спустя 15 лет. Леа ненавидела свою фамилию “Юпи” – из года в год она слышала в школе об “албанском Квислинге”, национальном предателе и классовом враге, который после итальянского вторжения в Албанию и бегства короля Ахмета Зогу, взяв на себя обязанности главы государства, признал итальянский протекторат над Албанией, а чуть позже стал министром юстиции в коллаборационистском правительстве. Звали этого человека Джафер Юпи – точь-в-точь, как и отца Леи, которая постоянно пыталась всем объяснить, что это просто совпадение, что они – это “другие” Юпи, которые к “тем” Юпи не имеют никакого отношения. В семье Леи вообще часто использовали слово “биография”, значение которого оно слабо понимала, но знала, что именно благодаря “биографии” её отец вместо математики изучал лесное хозяйство, тогда как мать Доли – математику вместо литературы, а вместе они очень часто имели из-за своих “биографий” проблемы с работой, да и поженились-то они во многом благодаря своим “биографиям”.

Когда коммунизм пал и стало возможным говорить обо всём открыто, оказалось, что бабушка Нини была арнауткой и второй дочерью губернатора одной из провинций Османской империи, и родилась в Салониках, где училась во французском лицее. В 15 лет она впервые попробовала виски и выкурила первую сигару, в возрасте 19 лет впервые приехала в Албанию, где спустя год стала советником премьер-министра – первой женщиной в албанской государственной администрации. Со своим мужем Нини познакомилась на свадьбе короля Зогу, Аслан был сыном “албанского Квислинга” – Джафера Юпи. Аслан учился в Париже, где познакомился с Ходжей, а также пытался присоединиться к республиканцам в Испании, но благодаря связям отца был задержан на французско-испанской границе. Нини и Аслан не были коммунистами, но были сторонниками демократического социализма, и верили в то, что Албании необходимы перемены. После того, как коммунисты в Албании пришли к власти, знакомство с Ходжей не очень помогло Аслану, и он поехал на 15 лет “учиться” (а Нини отправилась в ссылку). Оказалось, что названия городов, которые Леа слышала в детстве, не были связаны с университетами, а были названиями лагерей, тогда как “университетская терминология” была эквивалентом для описания уголовных статей и приговоров (“международные отношения” – это обвинения в шпионаже, “литература” – распространение вражеской литературы и пропаганды, “экономика” – укрывание ценностей, “отличные результаты в учёбе” – короткий срок без особых последствий, “отчисление” – смертный приговор, “добровольное отчисление” – самоубийство). Что же касается семьи матери Леи, то до войны ей принадлежало в Албании огромное количество земли и недвижимости, включая партийное здание в Дурресе, с 5-го этажа которого в 1947 года и выпрыгнул её дед, перед этим выкрикнув “Аллаху акбар”, он был не только успешным предпринимателем, но и имамом.

Коммунизм кончился, а вместе с его концом всё вокруг радикальным образом изменилось, суть этих изменений Юпи формулирует довольно просто – “сперва всё было так, а потом стало иначе”. Когда в 1990 году Тото Кутуньо выиграл “Евровидение” с песней “Insieme: 1992” (Вместе: 1992), Лее казалось, что он поёт о социализме, а оказалось, что это была ода Маастрихтскому договору и консолидации европейского рынка. Подобно тому, как поменялось значение слов этой песни для Леи, в Албании происходила радикальная смена политического словаря: понятия “буржуазия” и “пролетариат” отпали за отсутствием необходимости, на смену “антиимпериалистической борьбы” пришла “борьба с коррупцией”, “социализм” сменили “переход” и “трансформация”. От прежних времён осталось только слово “свобода”, правда, теперь оно трактовалась иначе.

Отец Леи, всю жизнь сажавший лес, быстро лишился работы, поскольку необходимость в такого рода работе отпала – лес начали вырубать и продавать все, кто только мог (Юпи иронично называет эту практику “приватизацией снизу”), но спустя какое-то время стал начальником порта, где столкнулся с необходимостью оптимизации расходов, включавшей увольнение работников. Мать Леи досрочно вышла на пенсию и активно включилась в политику, присоединившись к Демократической партии Албании – главному политическому противнику бывших коммунистов, которые теперь стали зваться социалистами. Став видной политической активисткой, занимавшейся в первую очередь женскими вопросами, Доли Юпи однажды чуть было не довела до истерики делегацию французских феминисток своим искренним непониманием того, зачем нужны квоты для женщин (опыт албанского реального социализма научил её тому, что мужчины и женщины равны), а также рассуждениями о том, что для борьбы с сексуальным насилием в Албании следует присмотреться к американскому опыту права граждан на хранение и ношение оружия. Однако, когда речь зашла о выборах в парламент, было решено, что вместо неё кандидатом будет её муж, по сравнению с ним, Доли Юпи была чересчур бескомпромиссной и не такой популярной. Джафер Юпи стал парламентарием от Демократической партии, но особой карьеры не сделал, потому что был склонен к рефлексии и не мог похвастаться партийной дисциплиной.

Албанцы учились свободе по-разному – убегали без документов работать в Италию и Грецию, занимались разного рода предпринимательством (от чего-то вполне безобидного до продажи албанских девушек в сексуальное рабство – вроде соседа Леи, который начал свой бизнес с превращения в проститутку её подруги-одноклассницы), однако больше половины населения 3-миллионной Албании стало активно вкладываться в различные инвестиционные фонды, обещавшие иной раз 100%-ную прибыль. Родители Леи тоже поучаствовали в финансовой пирамиде, правда, они оказались чуть умнее большинства соотечественников, которые продавали свои дома, чтобы получить дополнительные средства на увеличение своих вкладов. Крах финансовых пирамид в январе 1997 года привёл к тому, что в Албании начались беспорядки такой силы, что многие вполне справедливо предпочитают говорить о гражданской войне. Правительство демократов ушло в отставку, к власти пришли социалисты, в стране было введено чрезвычайное положение, а после просьбы со стороны нового правительства Совбез ООН принял решение о направлении в Албанию 7-тысячного контингента многонациональных сил ООН под руководством Италии для поддержания порядка. В условиях паники и хаоса мать Леи вместе с её родным братом бежали без всяких документов и средств в Италию, где та нашла себе работу сиделки, отец же продолжал что-то делать как политик, но скорее, уже в силу безысходности – он по-прежнему был членом парламента, который практически ничего не решал. Сама Леа заканчивала школу и должна была сдавать выпускные экзамены. В итоге они оказались фарсом – после того, как экзаменационные задания были озвучены, экзаменатор тут же дал к ним ответы.

После окончания школы, когда стал вопрос о том, куда Леа пойдёт учиться, в семье случился большой скандал, поскольку она заявила о своём желании изучать философию. Её отца, который не знал иной философии кроме как марксизм-ленинизм, не видел для дочери никаких перспектив на будущее, однако её выбор был тяжёлым и по вполне банальной причине – он задавался вопросом о том, как он будет бегать по друзьями и родным занимать деньги на изучение его дочерью философии, объясняя при этом, что его дочь не сошла с ума. Так или иначе, Леа всё же уехала в Италию изучать философию. Сегодня же она, каждый год приступая к чтению в Лондонской школе экономики лекций о марксизме, начинает их с того, что описывает марксизм как теорию человеческой свободы, которая на практике часто имела ужасные последствия, однако кроме этого Юпи говорит и о том, что свобода умирает не только тогда, когда другие указывают, как говорить и как поступать: “Угнетают и те общества, которые заявляют, что дают людям возможность реализовать свой потенциал, но не меняют структур, которые обеспечивают шанс на хорошую жизнь лишь немногим. И всё же, несмотря на все ограничения, мы никогда не теряем своей внутренней свободы – свободы делать то, что правильно”.

Отец Леи Юпи умер в начале 2000-х годов, а её бабушка немногим позже – в 2006 году, они так и не узнали, чем для Леи кончилось её приключение с изучением философии, по этой причине Леа Юпи и написала вместо трактата по политической философии историю себя и своей семьи, добавив к ней толику политического заявления: “Мой мир так же далёк от свободы, как и тот, из которого пытались вырваться мои родители. И один, и другой не смогли реализовать этот идеал. Однако их неудачи принимают разные формы – и пока мы не поймём их, мы будем вечно разделены. Я рассказала свою историю, чтобы внести ясность, чтобы примирить нас, чтобы продолжить борьбу”.