Мы были голодны

Перевод Андрея Сен-Сенькова

Крис Деннис — писатель и специалист по профилактике передозировок, живущий в Южном Иллинойсе. Автор сборника рассказов «Вот что ты делаешь» (2019). Стипендиат NEA Fellow 2022.

          Эссе вошло в антологию The Best American Essays 2023

Дорогой Макдональдс, когда я позвонил своей подруге Эми, чтобы объяснить, почему пишу тебе это письмо, она спросила: «Хочешь сказать, что маргинальная жизнь всегда разворачивается в маргинальном месте?» На что я ответил: «Боже, Эми, да». Потом позвонил другой своей подруге Хизер, которая больше разбирается в дизайне коммерческих помещений, и спросил: «Ты слышала о теории третьего места?» Она ответила: «Это место, которое не является домом и не является работой, но все же хочет, чтобы мы оставались в нем какое-то время, чтобы почувствовали принадлежность к нему. Это может быть библиотека, кофейня, книжный магазин или даже Макдональдс». Я должен был спросить: «А что становится третьим местом, когда у человека нет ни первого, ни второго?»

Макдональдс, когда мы с сестрой были бездомными, подсели на метамфетамины и нас было трудно любить, ты впустил нас. Скорее, твои сотрудники впустили нас. Когда мы солгали и сказали, что ты неправильно оформил наш заказ, хотя на самом деле никакого заказа не было, ты понял, что мы лжем, но все равно накормил нас. Была ли это стратегия, разработанная в зале заседаний, попыткой создать теплые ассоциации с брендом? Мы лгали тебе снова и снова, но в твоих правилах было верить, даже когда никто другой не верил. Однажды ты попросил показать чек, когда мы захотели слишком многого. Ты посмотрел на нас, измученных, через черный сенсорный экран и сказал: «Я могу дать десять макчикенс, но не три биг-мака». Ты устанавливал границы любви. Так ли это на самом деле? — задавались мы вопросом. Никто не знал. Но мы почувствовали правду в наших едва живых телах и сказали: «Хорошо». Мы взяли еду с отчаянной благодарностью и пошли по шоссе, передавая друг другу бумажный пакет. Позже, пока моя сестра ждала снаружи со своим новым бойфрендом, я ширнулся в твоем туалете. Один из твоих сотрудников подошел и постучал в дверь кабинки, и я сказал, что скоро освобожусь. «Спасибо», — сказал он. «Не за что», — ответил я. После этого, слишком обалдевший, чтобы даже говорить, я подставил ладони под автомат со льдом. Кубики стекали у меня между пальцами, когда я — убитый — выходил за дверь на парковку, где солнце отражалось от капотов дюжины Ford Focus.

Мы знаем, каково это, когда игнорируют. Быть некрасивым в сравнении с другими, даже с тобой, Макдональдс, и с твоими печальными посетителями. Ты бы умер за нас? Я бы никогда не попросил тебя об этом. Но скажи. Когда все остальные клиенты уйдут, и я останусь один, дремать в кабинке, пока Кейлин, помощник менеджера, моет пол, не мог ли ты шепнуть мне это? Просто скажи, и я сделаю для тебя все, что угодно.

    Какова была вероятность, что мы с сестрой в конечном итоге подсядем на метамфетамин в заброшенном автофургоне на берегу Селин-ривер? Высока. Ты, должно быть, знал об этом. Простая математика — география плюс сексуальная ориентация плюс отсутствие дохода — сказал бы ты об этом. Но почему-то ты полюбил нас еще до того, как мы родились. Проведя глубокое маркетинговое исследование, ты знал наши будущие желания, знал наши любимые блюда в меню еще до того, как мы научились говорить. Бренд может привлечь вас к себе незаметно, как канализация воду. Реклама работает лучше всего, когда мы не знаем, что она работает. Когда мы были маленькими, ты наряжался клоуном. Мы мечтали забраться внутрь тебя, туда, где мы могли бы есть и быть съеденными. Откуда такое стремление? Ты был нужен нам, Макдональдс. Ты научил нас изображать клоуна, чтобы, когда ты уйдешь, мы разговаривали сами с собой и представляли, что мы это ты. Страстное желание всегда приводит к другому страстному желанию.

Ты мог бы спроецировать своим всевидящим оком голограмму нас с сестрой как молодых родителей, с одинаковыми вьющимися волосами, на крыльце нового передвижного дома нашей матери, смеющихся над нашими детьми, которые играют в прятки. Наши родители задаются вопросом, куда делась эта версия? Но пять-семь лет спустя мы сидим в подвале у наркоторговца и ждем, когда кто-нибудь пройдет мимо, не думая в те ужасные минуты, где наши драгоценные дети и подготовил ли кто им одежду для школы. Как мы вообще туда попали? Я мог бы сказать, что все началось в кабинете врача, или когда выписанных по рецепту обезболивающих таблеток оказалось недостаточно, или когда я начал принимать героин в тридцать пять, или позже, когда, дрожа от опиоидной абстиненции, мы с сестрой поехали в многоквартирный дом за городом, чтобы купить метамфетамин в первый раз или когда мы стояли на кухне и слизывали маленькие шишечки с покоробленной столешницы. В комнате на втором этаже гостиницы Economy Inn, охваченные ужасом, мы с сестрой были похожи на двух насекомых, пытающихся разделить зерно, в то время как наши родители отворачивались от уродливой жизни своих детей так же, как они отвернулись от своей собственной.

К тому времени, когда я и сестра поступили в старшую школу, мы неделями оставались дома одни и ссорились. Я стоял у подножия лестницы и бил ее вешалкой. Звуки ее криков запечатлелись в моих мышцах, и это послание было таким: «Ты отвратителен». Я не был ни ее матерью, ни ее отцом. У нас разница в два года, и помню, как однажды наша мать гонялась за мной по двору с вешалкой, и я стал таким же, когда был нужен сестре? Что у нас было там, в заброшенных жилых комплексах? Необходимость заботиться друг о друге в двенадцать и четырнадцать лет. Мы берегли друг друга, ожидая сигнала перекусить на крыльце, а Ларри, механик, живший по соседству, — ухмыляясь, со слезящимися от старческого восторга глазами — покажет нам размытую татуировку в виде улыбающейся рожицы на кончике своего вялого пениса. Он делал это так небрежно, будто рассказывал анекдот.

Такой вещи, как свобода воли, не существует. Корпорации поставили на кон богатство империй и выиграли. Они ознакомились с исследованиями о зависимости, выудили информацию из карманов миллионов умерших наркоманов и использовали против нас, чтобы мы покупали больше чизбургеров. Мы выбрали тебя, мы выбрали тебя, мы выбрали тебя. В тот момент мы понятия не имели, почему смотрим на твои светящиеся арки. Все наши желания, так или иначе, были выбраны за нас давным-давно.

Мы с сестрой постоянно сталкивались с тем, что могло прикончить нас: поездки на машине с незнакомыми мужчинами в 3 часа ночи, наркотики от людей, которые слишком охотно их дают, одиночество. Моя сестра стояла между мной и опасностью. Но вешалка. Глупый предмет. Вот как наркотики заполняют пустоту в мозге. Куда ты несешь свой разум, когда он слишком тяжел для твоей шеи? К дилеру. В Макдональдс. На берег Селин-ривер. Сознание иногда доставляет очень много неудобств. Я не был ни ее матерью, ни отцом. Это не должно быть самым трудным, но было так. Мы были голодны уже много лет, ели или пытались есть все подряд, пытаясь найти что-нибудь, что могло бы насытить, пока расхаживали по парковке в ожидании дилера, а над «Уолмартом» всходила луна.

Мы были двумя взрослыми людьми, с рюкзаками, набитыми всем, что у нас было, и с двумя макчикенами про запас, и шли по переулкам к гаражу, где ложились спать. Это похоже на мечту детства. Наркотики были способом притвориться, что у нас вообще нет тел, или что мы просто тела и ничего больше, или что наши тела — третье место, куда любой может прийти и уйти, не заплатив. Моя подруга Джина как-то сказала, что для того, чтобы привести комнату в порядок, нужно сначала все из нее убрать, а затем вернуть самые важные вещи в порядке убывания важности. В вестибюле харрисбергского Макдональдса есть только самое необходимое: столы, стулья и несколько урн для мусора. В конце концов, для тебя, Макдональдс, мусорные баки важнее всего. Ты можешь использовать что-то и точно знать, что оно больше не пригодится.

Помнишь то время, когда мы с сестрой были маленькими — это было до того, как снесли твое здание, чтобы построить новое, — и мы сидели внутри с нашим дедушкой, пока он ел макриб? Расскажи, как ты узнал — когда с сестрой мы сидели со стариком, который учил нас водить машину, — что мы станем такими трогательными взрослыми. Что мы будем выпрашивать у нашей бабушки страховку дедушки, когда он наконец умрет, одинокий и безногий, на больничной койке, с кожей цвета желтого золота. Мы нюхали деньги и пускали их в ход, иногда в квартире в тех же самых жилых комплексах, где жили подростками, пока бабушка расхаживала на своих ходунках перед столом, на котором стояла эмалированная шкатулка с его серым прахом. Те немногие деньги, что у нее остались, она использовала, чтобы в третий раз вытащить меня из тюрьмы под залог.

Бездомность временами была утешением: ходить по улицам, жить там все равно что совершать долгий поход в никуда. Была ли бездомность противоположностью капитализма или его определением? Анархия употребления наркотиков была спасением от бессмысленности бедности. Мы не могли уменьшиться в размерах, хотя и пытались, чтобы поместиться в убежище, который вырезали ножницами из кустарника. Мы не могли уменьшиться, чтобы поместиться в спальне, которую любовник нашей мамы раскрасил в виде шахматной доски. Это было до того, как он встал в изножье нашей кровати голый, чтобы рассказать что-то непостижимое из Библии. В основном он хотел, чтобы мы услышали, как сильно он хотел перестать пить. Мы не хотели возвращаться в то время, но хотели вернуться в то место. В то место, где нас все еще ждала хорошая жизнь.

Мы с сестрой как-то подсчитали: в детстве мы жили в восемнадцати разных домах. Этого количества домов хватит, чтобы заполнить Макдональдс, если сжечь их дотла и высыпать сажу через воронку в крыше, пока из Макдональдса не выйдет весь воздух. Макдональдс — это не дом. Пока нет. Подними нас, Макдональдс, в воздух над землей. Дай нам в руки маленькую игрушку «хэппи мил».

Я спал в туалетной кабинке, и никто не пришел разбудить меня или попросить уйти. Ты смотрел в другую сторону, когда мне приснился сон о новых наркотиках после нескольких недель трипа и бессонницы. Однажды войдя в черную комнату, трудно перестать туда заходить. Кто постучит в дверь ванной и спросит, есть там кто? Ты в порядке? За дверью туалета в каждом Макдональдсе есть брат или сестра, которые немного умирают под рассеянным светом, когда ковыряются тупой иглой, когда смывают пот с лица в твоей чистой автоматической раковине. Я голодал задолго до тебя. Но ты ждал меня, когда я вырасту, чтобы накормить.

Вскоре после того, как я в первый раз вернулся из рехаба, сестра открыла дверцу машины. Мы только что обдолбались метамфетамином, и я был уверен, что внутри машины, цепляясь за потолок, висят десятки летучих мышей. «Там ничего нет, Крис, смотри. Все в порядке». Она открыла дверь, и другие летучие мыши тут же залетели внутрь. Несколько месяцев спустя, после того как я крепко подсел на метамфетамин и был уверен, что крошечные частицы чего-то постоянно летят ко мне, разрушая мои клетки, сестра встала рядом, прижалась лицом к моему лицу и сказала: «Я тоже это чувствую. Ты не сумасшедший. Я это чувствую». Что такое брат и сестра, как не доказательство того, что ты не одинок в худшие времена? Свидетель. Стена огня на фоне газового света детства. «Я тоже была там», — говорит она.

Однажды моя сестра проехала сто пятьдесят миль, чтобы вытащить меня, потому что я была в отключке. Я выполз из отеля, где трахался с парнем, и бродил по улицам. «Я заблудился, — сказал я ей, — у меня нет пальто, идет мокрый снег». А что такое брат или сестра, как не двойник тебя? Кого еще представляет собой Макдональдс, как ни мать или отца, спрашивающих: «Куда ты идешь, мой сыночек гей?» Скажи, что нужно тебе от меня, мой чувствительный ребенок. Разве не непреодолимое желание жить после смерти? Картина того, как недавно отремонтированный «Макдональдс» рушится сам по себе, втягивая в себя: коров на пастбище за городом, пасхальные цветы, сгнившие теннисные туфли, использованные иголки, украденные деньги, порхающих летучих мышей, восемнадцать домов, сломанный сотовый, по которому я звонил маме, прося о помощи у бара «У Джоджо», а она ответила с разочарованием в голосе, что очень устала и, пожалуйста, не могли бы мы поговорить завтра? Отведи меня в Макдональдс в Харрисберге.

Покажи мне все.

Чего я хочу в призрачном сиянии грубых решений? Сложить простыню как следует. Помыть посуду на собственной кухне. Сидеть с сыном в кинотеатре, где слишком шумно, потом сидеть с ним в машине после просмотра, съедая десять кусочков макнаггетс, пока он пересказывает фильм. Я хочу положить бабушкины таблетки в ежедневник, не испытывая при этом желания сожрать их все. Я хочу вернуть украденные деньги и принести бабушке буррито с сосиской из Макдональдса, за которое заплатил сам. И  хочу, чтобы сестра, которая все еще в кратере на луне хаоса, вернулась за наш стол. Я люблю ее. Скучаю по ней. Я хочу стоять ночью на длинной подъездной дорожке со своей подругой Джиной и смотреть на ближайшие к земле планеты в октябре, пока ее дети, брат и сестра, засыпают внутри под звуки рекламы по телевизору. Я слушаю эти мелодии и задаюсь вопросом, повлияют ли они на будущее этих братьев и сестер? Сможет ли ласковый ретривер, сидящий рядом с ними на диване и борющийся с тем же чувством голода, поймать кролика, за которым он гоняется по заросшему полю своего сна?