Last Minute Remix

Когда Капитонов ступил на ленту траволатора и поехал мимо цепочки неоновых ламп Дэна Флавина, он почувствовал некоторое умиротворение. Как будто он сейчас не в аэропорту, а в растягивающейся пинакотеке, где лампы его тёзки ещё недавно были по степени несменяемости сопоставимы разве что с чёрным летучим лекалом Луиджи Колани и полотнами членов “Brücke”.

Капитонов так давно не летал, что только что ещё страх, казалось, возобладает, и он сдаст билет или, если нельзя вернуть «горящую» путёвку, выбросит её в урну и вернётся домой. Страх передался Дану от родителей, у которых в то лето не шли из головы три катастрофы, произошедшие одна за другой. Все три  злополучных самолёта были анами десятыми, на которых они несколько лет летали на Чёрное море. И был ещё младенец в жутком аниме памяти, который единственный уцелел, потому что перед падением его успели положить в дорожную сумку. Мама Дана вспоминала везучее дитя через много лет в разговорах. Дан столько раз это слышал, что порой уже чувствовал себя самого тем ребёнком.
Дана роднило с ним его собственное второе рождение в два года, о котором газеты, правда, не писали… Так что бывают выжившие в авиакатастрофах, Дан недавно читал, хоть и не в газете, а в книге, но это была нон-фикшн, записанная колумнисткой FAZ, фамилию которой он успел забыть, история женщины, которая выжила после падения с высоты 11 км. До тех пор, пока весь СССР не рухнул, женщина молчала, КГБ запретил ей об этом распространяться под страхом едва ли не высшей меры.
Т. е. далеко не все катастрофы попадали в прессу, но родителям Дана хватило и тех, что попадали, и после того, как попадали, как антоновка, целых три кряду… Капитоновы испытали настоящий Angst и поехали в Сочи на поезде, повторяя: «Тише едешь, дальше будешь…»
И в дальнейшем вообще не летали с сыном.
Сами по себе летали в свои командировки, но с сыном — никогда. 

В следующий раз Дан полетел уже только, когда вырос, сам в свою командировку и мандражировал при этом так же, как только что. Но потом ему пришлось летать по работе ещё и ещё, и постепенно страх почти улетучился, однако всё это было в другом веке, а теперь, когда после длительного перерыва Дан вдруг поддался непонятному ему самому порыву полететь незачем куда незнамо… Возможно, как раз только для того, чтобы преодолеть аэрофобию? Чтобы — что? Чтобы – зачем? С последнего острова он сбежал на третий день и хотя это тоже было до потопа… что с тех пор изменилось? Только в худшую сторону: ядовито-голубая, как жидкость для очистки унитаза, вода с билбордов разлилась по всем экранам, песок рассыпался… в городе тут и там возникли кафе-песочницы и пальмы, похожие на муляжи, но на ощупь как будто живые, матерчатые шезлонги-гамаки, в которых можно просыпаться, как в песочных часах, с мохито в руке, зачем ещё куда-то лететь? 

При этом Капитонов не так мало времени проводил в аэропорту и в этом нет противоречия, просто аэропорт в какой-то момент стал для Капитонова местом свиданий не со светлым, как лагуны на билбордах, будущим, а с его, всё более полным лакунами, прошлым. Примерно раз в три года призрак из прошлой жизни пролетал «через Мюнхен». Ну, просто транзитом, пересадка в аэропорту Ш(с)трауса. Вполне подходящий для Дана аэродром – имени птицы, которая не летает, но зарывает голову в песок. Дан, если он хотел снова видеть человека, которого он смог вспомнить, ехал в аэропорт и проводил там некоторое время в разговорах. С бывшим однокашником, с дальним родственником, с «бывшей знакомой».  Одна, рассмеявшись в том же аэропорту, сказала ему, когда Дан произнёс эти слова, упоминая  другую: «Данечка, дорогой, запомни: бывших знакомых не бывает!» В тот раз промежуток между рейсами был длиной в световой день, и Дан, когда она позвонила, уговаривал её поехать в город, где она никогда не была — он ведь теперь, как никак, профессиональный экскурсовод и сделает ей фичу лайв. Но она сказала, что никуда не хочет ехать, просто посидеть, поболтать, давно не виделись. Дан так прижился за день в аэропорту, что почувствовал себя там, если не совсем, как дома, то как в «Терминале» Спилберга, так точно. И перестал тогда воспринимать это место, как стрёмное, но теперь, приехав в аэропорт, чтобы использовать его по назначению, он, как мы уже заметили, заволновался.

Пока ощущение тотальности инсталляции не повлекло за собой нечто
вроде покоя покоев… пинакотеки. Лампы всё ещё идут чередой, теперь они светятся сиреневым светом, Дан думает о том, что у них внутри, инертные газы… как в нём самом – метан… но под более низким давлением, наверное, всё-таки… а в зелёных вроде как даже ртуть, парЫ ртути… он погуглил… и вспомнил, как мальчишки в его дворе метали неоновые лампы в стену дворового трансформатора, кто-то выложил несколько на мусорной свалке. Лампы, разбиваясь, пукали. Сам ты старый пердун, – думает Дан, – alter Knacker… они гулко ойкали… “Кого я вижу! — говорит Дан, доставая из-за пазухи серебристую, как биплан в руке его визави, фляжку и ею же салютуя. — Ваше Величество, не надоело вам играть с кукурузником, может, бросите его и сыграем в «городки»?” 

Когда-то его не то чтобы гость, тогда ведь и в самом деле нужно считать аэропорт его домом, а это не совсем ещё так, он ещё не стал здесь домовым, как бронзовый Людвиг. Его одноклассник, переселившийся из Харькова ещё раньше и дальше, чем Капитонов — в Аделаиду… принял Людвига за второго мима за день… ну да, за живую статую, какие стоят в пешеходных зонах, позолоченные, посеребрённые, замазанные белилами с ног до головы. Какой-то шутник в тот день надел Людвигу тёмные очки для плавания. Одноклассник сказал, что утром, прощаясь с Парижем, в районе гостиницы видел полностью серебряного Чарли Чаплина, который, чертыхаясь, катил за собой серебристый постамент. Перелетев в Мюнхен и увидев Людвига II, которого, он, впрочем, принял за Ницше… а когда Капитонов сказал «нет!», однокашник высказал вторую гипотезу: «Орвилл Райт?» и хотел кинуть монетку, хотя перед Кини не было ни кепки, ни миски, как перед серебряным бульдогом в таких же точно очках, что стоит на Одеонсплац у дверей парикмахерской.

Дан, кажется, последним проходит чек-ин, в наполовину пустом самолёте он садится у окна, смотрит на сиденья возле себя, думает, что если никто не придёт, он заляжет на бок и попытается уснуть, ночью не получилось. Разве же это запрещено. С ногами не поместиться, нет, но поджав их… и так лететь, в позе эмбриона к точке возврата… Он пробует устранить преграду, поднять ручку кресла, что-то вроде бы вспоминает, ищет там в глубине какую-то кнопочку… когда приходят пассажиры с билетами на эти места.

И садятся на них, хотя столько пустых. 

Усевшись, начинают выяснять отношения. Кажется, в сумке есть беруши. Если он не забыл, конечно, полностью не спасут, свара слишком близко и громко, как будто в голове. Но с другой стороны, белый шум двигателя работает на него и всё это в сумме… в багажнике, да… Дан просит выпустить его в проход, поднимает заслонку, расстёгивает сумку, роется в ней, находит маленькую розовую коробочку. Давно уже распечатанную. Б.У.  “Ну и что? Это не их дело, это дизайнерские беруши, чтоб вы знали… Подарок бывшей знакомой, не выбрасывать же их после употребления, я мыл эту таксу с мылом, на ней совсем нет серы, так чего они так на меня смотрят, – думает Дан, – ах, они это рассматривают как демарш, как афронт… ну, я затыкаю уши, не имея возможности заткнуть рты… им нравилось, что их кто-то слышит, это им нужно… усну-не усну, по крайней мере, нет ощущения, что они перекрикиваются через среднее ухо.” 

Дан смотрит в иллюминатор на облака, опускает веки, а потом закрывает всё лицо ладонями и тело его сотрясается. “Gesundheit!” – слышит он сквозь силикон и кивает: “Danke”. И ещё раз чихает. Довольно громко, но не громоподобно, как дома. Если он в этот момент не сидит, а стоит, то автоматически совершает в конце притоп левой ногой. Подруга поначалу смеялась, а потом сердилась и говорила, что он это делает “на публику”, требовала от Капитонова, чтобы он чихал, “как все люди”.
“И где публика? – отвечал Дан, – и если я буду препятствовать выхлопу, я взорвусь”. В конце концов он итак взорвался, после чего Нину, что называется, ветром сдуло. Не факт, что чих был тому главной причиной, но поспособствовал. Когда её больше не было рядом, во время очередной сезонной простуды, или сенной лихорадки, вряд ли ковида, потому что это было вскоре после пандемии, и он ещё делал тесты… В общем, в какой-то момент стернутация Капитонова (sternutatio, чих.) приобрела дополнительные нотки. “А-а-а…” стало более мощным и напоминало теперь начало какой-то оперной арии, “и-и…” длилось не меньше и обросло обертонами. Потом он стал слышать это со стороны. Не эхо, не сразу после того, как. Тогда бы Капитонов понял, что в доме появился пересмешник. Но специфическое чихание раздавалось в разное время в разных квартирах, потом и в соседнем доме на балконах, потом и на улице под окнами. “Эк я их всех заразил, – думает Капитонов, глядя в иллюминатор на белое восковое дно. – Может, попробовать писать музыку? Вдруг получатся Ohrwurm Lieder? (нем., “ушные червячки”, “шлягеры”). Сквозь стернутации – в стерны (штерны – звёзды, нем). Если бы слон на ухо не наступил, я бы попробовал, а так… какой там орвюрм… Но, может, в другое окно овертона… инфлюэнция подсказка, марш в инфлюэнсеры. Капитонов явственно вспоминает, как на последнем своём острове заказал блюдо, которое ему назвали в ответ на вопрос, что едят местные, ну т.е. что они любят на самом деле, гехайм тип, специалитет. Зачерпнул чёрную массу, поднёс… и вдруг заметил, что гранулы в ложке шевелятся и поднимают крошечные головки, которые смотрят на него. Капитонову стало дурно, он сбежал, но что-то он успел услышать краем уха… А теперь реальность вокруг него такова, что хоть он и не может больше слушать говорящие головы, съевшие все другие медиа мира… он теперь не может их и не слушать. Они повсюду с ним, они в наушниках, тик такой у него, как и у всех, впрочем, не останавливаясь, он снова кликает, и головы начинают снова вещать, одна или две сразу, дуэли доуэлей. Головы в тысячный раз повторяют те же самые свои синекдохи и анекдоты про Штирлица с бородой.

Капитонов морщится, но слушает, как миленький, крутя педали, мелькают деревья, фонари, веси, взвеси, облака… Капитонов вдруг понимает, что единственный способ сбежать от них – это перейти по другую сторону экрана. Он останавливается, садится на скамейку, открывает свой собственный канал, и начинает нести пургу, ab und zu прерываемую стернутацией, пока не просыпается от прикосновения к плечу. Он открывает глаза и видит, что соседа рядом с ним нет. Пошёл в туалет. Женщина тихонько тянет к нему руку. А другой показывает на собственное ухо, берётся даже за мочку двумя пальцами, вряд ли этот жест означает «какая у вас милая моська». Нет, она что-то хочет ему сказать. “Могла я вас где-то видеть?” — слышит Дан, вынимая беруши. “Может, вы видели такую же таксу. Видите?” “Да, — улыбается она, — но её я раньше не видела. Хорошенькая. Но я имела в виду вас”. “А я, значит, не хорошенький.” — говорит Дан.

“Вы тоже ничего. Так я могла вас видеть, скажем, в фитнес-центре “Lucid”?” “Могли, — говорит Дан. — Хотя это невозможно.” “Это как? Вы себе противоречите.” “Нет. Я действительно заходил в ваш фитнес, но не думаю, что вы могли меня запомнить, потому что я был всего на одном занятии и это было очень давно. Я спросил вас, какие упражнения помогут уменьшить живот, а вы сказали: «Поверь, что бы ты ни делал, если не изменить питание, ничего не изменится, сколько бы ты здесь ни потел”. “Я так сказала? Может, я тогда была в раздрае… поссорилась с начальством, думала уйти оттуда, а потом всё это…” “Скорее всего, я просто на кого-то похож, мне нередко такое говорят, типа тип лица…”

“Так вы знакомы?” — спрашивает её вернувшийся приятель. Он не выглядит сильно удивлённым. Женщина объясняет ему, что и да и нет, а Капитонов тем временем возвращает в уши беруши.

Самолёт, подпрыгнув, превращается в самокат, кто-то один хлопает в ладоши, но никто его не поддерживает, нет прежних оваций, видимо, они вышли из моды с тех пор, как Дан летал последний раз.

У него только ручная кладь, он довольно быстро оказывается за порогом здания, где его встречают таксисты. Кажется, что он одного из них узнаёт, но это уже точно дежа вю, он здесь никогда не бывал. 

В машине Капитонов говорит, что его надо везти НЕ в гостиницу, а вот по какому адресу — он диктует, глядя на экран телефона. Таксист не может этого понять, такой, казалось бы, простой вещи. “Но как же вы будете…” – говорит он, и Дан повторяет ещё раз: “Отель мне не нужен, потому что завтра я лечу обратно, ночь проведу на берегу. Можете, если хотите, заехать за мной в полдень или в одиннадцать”.