Amplifier. 8. Истории о любви и прочем. Кирилл Кобрин

“a brilliant, eccentric, irresistible pop album about fucking and fucking up…”

В первый раз я оказался в Британии в самый разгар бритпопа. Моя нога коснулась земли острова всего за несколько месяцев до нашумевшей битвы Oasis и Blur; тогда южане тактически победили в чартах, северяне стратегически победили в сердцах островитян, как это стало понятным в последние лет двадцать. Ибо что затягивают хором толстые лысые мужики в местных пабах после третьей-четвертой пинты? ‘Wonderwall’, не ‘Beetlebum’ же, конечно. Последнюю хором-то и не споешь. Да и вообще, что у Blur можно подпеть подпитым голосом в пабе? Ничего, разве что ‘Tender’, но британское питейное заведение – институция другого рода, нежели баптистская церковь для черных в южных штатах Америки. Впрочем, здесь я совсем не об этом.

Я о том, что объявившись на Острове (будем называть Британию Островом, чтобы отстраниться от исходящего от слов Britain, British и особенно Brit душка, так должен пахнуть нафталин, настоянный на пивной моче), я ничего про бритпоп не знал. И не узнал. Собственно, узнать у меня и шансов особенных на то не было: стащив свою тяжеленную сумку (сигареты на месяц впрок плюс дары принимающим сторонам плюс шмотки) с багажного транспортера, я выволок ее наружу, из здания аэропорта Хитроу, улыбнулся неяркому солнышку и направился к стоянке междугородних автобусов неподалеку. Дедушка в кассе, неприятно удивив своим английским, в котором ни черта не разобрать, выдал мне забронированный одной из принимающих сторон билет и через пару часов я покинул Хитроу. National Express вез меня в Уэльс. “Take the National Express when your life’s in a mess“ — спела через три года после того еще одна «британская» группа, но, на самом деле, североирландская, не английская, различия здесь очень важны, бритпопом тут и не пахло, бритпоп, на самом деле, англпоп, Шотландия или Северная Ирландия с ним никак не соотносились. И Уэльс тоже, конечно. В него-то я и ехал на прекрасном большом автобусе в начале ноября 1994 года.

В Уэльсе была своя группа, Manic Street Preachers, они делали Уэльс cool, в то время как в Англии British coolness мастерили люди с более обширными финансовыми и политическими запросами. Здесь же, где – а не на запад от рек Северн и Ди – жили как раз потомки древних бриттов, все было гораздо скромнее, беднее, иногда убогее. Последнего, впрочем, в тот месяц я не заметил, бедности тоже: у бывшего гражданина СССР, прожившего уже четыре года в постсоветске, причем, провинциальном, индустриальном и все такое, к тому же впервые выехавшего заграницу, радары настроены совсем по-иному, да и планка бедности и убогости была настолько высока, что ее можно было разглядеть разве что с МКС, но ее еще тогда не построили. Мне нравилось практически все, даже убогая местная стряпня. Собственно, Уэльс я обожаю до сих пор, но в этой любви отсутствует музыка. Что странно: валлийцы известны своей любовью к пению, тут в отличие от Англии, поют все, но я остался холоден к местному мелосу, включая неутомимых Manic Street Preachers, которые существуют до сих пор. Для меня идеальный саундтрек для Уэльса – комбинация шума ветра, прибоя и криков чаек на променаде в Абериствите. Только там становится спокойно на душе: все в шаговой доступности – превосходный букинист, National Library of Wales, дюжина пабов. Музыка -– кроме музыки сфер – тут излишня.

Это я все к тому, что провел больше месяца в стране, переживавшей, может быть, последнюю великую поп-музыкальную трансформацию в своей истории, в абсолютном неведении по этому поводу. Я ведь не только в Уэльсе был; последние несколько дней турне я провел в Лондоне, в котором тоже умудрился ничего не услышать и ничего не увидеть про услышать (про остальное я многое углядел). В городе, как я потом узнал, плясали на рейвах, крутили на пиратском радио джангл; не столь радикальные молодые люди слушали очень старую рок-музыку, которую им всучивали как новую, чего только не происходило в то время в Лондоне. Несколько лет назад Pet Shop Boys записали нежную песню о тех временах в том городе, я слушаю ее и пускаю ностальгические слезы. Это ностальгия по тому, чего в моей жизни не было — и по времени и месту рождения быть не могло:

Remember those days— the early 90s?

We both applied for places

at the same university

Ended up in London

where we needed to be

to follow our obsession

with the music scene

Wherever we went

whatever we did

we knew the songs

They called us the Pop Kids

’cause we loved the pop hits

and quoted the best bits

so we were the Pop Kids

I loved you

В 1994 году я был примерно на десять лет старше героев этой песни, происходил из несколько иных социальных обстоятельств, никого не любил, и – в данном случае, самое главное – к поп-музыке относился достаточно высокомерно, неразумно отделяя ее от рок-музыки, джаза и проч. Низкий жанр. Как еще прогрессивному советскому парню относиться к поп-музыке, когда ему она была явлена в образе простодушных монстров из Бедлама Советской Эстрады? Как еще относиться к пучеглазому Хилю, с огоньком распевавшему: «Привыкли руки к топорам!»? К зычной Зыкиной, которой вечно пятьдесят лет, и она вечно стоит на полустаночке в каком-то там полушалочке, поджидая посконного ненаглядного? К Кобзону, чья неприличная для молодого возраста лысина наверняка обсуждалась на заседаниях ЦК КПСС в разделе «Разное»? Презрение к советскому попу естественно перенеслось на тот западный, который можно было ухватить в советском телевизоре. Была такая передача, давали по праздникам, называлась «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». Помимо неизбежных сателлитных Карела Готта и Марыли Родович, там иногда появлялись фирменные Boney M, ABBA, Tom Jones, не говоря уже о французах, которые, кажется, были ближе к сердцам гэбэшных цензоров. Догадываюсь, что сотрудников КГБ в командировку в Париж посылали чаще, чем в Лондон. В «Мелодиях и ритмах зарубежной эстрады» у меня был шанс увидеть Скотта Уокера, хотя у того в репертуаре было что-то антитоталитарное. Других легальных шансов ознакомиться голосом, без которого не было бы Джарвиса Кокера (и некоторых других), для меня в СССР 1970-х не существовало.

Пока я с каким-то греховным восторгом бороздил Блумсбери и Сохо, Сент-Джайлз, Чайна-таун, Стрэнд, передыхая в книжных и пабах (на другое у меня денег не было. Впрочем, на это тоже), группа Pulp выступала на большой сцене, что раньше была на Собачьем острове; там сейчас финансовый капитализм вознес свои бараддуры повыше тех, что лет сорок назад вознес в Сити. И следа от London Docklands Arena не осталось. Но тогда, 6 декабря 1994 года, концертный зал стоял, окруженный непритязательным лондонским районом, спальным по большей части, недалеко от Гринича, ничего особенного. Вот там, в рамках благотворительной The Prince’s Trust Rock Gala позвали выступить не очень известную группу, недавно выпустившую слегка нашумевший альбом. Мероприятие записали на телекамеры; благодаря этому я сейчас смотрю то, где мог бы и быть, сойдись звезды по-иному, но комбинация эта столь сложна, что звезды сами запутались, я в тот день напился в кабинете АМП и потом мы долго бродили в окрестностях Риджентс-сквэр, разговаривая бог весть о чем. АМП пил водку, я виски и пиво, не надо было этого делать.

А Pulp элегантно отыграл концерт на Собачьем острове и продолжил готовить новый альбом. Предыдущий His ‘N’ Hers – 11 незабываемых песен, преимущественно, о разных происшествиях в сфере, которую можно было бы назвать «сексуальной», если бы, на самом деле, не их «социально-психологический» характер. До His ‘N’ Hers группа записала несколько невероятно невнятных пластинок; существовала она к тому времени больше десяти лет, тоже как-то не очень внятно, на периферии инди-мира. И вдруг с 1992-го что-то щелкнуло, моторчик судьбы встрепенулся, заурчал, зарычал и смешная машина Pulp двинулась вперед. Это была будто не та невнятная стайка балбесов – но, в то же время, вроде бы и та. Несколько первоклассных синглов, потом His ‘N’ Hers, почти великий концерт на фестивале в Рединге — и, конечно же, случайное (сразу ставшее эпическим) выступление в Гластонбери. А весной 1995-го выходит их crème de la crème, Different Class.

Я вдруг поймал себя на противном ощущении, что разглагольствую как заправский музыкальный критик или спортивный комментатор. Ужас. Вернемся к приличествующему тону – и к более приватным разворотам сюжета. Итак, повторяю, ничего вышеизложенного я в 1994-м не знал, названия Pulp не слышал, да и за музыкой в начале 1990-х почти не следил. Ее, собственно, кроме проигрывателя, было не на чем слушать, а пластинки тогда ушли в прошлое, как сейчас выяснилось, не навсегда, но кто тогда такое мог предположить? На вырученные от поездки на Остров деньги я купил бумбокс; поначалу он стоял праздным, ибо кассет у меня не водилось. Выручили друзья-меломаны, и вскоре я уже купался в волнах свежайшего попа. Бьорк и Outside Боуи, Cranberries и Radiohead, PJ Harvey и Кейв, ах, что это было за время! Как героиня «Пятого элемента» я за короткое время наверстывал эоны упущенного, за несколько месяцев компенсировал несколько лет сухого пайка из ста пластинок моей коллекции. Хотя, конечно, кое-что проплыло мимо меня почти навсегда, в основном американское, инди-шминди, Sonic Youth, Nirvana, Smashing Pumpkins. Впрочем, и поделом, не выношу вытянутые свитера и нечесанные лохмы; последнее, конечно, Smashing Pumpkins не касается, у их вокалиста с прической все в порядке. Вообще, как видит читатель, выборка весьма специальная, как сегодня сказали бы, кураторская, но мои друзья, посвятившие свою жизнь сочинению, исполнению и записи музыки, разве они не кураторы в этом смысле? Они знали мои вкусы, они имели свои вкусы, в результате в моем доме образовалась весьма ограниченная, но безупречная фонотека. В один прекрасный день пришло три обновления. Не теряя ни секунды, я поставил первое из них попавшееся на play.

Удивлению моему не было конца. Я решил, что приятель мой спятил – либо он учинил практическую шутку. Это явно была рок-музыка конца шестидесятых—начала семидесятых, утяжеленные сольники Леннона, которые я терпеть не могу. Голос точно смахивал на ленноновский. Я было уже потянулся к stop, но решил послушать еще пару минут. Все так, папиковский рок, но … Нет, кажется это все же сегодняшнее, вот гитарист играет с учетом Happy Mondays, вот еще что-то такое из постпанка мелькнуло. Но мелодии и гитарные риффы точно папиковские, качественные, нажористые. Заиграла баллада, превосходная, хотя того же сомнительного происхождения. Это была ‘Wonderwall’, Oasis, (What’s The Story) Morning Glory, если что. Так началось мое знакомство с бритпопом. С The Great Escape Blur вышло так: я уже готовился к подвоху, но все равно попался, решив, что мне подсунули (теоретически возможный, но практически нет) опыт удачного современного альбома The Kinks.

Третий альбом не напомнил мне ничего – или смутно сразу все, чего я толком не знал; я полюбил его с первой ноты и навсегда. И хотя сегодня ‘Babies’, ‘Do You Remember the First Time’, ‘Razzmatazz’ с His N’ Hers кажутся мне совершеннее некоторых вещей с Different Class, любимым остается он. Под него пусть оплакивают безутешные поклонники (if any) мою кончину. Different Class странным образом идеально мне конгруэнтен. При том, что никакого отношения ко мне он не имеет, да и не должен иметь.

Прежде всего, музыкально. Первые пару лет я слушал его, будучи абсолютно безразличным к текстам. Собственно, о чем Different Class — я только отдаленно догадывался; все неносители знают, что пока слова песни не прочитаешь, смысл не откроется. Есть, конечно, исключения, вроде Битлз, там процентов восемьдесят текста со слуха вполне воспринимаются; не этим ли отчасти объясняется всеобщая любовь к ним в неанглоязычном мире? В общем, в середине девяностых, когда в интернет входили через провод стационарного телефона, искать тексты ‘Common People’ или ‘I Spy’ было муторно, да и неохота. Я догадывался, что это все про как бы любовь и про обиду на социальную несправедливость; подтверждением первого служила вполне понятная со слуха ‘Something Changed’, второго – менее понятная, но догадаться можно, ‘Mis-Shapes’. В общем, я внимал практически чистой музыке.

А музыка была странная. Жанра alt-pop тогда, кажется, не было, да и он расплывчат до бесконечности. Что я точно знал – это не бритпоп, хотя Pulp усердно причисляют к этому прискорбному феномену. Когда я лет 15 назад начал наверстывать упущенное мною в старой поп-музыке – неведомые мне доселе области соула, диско, электроники, культура крунеров с бархатными голосами, оставшиеся на обочине лейтенанты постпанка и проч. – только тогда начал понимать, из чего сделан Different Class. Конечно, это подход концептуального художника – недаром Кокер учился в St Martin’s College, откуда он à propos позаимствовал персонажа главной своей песни – использовать уже готовые жанры для собственных целей, меняя их смысл, создавая новое эстетическое и политическое содержание. Возьмем ритмический элемент рейв-музыки, положим его в основу, сверху наложим идиотически беззаботный электроорган с каким-то рассыпающимся стеклянным звуком, плюс, конечно, честные гитары, которые зудят свои роковые бубубу, а сверху невыносимо театральный вокал, то вельветовый Скотт Уокер, то шипящий от бессильной алчбы Горлум, то просто еще один поп-исполнитель. Все это, к тому же, сыграно и сведено слегка кое-как, отчего при не очень внимательном прослушивании на посредственной аппаратуре часть музыки превращается в шум. Апофеозом такого подхода стала песня ‘Live Bed Show’: какая-то неряшливая wall of sound, чудится даже бренькание балалаек в общем шуме, но нет, балалаек нет, это просто Фил Спектор протрезвел вдруг, но руки трясутся с похмелуги, стена вышла кривая. ‘Disco 2000’ представляет собой действительно диско, сделанный на громких тяжелых гитарных риффах, чуть ли не группа Kiss тут мерещится. Даже в просто гитарной балладе про любовь ‘Something Changed’ ждешь какого-то подвоха, подвоха не происходит, но впечатление от песни уже иное, не просто гитарная баллада про любовь. Тогда, в середине 1990-х, я вернулся не только к меломанству, но и к сочинительству; музыка Different Class (как и «берлинская трилогия» Боуи) преподала мне урок подлинно современного искусства, к худу ли, к добру ли, не мне судить.

Ну а потом я начал изучать их тексты – и паззл сложился. Different Class – собрание почти дюжины похожих историй о том, как вполне банальная сексуальная фантазия, достигнув границ паранойи, превращается в драму социальной ущербности, отставленности, маргинальности, причем не личной, а групповой, классовой. Упомянутые там и сям топонимы позволяют догадаться, что дело в большинстве песен происходит в Шеффилде, что сюжеты их разыгрываются в социальном диапазоне от working class до lower middle class, что напряженная сексуальная жизнь в данном населенном пункте и в данных классовых обстоятельствах происходит скорее в голове главного героя, от лица которого чаще всего ведется повествование. И да, это не пригород, а большой город, здесь другая тоска и другая алчба. Герой то шпионит за непримечательной жизнью избранной им жертвы (‘I Spy’), то с помпезным сантиментом вспоминает распавшийся брак, печально созерцая пустую супружескую постель (‘Live Bed Show’), то неубедительно разыгрывает ловкого любовника (‘Pencil Skirt’), то просто предается фантазийному вуайеризму (‘Underwear’). Ключевое слово здесь «вуаейризм» — повествователь подглядывает, точнее, он представляет как подглядывает. У него богатая, хотя и однонаправленная фантазия; он все время представляет себя оказавшимся в пространстве, в котором обитает девочка/ девушка/молодая женщина. Сюжет этот, конечно, начался в His ‘n’ Hers, в первом настоящем шедевре Джарвиса ‘Babies’. Если не впадать в вульгарный фрейдизм (а почти любая разновидность фрейдизма вульгарна, ибо сводит разнообразие жизни к самым скучным и банальным штукам), то такая одержимость проникновением в пространство, в мир Другого (а в несокрушимо-гетеросексуальном мире Pulp женщина – всего единственный и главный Другой) – это, конечно, репрезентация социальной приниженности представителя низов, «обычного человека», common people, приниженности, которая усугубляется его, героя, отщепенством и от собственного класса работяг, продавцов и мелких клерков (‘Mis-Shapes’). Оттого он вдвойне чудик, как говорили раньше, «псих-ля-ля». Двойное бремя классовой и персональной ущербности делает его психом, который подглядывает за девушками. Впрочем, псих этот пытается хотя бы выглядеть нормальным, оттого на альбоме есть «нормальная» баллада о любви, ‘Something Changed’, которую многие приняли за чистую монету, не заметив строчки в конце:

“Where would I be now, where would I be now if we’d never met?
Would I be singing this song to someone else instead?“

Песню-то эту он сочинил до случайной встречи; не случись ее, он пел бы ее кому-то другой. Это не про любовь, а про равнодушие к объекту фантазии. Вся власть воображению и все такое.

Джарвис (называю его по имени не из фамильярности, его так вообще называют) был превосходный рассказчик историй. «Был» — потому что довольно быстро перестал их рассказывать и в нечастых своих песнях после Different Class предпочитал, скорее, делиться – порою тонкими и остроумными – социальными наблюдениями, чем повествовать о перипетиях жизни обитателей социума. Возможно, слава, деньги, кокаин середины 1990-х, пришедшие после сокрушительного успеха Different Class, настолько отдалили его от шеффилдских корней, что рассказать стало не о чем. Не имитировать же пролетаролюбие? Но в 1995-м он на пике своего таланта; как у истинных мастеров новеллы, Чехова или Джойса, уже первые строчки его текстов настолько экономны и точны, что навсегда западают в память:

“Oh we were born within one hour of each otherOur mothers said we could be sister and brotherYour name is Deborah, Deborah”.

(Disco 2000)

И, конечно, главная его песня, альтернативный ‘Underwall’у гимн рабочего люда Британии, ‘Common People’, начинается лучше всех в мире:

“She came from Greece
She had a thirst for knowledge
She studied sculpture at Saint Martin’s College
That’s where I caught her eye”

Я не буду писать здесь про ‘Common People’. Я не знаю, что мне сказать про ‘Common People’, разве что вот: эта вещь – даже когда я слышу обрывки ее в поганом супермаркете – всегда приносит мне счастье. Нет, это не «Мишель-мабель», и даже не ‘Ashes to Ashes”. Счастье, которое дает ‘Common People’ – это счастье от прекрасно исполненного удара в морду всему, что ты с детства, пусть и не понимая этого, ненавидел: социальному унижению, безнадежной бедности, миру, который утекает меж твоих пальцев, а скоро уже и помирать, хорошим мальчикам и девочкам из хороших семей, плохим мальчикам и девочкам из хороших семей, хорошим семьям и далее по списку. Под конец жизни понимаешь, что Маркс, Дебор и Джарвис были правы. Вот здесь наши параллельные дорожки, моя и группы Pulp, на мгновение сошлись, чтобы потом разбежаться в разные стороны. В каком-то смысле, мое путешествие, начатое в 1994-м, заканчивается здесь, в конце этого абзаца.

Ну да, а потом Pulp записали следующий альбом, любопытный, но не более, потом еще один, скучный, потом распались, Джарвис делал то то, то сё с разным успехом, в 2011-м был реюнион, отыграли в Рединге по старой памяти, отлично, Джарвис уже окончательно вошел в роль свихнувшегося учителя географии в школе для девочек, потом еще дюжина лет всяких одиночных затей, потом опять реюнион для концертных туров, и вот триумфальное возвращение – новый альбом, первый за четверть века. Я его боюсь слушать, хотя, конечно, ужасно интересно, окончательно ли Джарвис стал свихнувшимся учителем географии или все изображает его.

Предыдущие выпуски цикла Amplifier:

https://postnonfiction.org/descriptions/amplifier-7-drama-queen/
https://postnonfiction.org/descriptions/amplifier-6/
https://postnonfiction.org/descriptions/amplifier5/  
https://postnonfiction.org/descriptions/amplifier-4-any-major-dude-will-tell-you/ https://postnonfiction.org/descriptions/amplifier-3-baraban-polny-pesen/ https://postnonfiction.org/descriptions/amplifier2/ 
https://postnonfiction.org/descriptions/amplifier1/

Проект Amplifier уходит под воду, становится проектом Nautilus, чтобы в назначенный час всплыть на поверхность Окияна и вновь зазвучать амплифаером в полный рост!