Биробиджанский дневник

Отрывок. Вступительная заметка Дмитрия Волчека

«Дивизия, наступая, углубилась в бескрайние леса, и они поглотили ее». Так начинается «Звезда» Эммануила Казакевича — получившая Сталинскую премию повесть о разведчиках. Казакевич в 1931 году поселился в Биробиджане, и через 90 лет ему из этого города ответил Павел Кушнир:

дивизия, наступая, углубилась в бескрайние леса, и они поглотили ее. да и хуй бы с нею! да провались она, ёбаная дивизия, пропадом! поглотите, леса, все дивизии, все армии, все корпуса. да исчезнет в лесах вся мразь в военной форме навеки!

Павел Кушнир — автор нескольких романов, но лишь один, «Русская нарезка» (2014), был опубликован. Он писал от руки, и местонахождение многих рукописей неизвестно. Предположительно, они были изъяты сотрудниками ФСБ. Уцелело то, что автор дарил друзьям. «Биробиджанский дневник» начинается 22 сентября 2022 года, сразу после объявления «частичной мобилизации», и завершается в конце декабря преображенной цитатой из повести Казакевича: радистка Катя исступленно повторяет слово «Звезда!». Рукопись Кушнир отправил в Берлин своей подруге Ольге Шкрыгуновой, а несколько месяцев спустя решил добавить новый финал с цитатой из «Досадийского эксперимента» Фрэнка Герберта, где упоминаются и звезда, и «специальные агенты», столь важные для персональной мифологии автора, увлеченного сериалом The X-Files.

В Биробиджане жил поэт Исроэл Эмиот (1909—1978). В 1949 году он был арестован МГБ по делу Еврейского Антифашистского Комитета и приговорен к десяти годом лагерей. Его книгу «Сибирь» Павел Кушнир упоминает в дневнике. Своего рода реинкарнацией ЕАК стала придуманная им организация ЕААС (Еврейское автономное антифашистское сопротивление), от имени которой он распространял антивоенные листовки.

Павел Кушнир был известным пианистом, солистом Биробиджанской областной филармонии, выступал по местному телевидению, давал интервью, но понимал, что известность не защитит его от репрессий. В дневнике он рассказывает о том, как записывал монологи «Иноагента Малдера», которые послужили причиной его ареста в мае 2024 года, и распространял антивоенную агитацию. Он ненавидел не только войну и все, что с нею связано, но и концепцию традиционной семьи, которую считал фашистской.

«Биробиджанский дневник», несмотря на его злободневность, остается поэтическим произведением. Как и в «Русской нарезке» и неопубликованных романах, Кушнир использует методы катапа и автоматического письма. «Sometimes while I was sleeping at night I saw new pages and lines and then woke up and started writing mad and strange things I saw in my dream… I was writing very quickly in a hurry like someone was telling me the words», — рассказывал он.

Автор надеялся увидеть эту книгу изданной за границей, но рукопись готовится к печати только сейчас, после его смерти. 27 июля 2024 года Павел Кушнир погиб в СИЗО Биробиджана. 19 сентября ему исполнилось бы 40 лет.

***

пришёл в Шолом-Алейхемскую библиотеку с идеей
провести литературный конкурс; меня пригласили
на презентацию новой книги — сборника очерков
— на тему гибели Еврейского Антифашистского
Комитета. Заведующая отделом национальной культуры — на полке «Сибирь» Эмиота на английском — чтобы, видимо, прощупать мои политические взгляды, высказывается в фашистском духе: Россию
всегда все ненавидели, Украина собиралась
напасть на Россию, но Путин мудро нанёс
упреждающий удар — чего не сделал Сталин,
прозевал 22 июня, пришлось отдать немцам
полстраны по самую Москву и т. п.
В ответ на моё молчание «я сама видела
как Зеленский признаётся что готовил нападение»
это я уже не в силах слушать ухожу.

вечером на сцене большого зала от начала до
конца по нотам Гольдберг-вариации.

солнечное затмение.

Д. — «пишу из ВГИКа» — горд новой работой.

памятник Сталину во Владивостоке. недалеко.

вчера я нашёл в интернете на ютубе новостной ролик биробиджанского ГТРК с сюжетом об открытии сезона в филармонии. новость эта на втором месте, а первой идёт отправка мобилизованных на фронт. мразью их не назовёшь; стоят разношёрстные, не по росту, вообще не по-военному построенные, хотя и одетые в форму мужики, детей на видео не отправляют, в реальности
уверен было гораздо больше детей, с понурыми
замазанными лицами, не должна страна знать
лиц, безликое трагическое мясо, окропляет
поп их водою, мажет отсутствующие лица,
благословляет их на самое подлое в мире
дело; читает мразь, облечённая властью, этот
человек уже несомненно мразь, им официальное
напутствие, разбирают они дешёвые, нищие
мешки с путинской свастикой, и под мелким
дождиком по жухлой траве и грязи уходят в
смерть, а вслед за этим открытие сезона,
сцена, отрывки музыки, потом мы с Леной
Вершининой стоим, она говорит, а я только
источаю молчание, на видео: в реальности я
говорил про мир и свободу, естественно,
всё это спокойно вырезали, молчание после
первого сюжета намного уместнее разговора
даже про свободу; колонны в смерть, а мы
ещё нет, уж лучше, казалось бы, молчать,
но когда и мы отправимся в смерть, говорить
уже будет поздно, да и не о чем.

мне страшно я чувствую страх. мне страшно,
что завтра

я боюсь, что завтра мне вручат ёбаную повестку,
и мне хочется как-то — молчанием или
правильным подбором слов — не столько
заклясть, сколько отклясть это событие,
скорее всего, уже, блядь, неизбежное, ещё
хотя бы на несколько дней; если бы я сдавал
анализ и в результатах мог оказаться диагноз
неизлечимой, смертельной болезни, я знаю,
что мне бы не было страшно, я был бы
даже рад узнать, что скоро неизбежно умру
от какой-нибудь трагической болезни вроде
СПИДа, который теперь подрастерял зубы и
не так ужасен, как лет тридцать назад, или
от лейкемии; кажется, что не смерть страшна,
но то, что называется впасть в руки человеческие,
страшно, что перед смертью будет как с
Протасевичем, что умирать будет уже не
то во мне, для чего смерть не страшна,
что умирать будет только всё подлое во мне,
и я буду мразью в момент смерти, как на
вспышке; нет, и не это страшно… во всяком
случае, страх это ещё не конец; иногда можно
очень бояться но всё-таки действовать; вроде
прыжка с парашютом; каждое мгновенье теперь
впереди открытая дверца в ничто; вроде
прыжка с парашютом, но без парашюта, и
ты не знаешь, чья сейчас очередь, до самого
толчка в спину: пошёл!

а следующее утро из какого-нибудь убедительного
внутри себя, эротического сна, в бесконечное бессилие, пустую совесть, уютные стены, потом вспоминаешь о том, что ёбаная война, мобилизация, смотришь сотовый, нет пропущенных, время, утро, но уже позднее, скорее всего сегодня есть ещё день
отсрочки, страх сменяется тошнотой, оставляя
чувство, что это и не страх, но просто похоже на
страх потому что рядом с предательством по времени
до или после потеря памяти

и ещё один очень короткий день. Киев во тьме,
миллион человек без света, на фронте без перемен,
я всё ещё на свободе

возможно / почти позор. в словах полковника
чувствовалась гнетущая его тревога за судьбу дивизии. он боялся встречи с противником потому, что дивизия была обескровлена, а тылы отстали.

и в то же время он хотел встретиться наконец с этим
исчезнувшим противником, сцепиться с ним, узнать, чего он хочет, на что способен. да и кроме того, просто пора было останавливаться / он мечтал, чтобы наступление приостановилось. таковы тайны ремесла.

что, блядь? таковы тайны ремесла? какого, к чёрному хую, ремесла? посвятил нас с ёбаной масонской ложей «Грот» Игорь Бэлза Казакевич Эммануил в сатанинские тайные глубины проклятого полковничьего ремесла подвёл блядским бантиком

потом опять ночь я засыпаю и снится что я в
тюрьме в тюремной камере и сокамерники всё
как в детстве до встречи с Лари — просыпаюсь
в ужасе сбыться темно пять утра открываю
новости ёбаный Шойгу докладывает ёбаному Путину
что мобилизация частичная частично завершена
ничего кроме лжи Оля прислала мне в ответ
на тексты листовок одно только слово «сильно»
именно что нет никаких сил не осталось я очень устал

и снова яркий солнечный день

молитвенные чтения в память о жертвах советских репрессий. где-то, говорят, они проходят с ментами, с арестами, как настоящая акция протеста (на безрыбье…), но в Биробиджане — шесть человек, включая меня; пятеро — гёрел; священник перед маленькой кафедрой с микрофоном; позади — три свечки на земле, икона — лицо Христа; белая ткань; ещё чуть поодаль — две колонки; закатное солнце; простор. читает не то чтобы нараспев, но иногда со светского сбивается — переходит на поповское; попросил и милости для тех, кто доносил, клеветал, милости для тех, кто пытал и для тех, кто расстреливал, помилуй палачей и после можно было выйти к микрофону что-нибудь от себя сказать и
вышла одна гёрел в платке в очках и после
каждых двух слов делала долгую паузу, думаю, для
самоцензуры, поэтому и менты не нужны; из
страны выдавлены люди, а из оставшихся в
России выдавлено желание жечь глаголом сердца