SHUGAFRANCAPHICAL

ОТ АВТОРА (ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ)

Хронологически Shugafrancaphical (2007–2008) расположен между циклами «Снегознобов и Казубов» (2002) и «Гипноглиф» (2009–2013), которые большей частью вошли в одноименный второму циклу сборник «Гипноглиф» (Арго-Риск, 2012, год не должен смущать, поскольку часть фрагментов была добавлена после выхода книги). Shugafrancaphical же никогда не был опубликован полностью, зато фрагментарно присутствует (здесь с интонацией Димы Данилова) во многих журналах и альманахах: «Рец» № 49, 2008, «Воздух» № 1–2, 2009, «©оюз Писателей», № 12, 2010, «Акцент» № 1, 2011, «Русская проза» вып. Б, 2012, «Гвидеон» № 2, 2012, в сборнике «Аптечка сталевара» (Коровакниги, 2017).

Здесь представлена практически полная версия цикла. Один текст, «К истории арабо-израильского конфликта», я по ряду причин снял, зато два других — хронологически тех же лет — добавил.

Оригинальная редакция цикла.

* * *


ДЕНЬ ВНЕЗАВИСИМОСТИ

Мать одного будущего врача просыпалась, варила кофе.

Раннее утро. Что-то случилось со всеми словами, вообще со всеми. Они не то, чтобы перестали значить, они то, что надо, перестали значить. Мать одного будущего врача просыпалась, варила кофе.

Другое утро, другой день — один из тех июньских дней 1989 года, когда многие китайцы погибли на площади Тяньаньмэнь во имя свободы. Мать одного будущего врача была в те дни прозрачна для самой себя и абсолютно непостижима для окружающих.

Она любила китайские стихи, любила дальневосточную культуру — в то время подобное пристрастие ещё не было общеупотребимым. Друг её сына, позднее попытавшийся скроить свою жизнь по шестидесятническим рецептам, часто вспоминал одно китайское стихотворение, которое она попросила выучить.

Стихотворение, впрочем, не помогло: отказавшись от радикальной революционности в пользу лёгкого тарантинообразного криминала и удостоившись острой сердечной недостаточности в качестве причины смерти, друг её сына пережил «дедушку Дэна» всего на два-три часа.

Она была довольна, что её сын стал врачом.

Электрическая кофемолка однажды сломалась, пришлось покупать другую. В июне восемьдесят девятого новой кофемолке было уже четыре года. И несколько месяцев, что заставило улыбнуться: четыре года и несколько месяцев.

МОСКОВСКИЙ ДИАГНОСТИЧЕСКИЙ ТЕАТР

Злые города моего счастливого детства, Белфаст и Бейрут, продолжившие русский Серебряный век, где многие тоже были на эту букву. Белфаст и Бейрут для меня роднее, чем Блок или Балтрушайтис. Только для Белого сделаю исключение, только он смог сделать с головой подростка что-то такое, отчего больше не хотелось цепочки убийств на политической почве в качестве естественного, органичного обрамления дальнейшей жизни.

Белый дом девяносто третьего сделал и мой родной город чем-то вроде Белфаста или Бейрута, правда, совсем ненадолго. Четвертого октября я курил забористый драп на крыше сталинского дома, расположенного напротив бывшего здания СЭВ, и понимал, что мои детские мечты сбылись.

Тогда мне и пришла в голову мысль об этом театре, в котором реакция на игру актёров позволяет поставить зрителю окончательный диагноз.

ШЕСТЕРЯЩИЕ НА ФАНТОМ

Предыдущий рассказ можно считать пессимистической рецензией на книгу Дебора. Но Дебора, не справившегося со всеми своими задачами во всём их многообразии. А Дебора в своем роде пляшущего, Дебора теней. Командира союзов и повелителя междометий. Вбившего образ спектакля в разрушающееся тело повествователя. Раздираемого на всяко разно, на чёрт знает что.

Минусы и плюсы этих теней я не готов сейчас обсуждать. Гибрид камикадзе и бумеранга — обыкновенный военный лётчик. Свил, как говорится, в ветвях гнездо. В их безупречных переплетениях — ветвей, теней, соцветий. В ту самую минуту, когда некролог обретает смысл и значение некролога.

Единственный экземпляр «Общества зрелища», о котором стоило бы здесь говорить, был отправлен в станицу Синегорская Краснодарского края.

СЕСТРА

У одного предмета была сестра Джеральдина. Она была хрусталиком, не глазным, а просто маленьким кусочком хрусталя, помещавшимся на детской ладони куда как свободно.

Это была одна из немногих вещей, у которых есть личное имя. Своего рода Эскалибур. Дом, в котором жила Джеральдина, не мог похвастать богатым набором исторических предметов, и потому личное имя имелось только у неё одной.

Что ещё было? Кроме Джеральдины и её дома, из которого выходить разрешалось только со взрослыми, вы хотите спросить? Много чего было. Вот, например, была одна в высшей степени занимательная история.

В кустах вокруг дома завёлся вор. Сперва грешили на домашних животных, после — на диких, и лишь одна Джеральдина знала, как тяжело в этом мире даётся тайное знание.

Чья ладонь держит тебя сейчас, Джеральдина? Груба ли она, нежна, принадлежит мужчине или женщине, девочке или ребёнку — славянской ли внешности, африканской ли? Затрагивает ли эта ладонь вопросы религии и морали?

А ведь он любил тебя, мечтал, чтобы ты лежала с ним в одном гробу, Джеральдина. Но никого не мог об этом попросить перед смертью, потому что никто не знал этого секрета, самого главного, главнее прочих.

Если бы сейчас, в эту самую минуту, мы могли бы хоть что-нибудь изменить, я уверен, мы все были бы там. Просто для того, чтобы положить Джеральдину в гроб. Но у нас, по счастью или несчастью, такой возможности нет. А могла бы, не исключаю, быть.

АГЕНТЫ ЧЁРНОГО ДЖАЗА

Без лишних подчёркиваний — но с едва уловимым духом международной безопасности. Растерзанный эриниями тромбон на окраинах Лузервилля. Сломанный зонт подстреленной птицей говорит о свободе выбора.

Учитель риторики, убитый выстрелом в спину (а лучше — тремя) на выходе из подпольного магазина. Гранд Ма и Гранд Па, оба никакие, вместо лиц уже давно последствия ядерной катастрофы. Ядерной же зимы: заменимы ли в принципе эти злые уста, что целуют в макушку, никого не спрося. На опушке избушка, рядом три порося. Какой-то всё ж таки Лузервилль.

— А потом я целовал холодный, влажный лоб, и это осталось главным событием моей трудовой жизни. Что говорить, братские поцелуи с покойниками куда более верный хлеб, чем ремесло рецензента, даже если пишешь про музыку. Какую музыку? Ну вы расслышали правильно: музыку городской бедноты. Она для вас недостаточно бедна? На этот вопрос могу ответить только поцелуем. Нет, я не боюсь, что слишком холодным; скорее, прошу прощения, слишком горячим по отношению к вам, так и вижу эти восковые галереи полярной ночью. Но южнее или, наоборот, севернее, в зависимости от того, с какой стороны от экватора мы находимся, — да, мои поцелуи могут пропасть впустую. Открою секрет: для меня это грошовая, копеечная пропажа. Мне приходилось терять такое, отчего ваша шерсть — будь у вас шерсть — встала бы дыбом. Маленький серебряный колокольчик звенел в груди у каждого, и это мешало Петру слушать музыку.

НЕТСКЕЙП, НЕСКАФЕ

Короб лучевой не маячил. Их имена сотрёт август девяносто восьмого, не в том смысле, что совсем сотрёт, но как-то неуловимо до тошноты видоизменит, переставит ударения в фамилиях, трансформирует уменьшительные. Но это в будущем, а пока в доме трое, скоро будет четверо.

Кенни вернётся отмотать плёнку, со всей религиозностью. Но это в будущем он будет кое-кому объяснять, что Кенни произошёл от кентавра, и даже известно, как того кентавра зовут, а пока что он четвёртый, просто четвёртый.

Я скажу тебе так: ты ведь ничего не помнишь, не хочешь ничего помнить. Но у меня есть несколько аргументов, несколько весомых аргументов, чтобы заставить вспомнить, кто ещё там был, кроме Кенни-Константина-Центавра. У! У! У!

Напоминает рыбную ловлю, рыбалку. Почему тебя тогда — уже тогда — звали как персонажа «Южного парка»? Как звали остальных? Это были мужчины? Женщины? Свиньи?

Несколько номеров «Юного натуралиста», «Юного химика», «Новой Юности». Здесь медленно наступает сбой в моих вопросах, более серьёзный, чем несуразность твоих ответов. Смотри, видишь, в чём фокус? Это очень серьёзно, умоляю, не отвлекайся.

Так я получил недостающие имена. Два Виктора, один Сергей. Всё в порядке: никаких натуралистов, никаких дач, никаких бань, никаких августов, сентябрей и октябрей. Про октябрь — для тебя специально, у нас ведь это был опознавательный месяц, по нему мы опознавали друг друга, наших друзей и наших врагов. Никаких журналов на заднем сиденье, никаких «Столичных», а за «Распутина» могут, знаете ли, кастрировать.

Но помещение было. Я с особым удовольствием говорю: помещение. Два Виктора поместили одного Сергея, дорогой Константин. Или так: один Сергей и один Константин поместили одного Виктора, дорогой Виктор.

NUROFEN BLUES 2007

Как там у Гребенщикова: пьяный в снегу при свете голой луны? Ну так считайте, что мы тут рассказываем про одного хорошего человека, который всё, что хотел, — повторить ошибки, сделанные другими. Не герой, прямо скажем. Поэтому нурофен.

Не вышло Эросом, возьмём Танатосом, в двух словах.

БЛИЗЛЕЖАЩИЕ ПОСЕЛЕНИЯ

— Холоден или горяч, холоден или горяч?!! — истерично, будто сопля к рукаву прилипла.

— Ты прямо как на плацу, — ну надо ведь человека успокоить. — На первый-второй рассчитайсь, что-то вроде того, вот как это со стороны выглядит.

— Со стороны?!! — взвизг, но с некоторой холодцой.

ТРУДНО ОСТАНОВИТЬСЯ СО СТИРКОЙ

— Что ты говоришь? Извини, я плохо слышу из-за воды.

— Я говорю, что мы потребляем не определённый молекулярный состав предметов, а только их названия. Что ты там стираешь?

— Вчера ещё замочил. Всё, выключил. Говори.

— Так вот, к примеру, когда мы пьём водку или ставимся героином, мы ведь не их состав употребляем — там вообще всё что угодно может быть — но именно водку или героин, непосредственно их имена. Понимаешь? Мы ведь сами только лишь имена, как и потребляемое нами — лишь имена. А все молекулярные расклады ни нас, ни вообще кого-либо на свете ни с какой стороны не касаются. Ну то есть вообще!

— Можно я снова включу?

— Ты хоть понимаешь, что именно сейчас ты будешь стирать? — вопросом на вопрос, в лучших традициях.

И ещё, спустя несколько минут, несколько столетий, несколько сотен невинных жизней:

— И вообще, зачем у нас машина стоит? Ластиком как-то привычней, да?

Я ХОЧУ БЫТЬ ТВОИМ ПСОМ

Старая песенка Игги Попа, впоследствии переиначенная «Сексуальными Пистолетами», всегда напоминает мне единственный случай в моей жизни, когда я действительно хотел быть твоим псом.

Вечерело. Мы зашли в подъезд, и я понял, что потребность в полном обладании может быть удовлетворена лишь в ситуации столь же полного подчинения. Затёртая сентенция Прудона — «Собственность — это кража» — не то, чтобы спасла меня в тот момент, но поставила всё на свои места.

Сейчас я думаю, что это было проявлением религиозного чувства.

ОСТРОВ

— Враньё!!! — хором ответили мы, не сговариваясь.

— Ни для кого не секрет, что образ острова — один из наиболее ненавидимых мной. Мне кажется, что в нём скопилось столько грязи и фальши, сколько потребно как раз для создания, будь он неладен, острова: насыпного, естественного. Что более естественно, чем когда из насыпанного в кучу мусора — душевного, культурного, биологического — вдруг будто по мановению дирижёрской палочки возникает остров? Здесь напрашивается рифма с острым: все остроты и каламбуры, острота высказывания, даже острая пища и, как результат, вред от острого — всё в копилку, всё в одну кучу, всё в остров. Каламбур, как видите, рвотный: меня сейчас вытошнит всеми этими бесконечными островами, всеми уединениями и космическими одиночествами — вытошнит прямо в зал, будь передо мной зал, или куда попало, если зал по каким-то непостижимым причинам отсутствует. Непостижимая причина, меж тем, может быть лишь одна: зал — это тоже остров, островок спокойствия и умиротворения в бушующем океане современности, а меня ведь не может вытошнить в то, чем меня тошнит, правда? Я спрашиваю вас: правда?

— Враньё!!! — снова ответили мы.

СЕРЬЁЗНЫЕ ЛЮДИ

Эти горячие, судорожные призывы. Три юмористических шага.

Промозглые кредиторы спускаются с пятого этажа. Сосчитать количество их прошлых и будущих прегрешений у вас просто не хватило бы математических способностей. Если бы хватило, буду честен, я навечно прекратил бы заниматься политическими и экономическими прогнозами.

Кредиторы спускаются с пятого этажа. Лифт Шарко мелодично позвякивает вслед их неостановимому движению вниз, которое только крайне ненаблюдательный человек мог бы назвать падением.

Три неосторожных, случайных шага.

ТА САМАЯ ЛЁГКАЯ АНТИБУРЖУАЗНОСТЬ, О КОТОРОЙ МЫ ТАК ДОЛГО МЕЧТАЛИ

Кроме тебя, все, кого я любил, умерли. С ними теперь как-то проще: мёртвые покладистее живых. Мне поэтому и тебя удобно причислять к их числу, не столько из-за прогнозируемой в таких случаях некрофилии, сколько по причине стремления к элементарному бытовому комфорту. Да, можешь считать это трусостью, это и есть трусость, но компанию я тебе подобрал не из худших, тут уж постарался.

Странно представлять, что ты можешь покинуть меня каким-либо иным образом. Странно — здесь самое подходящее слово.

САМАЯ ВКУСНАЯ ПИЦЦА В МИРЕ

Вечно ремонтируемая улица около железнодорожного вокзала, давшего имя любимому фильму Брежнева. Десятое ноября, двадцать шесть лет со дня его смерти. Рядом ещё две пиццерии, но вкусно готовят только в одной, самой тесной, самой грязной, самой неприхотливой. С вокзалом отдельная история, сейчас не об этом.

Мне бы хотелось составить — в перспективе — некоторый список предметов, утраченных при тех или иных обстоятельствах. Изрядная доля абсурда, таящаяся в этом намерении, вынуждает меня писать про всякую ерунду, а именно: тяжёлые наркотики, генеральные секретари, пицца. Если из чего и мог состоять настоящий панк-рок, так только из этого.

Как шутил один не очень хороший человек, когда-нибудь мы все договоримся о встрече.

ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ

Столкнувшись — будто бы вновь — с некоей старинной инфекцией, волей-неволей приходится прибегать к столь же старинным жанрам. Мемуары, эпитафии, поддельные рецепты и документы — сыпятся сверху подобно старой штукатурке после случайного взрыва. Это не совсем то, что можно было бы назвать эстетическим завещанием одной парижской американки, но с точки зрения народной медицины я, несомненно, прав.

Другой американец, живший южнее, в северо-западной части африканского континента, называл человеческим вирусом то, что, по правде говоря, в наше время может считаться каким угодно вирусом, не обязательно человеческим. К примеру, марсианским. Величайшие безумцы уже доказали нам свою правоту. (Здесь нужно заметить, что среднестатистический образ безумца стремительно молодеет: живописные лохмотья прекрасной эпохи безвозвратно отступили перед спортивными костюмами в несмываемых пятнах.)

Финальной сцены не будет.

Этот небольшой роман завершится в лаборатории — лабораторным же образом. Главные его герои продолжат свою жизнь в опытах, которым завещали свои тела, души и смутные подозрения. А несколько побочных сюжетных линий, по традиции, предстоит завершить читателям (если, конечно, их антивоенный потенциал будет достаточно самобытен).

НЕДОРОГИЕ СЪЁМНЫЕ ПОМЕЩЕНИЯ

Как известно, главная тайна 1993 года скрывалась в однокомнатной квартире хрущёвского дома на улице 1905 года. Панельную пятиэтажку в итоге снесли. Мне довелось побывать там в сентябре 1998 года, через пару недель после дефолта.

Квартиру снимал мой друг, ко времени упомянутого визита проживший в ней около полугода. Менять жильё он не собирался: дефолт сильно ударил его по карману, но не настолько, чтобы загнать в параллельное измерение. Работал он поблизости, кажется, верстальщиком в издательстве «Аванта Плюс». Мой друг сказал:

— Перед тем, как я сюда вселился, здесь долгое время никто не жил. Владельцы нелегально свалили на Запад ещё в конце восьмидесятых, каким-то абсолютно невозможным образом, — и об этом никто не знал, кроме двух-трёх друзей, одному из которых квартиру в итоге и продали. Вернулись на пару недель, оформили документы и всё. Новый владелец стал искать жильцов. Нашёл меня.

Далее последовала абсолютно невероятная, абсолютно немыслимая история. В заключение он сказал:

— Открой шкаф. Ты увидишь то же самое, что и я.

Подумав, я ответил:

— Выключи электронную музыку. Хочу тишины.

ЗАМОРОЖЕННЫЕ ОВОЩИ РОССИИ

Воспринимая русофобию как простое, естественное и общедоступное чувство, трудно понять твоё горячее пристрастие к известной северной стране, если не знать одну небольшую деталь, которая окрашивает предысторию вопроса синим цветом старинных продуктовых витрин и дезинфицируемых больничных палат. Легко представить более или менее свежего человека на этих витринах.

У нас в отделении лежал один такой овощ. У него не было своей койки — он бы и не запомнил её. Пациенту дозволялось спать где придется. Поэтому когда ты спросила, не являешься ли, часом, настоящим антихристом, то я сразу вспомнил этого человека. Будем честны: его поведение намного больше твоего смахивало на поведение грамотного антихриста, аккуратно расфасованного в полиэтиленовые пакеты той или иной массы, реализуемые сперва через оптовые, а после и через розничные торговые сети.

Ещё раз повторю: это рассказ о русофобии, коррупции и подлинной демократичности, написанный для одного реально существующего человека и нескольких реально существующих коллег по борьбе. Если с первым всё ясно (в лучшем смысле этого слова), то о борьбе — чуть подробнее. Потому что это — вольная борьба и силовой приём. Почти такой же силовой приём, как и тот, что упоминался одним временным жителем станицы Синегорская около пятнадцати лет назад. Процитируем: «Я силовой приём и я знаю об этом». Здесь, наверное, следует уточнить, что мы говорим о русофобии в медицинском смысле, в лучшем смысле этого слова.

ГАЛЕРЕЯ ШИЛОВА В 2009 ГОДУ

Одна гражданка Российской Федерации держала в руках моток бечевы. Она принимала антибиотики, дышала заражённым воздухом нескольких промышленных городов, лет двенадцать назад родила сына, и в целом всё у неё было неплохо, то есть даже хорошо, если немного подумать.

Моток бечевы она держала, чтобы обвязать средних размеров коробку.

— Вы, наверное, педофил, — говорил в это время её сын некоему человеку, стоявшему около портрета одного иностранного государственного деятеля.

Здесь нужно заметить, что юноша частенько смотрел на досуге крайне циничную анимацию.

— Нет. Я просто очень плохо себя чувствую.

— Не похоже. Зачем бы вы тогда стали со мной говорить?

— Не могу определить по лицу этого человека, подонок он или нет. А хотелось бы, вот и понадеялся на молодежь.

— Если человеку плохо, то такие вещи не имеют значения.

— Резонно, хлопчик, резонно. Я вот хочу кофе, например. Можно уйти отсюда, из этого ада, у меня остались деньги на кофе.

— Вы все-таки педофил, дяденька. Или наркоман героиновый. Никуда не пойду, давайте вместе картины смотреть, раз уж вам так плохо, — ёрнические нотки были подхвачены, мальчик был сообразителен не по годам. — Картины тоже плохие, вам должно быть приятно. Но лучше бы вы повесились.

Картонная коробка со свиной головой внутри ещё сыграет свою зловещую роль.

ИЗ ГАЗЕТ

Из названий газет, если быть точным. В том смысле, что сделано из газет. Вот уголок «Коммерсанта», а вот в самом низу виднеется кусочек «Les Nouvelles de Moscou» едва ли не семидесятых годов. Значит, эта куча собиралась здесь достаточно долгое время, несколько десятилетий. У неё есть имя, есть фамилия, но она сделана из газет.

Куча говорит. У неё неплохие шансы стать штабелем, но не хватает заботливых рук и, по-видимому, бечёвки: куча большая. Из газет можно многое узнать, и она говорит языком газет, каким же ещё.

Языком заголовков —  мелкий шрифт уже никто разобрать не сможет.

Никогда, совсем никогда.

Просто не в состоянии будет разобрать, будем откровенны.

Без сомнения.

Но и заголовки всё тяжелее понять.

Остаются лишь названия, мне так проще говорить об одном известном теле. Живом, интеллектуальном, — да, но — куча кучей, вы же видели, и говорит языком газет. Мелкий шрифт уподобим порам на этом теле: если не приглядываться, так их и не видно. Вот и не надо приглядываться, прошу простить некоторую резкость. Вот вокруг дача, рядом сад, речка, школа — что ещё нужно? Для ориентации в пространстве, вот о чём речь.

РЕМЕСЛО КИНОКРИТИКА В НАЧАЛЕ ЗИМЫ

Когда ты умрёшь, а меня посадят, про наших детей снимут фильм.

Фильм, разумеется, будет безнадёжно плох; пара наших общих знакомых, тем не менее, сочтёт нужным внести его в свои персональные рейтинги, подводящие итоги года, — в первую очередь по этическим соображениям: всё-таки не о чужих людях кино. Кое-кто, напротив, ровно из тех же соображений напишет правду: люди — хорошие, детей — жалко, фильм — ниже плинтуса. Почти не сомневаюсь, что душой буду на стороне последних — если хоть на чьей-либо стороне смогу быть душой.

Отдельное место, как обычно, будет занимать так называемый «Рейтинг Лилит»: тяжелые, безвкусные, подчас оскорбительные попытки предвосхитить идеальную позицию кинокартины в соответствии с неким «гамбургским счётом грядущего» традиционно вызовут всеобщее отвращение.

ЛИШНЯЯ ТОЧКА НАД БУКВОЙ «Ё»

Судьба щедра на циничные подсказки: кому-то выделена избыточная память тела, кому-то, напротив, — способность называть вещи своими именами, не испытывая при этом ровно никаких чувств.

Эти подсказки плохо пригодны для литературы, чему есть масса разнообразных примеров. Взять хотя бы ахматовскую «безгеройную» — вспомнить бы, по чьему выражению, — поэму. В ней многие упомянуты, и в частности упомянут некто, скроивший свою жизнь по лекалам среднего Педерсена.

На данном примере мы видим безусловное присутствие означенных подсказок, подсказок судьбы, но не видим ни малейшего механизма, запускающего процесс сопереживания или понимания — даже самого поверхностного свойства. Поэтому я стараюсь, чтобы узел на верёвке вокруг моей шеи был спереди, а не сзади. А то столыпинский галстук в столыпинском же вагоне — это как-то чересчур. Как-то слишком. Ещё лесопилку кто-то упоминал.

Да, лесопилку. О, сколь цветущей она была, выстроенная, подобно Нью-Йорку, выстроенному вокруг статуи Свободы, вокруг одной не вполне легальной русской буквы.

Отличная лесопилка.

БАРАНЫ В СУПЕРМАРКЕТЕ «ТЕХНОСИЛА»

На самом деле — это вараны. Тут даже непонятно, как дальше писать рассказ.

Никак, наверное.

Но несколько вещей всё же следует добавить.

Настоящим штрейкбрехером он так и не стал. Всё валандался где-то в поле, никогда не поспевал вовремя, а вот урожаи на огороде были феноменально высоки. По сути дела, он так и остался крестьянином, не чувствовал в рабочем классе своих, и когда его уводили — пел пьяным голосом песню про каравай, хотя был абсолютно трезв.

Горькая судьба. Но не горше, чем у режиссёра Романа Полански, к примеру. И уж точно повеселее, чем у пассажиров тонущего корабля.

Хотите, я сделаю вам внушение? Вот смотрите. Я внушаю. Я внушаю вам, что вы никогда не видели, как забирали этого парня со своего огорода. Просто никогда ничего не видели.

СПЕРВА СУМКА, ПОТОМ ПАКЕТ

— Со словами «я знаю, что мне нужно» она оставила меня одного. На фонаре висеть за грехи, чужие грехи. На спинке стула! — так говорил-убивался Пиджак в секонд-хенде.

— Сперва сумка, потом пакет, — там же, в секонд-хенде, Джинсы попытались его утешить.

— Звучит утешительно, — Пиджак не считал нужным скрывать иронию. — Сперва сумка, потом пакет! Сперва сумка, потом пакет!!!