Меланхолия и большое прошлое модерна

«Единственное стоящее чудо в Новом Завете»
Кристофер Хитченс

«Последние исследования ставят под сомнение историю о том, что Дилан Томас допился до смерти. То, что нью-йоркский доктор принял за белую горячку и лечил морфием, могло быть бронхитом или пневмонией, которые усугублялись с каждым уколом морфия – и после третьего из них поэт впал в кому. И все же нет сомнений, что Томас пил очень много перед тем, как попасть в больницу – ну и вообще большую часть жизни. Накануне он открыл бутылку виски Old Grand-Dad и предложил стаканчик уборщице в отеле. Затем, немало выпив со своей возлюбленной Элизабет Рейтелл, он вылез из постели в два часа дня и направился в бар, по возвращению из которого сообщил, что опрокинул 18 порций чистого виски.

Томас был склонен к преувеличениям. Однажды он хвастался, что выпил сорок пинт пива, а один из героев его книги рассказов “Приключения со сменой кожи” и вовсе бахвалился насчет сорока девяти пинт “Гиннесса” подряд. Бармен сообщил, что в тот роковой вечер Томас выпил от шести до восьми порций виски, а не восемнадцать. С другой стороны, американская (и континентальная, европейская) порция в два раза больше британской (40 грамм, а не 25; причем британская стоит больше чем континентальная раза в полтора…) И здоровье Томаса было разрушено годами потребления алкоголя и табака; страдая от подагры, эмфиземы и ожирения печени, он был физически истощен бессонницей. Диагноз при поступлении в госпиталь Святого Винсента мог быть ошибочным и больной нуждался в ином лечении, верно. Но это не значит, что Томаса не предупреждали».

Перед нами мир, которого больше нет – по крайней мере, здесь, в Европе, да и в Америке тоже. Мир, где живут большие поэты и писатели, не расстающиеся со стаканом, сигарета в зубах, они находятся в центре общественного внимания, куролесят с возлюбленными, пишут модернистские тексты, которые отчего-то читает относительно широкая публика, наконец, мир, где литератор, приехавший заграницу подработать курсом публичных лекций, может позволить себе просто так, между делом, выпить – ок, пусть не восемнадцать, но хотя бы восемь – порций виски в баре. И не разориться окончательно. Я пишу эти строки, готовясь пойти в гости к знакомой переводчице, которая живет недалеко от меня. Подарочная бутылка гасконского розового уже куплена. Она стоит чуть больше одной (!) британской (в два раза меньше американской и континентальной) порции виски в пабе ShacklewellArms, мимо которого будет лежать мой путь. Чтобы влить в себя количество алкоголя, которым перед смертью разминался (между двумя бутылками виски) Дилан Томас, мне нужно будет потратить пятьдесят фунтов примерно. На эти деньги в одиночку можно питаться неделю.

Да, это архаичный мир высокого модернизма, вымокший в дешевом алкоголе, высушенный табачным дымом. Маскулинный мир «больших писателей» (почти исключительно белых мужчин), сопровождаемых раскрепощенными подругами жизни – издательства борются за право напечатать их новый роман, критики создают и рушат репутации, на гонорары можно неплохо жить, иногда даже роскошно (вспомним «век джаза» Фрэнсиса Скотта Фицджеральда). И, конечно, алкоголь — лучший друг западного модерниста, он же – его убийца.

Процитированные два абзаца – из статьи Блейка Моррисона «Почему писатели пьют?» в субботней «Гардиан». По сути, это даже не статья, а пересказ содержания свежайшей книги Оливии Лэнг “TheTriptoEchoSpring”. В тексте Моррисона – довольно любопытном и поучительном – можно найти весь джентльменский набор для раскрытия темы «Писатель и алкоголь»: цитаты из патентованных литературных пьяниц Джона Чивера («Алкоголь и фантазия порождают схожее возбуждение»), Эрнеста Хэмингуэя («Пиши выпимши, редактируй трезвым»), Уильяма Фолкнера «Я обычно пишу по ночам. И виски под рукой»). Впрочем, Моррисон приводит и довольно трезвый взгляд на проблему: знаменитый выпивоха Кингсли Эмис (отец Мартина Эмиса) говаривал: «Тот кто пишет свои книги пия виски, а не между выпивками, дрянной писатель. Наверное, он американец» (заметим, что перечисленные мною выше Чивер, Хэмингуэй и Фолкнер как раз американцы). Конечно, в тексте Моррисона некоторое место уделено и рецензируемой книги: он пишет, что перед нами смесь травелога с литбиографиями Хэмингуэя, Теннеси Уильямса, Раймонда Карвера, Джона Чивера, Скотта Фицджеральда и Джона Берримана; Оливия Лэнг путешествует по тем местам, где жили, творили всяческое и пили эти авторы. Книга наверняка интересная (чего стоит одна история о том, как молодой Джон Апдайк зайдя за Чивером, чтобы идти с ним в филармонию, обнаружил того у дверей его квартиры совершенно голым, и совершенно пьяным; «его костюм демонстрировал некоторое сопротивление самой идее идти слушать симфонию, но я не мог предложить ничего более интересного, так что пришлось сконцентрироваться на том, чтобы запихнуть его в одежду»), однако интереснее другое. Что все это кончилось.

Писатели, конечно, пьют, но делают это незаметно, даже как-то стыдливо. Писательницы тоже мимо не льют порой, но культа из этого не делают. И правильно. Времена, когда алкоголь был топливом в литпроизводстве кончились; на смену паровым и дизельным машинам производства культуры пришли совсем иные девайсы и гаджеты. Дело не в наркотиках и наркотически прилипчивых абстиненциях. Дело в том, что большие пияные мужланы, воняющие табачищем и спиртным, ушли вслед за большими заводами, большими идеологиями, большими индустриальными городами, ушли вслед за модерном как культурно-исторической эпохой. Неудивительно, что в том же выпуске «Гардиан» — редакционный комментарий по поводу банкротства бывшей автомобильной столицы мира, города Детройта. Цитатой оттуда и закончу:

«Детройт – кладбище капитализма эпохи массового производства, некогда основы существования Соединенных Штатов и Европы. Это город, находящийся в процессе прекращения существования как города, его службы умирают, его кареты скорой помощи с медленным отчаянием выезжают из ворот приходящих в упадок больниц, его полиция и пожарные с трудом справляются с обязанностями. Эти разваливающиеся здания с выбитыми окнами маячат перед нами на телеэкранах и на страницах газетных приложений. Части города выглядят брошенными, как Чернобыль, или разрушенными, как Сталинград после боев. Если овцы еще не пасутся на развалинах форума, то они скоро там могут появиться; образы Рима и других покинутых городов древнего мира часто возникают у тех,  кто сочиняет либо некрологи Детройту, либо объявляют о его возможном возрождении в будущем».

Большая индустрия, большие индустриальные города, большие пьяные писатели, вливающие в себя по восемнадцать порций виски, ушли в прошлое. Будущее тоже ушло. Осталась меланхолия по тем большим временам, когда его можно было разглядеть, пусть даже в стакане.

***

Фотографии — А.Левкин