Это просто, как в классе, по учебнику Пёрышкина

Это примерное восстановление того, что я говорил на вечере «Алексею Парщикову 60. Памяти поэта. Презентация книги и номера НЛО. Новая сцена Александринки, СПб, 24.05.2014.»  (отчет есть тут). До меня выступили А.Скидан и Д.Голынко-Вольфсон, все ок, но у них (относительно меня) было больше теории. А у меня ее меньше, в том числе и потому, что я говорил после них. Вот что ли для баланса. То есть, это честно не так, чтобы подготовленный текст, а именно примерно то, что я говорил тогда.

Собственно, у меня пойнт был ровно в том, что есть некоторые нюансы с расположением теоретических и проч. фактур относительно Парщикова. Все это, конечно, имело место, но все чуть иначе — в основе было простой выбор: не чтобы выстроить себе агрегат письма, а потому что вот это — прёт. Потому что интересно. Мое заявление не является лирическим, но лишь указанием на то, что многие элементы как бы теоретической базы воспринимались не в связи с их общечеловеческой весомостью, а просто потому, что вот же круто же. Скажем, то же украинское барокко: стихи в виде ромбов и т.п. Тут интерес не к общетеоретическим обстоятельствам локального барокко, а просто: вот же! Соответственно, накопление таких моментов производило не столько подготовку теоретической базы, сколько желание иметь некоторую базу для того, чтобы из нее выцепить потом то, что требуется в данный момент.

Вообще, единственная идеологема, которую АП на моей памяти произвел, состояла во фразе о том, что мы – люди рая. То есть, не с неба скинутые, но рай – это место,  где интересно всегда. Ну а нам тут  вокруг всё интересно, вот и всё. То есть, как бы из жизни дервишей, а не аналитиков. Но да, полезно набирать разные штуки, чтобы иметь операционный запас того и сего. Что касается современного искусства (о связи АП с оным рассуждал Голынко), то тут вовсе просто. Это уж слишком теоретически, специально это не обсуждалось, но АП, по моему, воспринимал свою литературу просто как его часть, только словами. То есть, вообще никакие разделения в разговорах не имелись в виду никогда. Живопись и визуалку как ресурс он использовал, современное искусство знал — все эти флэш-арты на языке оригинала, репродукция Джаспера Джонса на кухне в однокомнатной на Соловьином и всякое такое прочее. В самом же деле, занимался просто современным искусством, только не через объекты-перфомансы-инсталляции, а поэзией. В остальном же механизм не собственно литературный. Вот иллюстрация – тут конкретная привязка к картине, но дальше-то все очень быстро уйдет в арт-объект совершенно иной природы (фрагмент):

Стража (По мотивам «Воскресения Христа» Пьеро делла Франческа)

Четыре солдата карательного отряда
заступают в ночь на дежурство. Тварь пустыни глаз отводит к виску
и следит, замерев. До чего же нарядна —
чешуйка к чешуйке и волосок к волоску!

Идут по дороге кольцевые солдаты, радиальные цели,
плоские тусклые каски, у первого панцырь шипаст.
Линзы надзора, чтоб копьями их не задели,
следуют на расстоянии и могут из виду пропасть.

Памяти им не хватило — всё медленнее возникали
указанные места. Что видели? Ахерон?
На спину перевернулись, как будто бы с рюкзаками
в плещущий резервуар попадaли вчетвером.

Вошли в резонанс с пустыней акупунктурные точки,
с ними вошли в резонанс черви, личинки, жуки,
одержимые скалы, издёрганные комочки,
зубчатый профиль буквы, написанной от руки.

Тела их теряли фрагменты, и разбредались потери
тихо по атласу мира, что случайно раскрыт
на климатических зонах, где разобщённые звери
высятся на рельефах — живущий и вымерший вид.

Так на дороге у камня раскинулись как попало:
полулёжа и навзничь, и упавшие ниц.
Дерево, ткани и кожи, керамика и металлы
в ожидании склеивающих, собирательных линз […]

Причем, там внутри нет никаких метафор. А если что-то покажется метафорой, то нет — там просто способ представить объекты, которые требуются тексту, потому что их ощутил автор. Вот, тут что-то новое, не имеющее стандартной дефиниции, его-то они слова своей взаимной расстановкой как-то выстраивают суммой своих взаимных расположений, обнаруживая заодно и сценарий их отношений. Это не сравнения и уподобления, а произведение элемента, только что отсутствовавшего.

Они вот что делают, если заморочиться: вытесняют свое отсутствие (они только что – до написанных слов) отсутствовали в обретающую форму суть. Конечно, субъектность автора тут вполне нетипична. Это ж он ведет некую линию от почти отсутствующей субстанции (в которой, при всей ее пустоте, ощущение себя все равно существует и, в общем, этой силе и равно) к приземлению, в прямом смысле — к воплощению субстанции. А тогда автор уже просто исчезает. Он что ли передает собственную субъектность именно вот этой материализующейся в штуку субстанции. Разумеется, с удовольствием проживая и переживая все, что происходит по ходу этого перемещения и всякий раз испытывая явное удовольствие от того, что кунштюк по материализации как бы небытия снова удался.

Конечно же, у Парщикова никогда нет прямых высказываний. «Я» или «мы», которыми иногда начинается или даже назван текст («Я жил на поле Полтавской битвы»), это — лишь обозначение той точки, которая входит в приключение и чья анатомия постепенно выстраивается, выстроится по ходу письма. Она сделается такой, чтобы все пишущееся смогло произойти. К концу стихотворения эта точка и будет его автор.

Любопытно мнение типа, что Паршиков более интересен ранний, который именно в «Выбранном», а потом что-то как-то уже не так. Ну да, известная заморочка: если публика восприняла автора в определенный момент, то она не рада его изменениям. Чем дальше человек работает, тем меньше зрителей рядом. Но тут вот еще что: в случае Парщикова сначала происходило, что ли, утверждение и даже самоописание самого автора. Будто он – сам существовавший невесть где – постепенно вспоминает, кто он и постепенно возвращает себе свои умения. В письменном виде и публичным образом. Иногда и такие истории воспринимаются с массовым энтузиазмом. В самом же деле, вах! Наглядно появилась принципиально новая сущность.

А что делать автору, когда он себя окончательно вспомнил? Два варианта: описывать из этой позиции все, что вокруг, или этот свой механизм как-то усовершенствовать дальше. Отапгрейдить то существо, которым являешься. Тут обычно все происходит само собой, хотя и не без перебора обоих вариантов.

Вот есть, например, математика, а есть — прикладная математика. Вторая не развивает исходную дисциплину (хотя и может этому косвенно способствовать – ставя задачи), она внедряет структуры и методы в быт: это ее функция. В литературе то же самое – или это дисциплина, ищущая основания в себе самой и развивающая себя (но она реализует и определяет и схему восприятия, а еще — много чего еще). Или используется как набор методик, чтобы рассказывать истории, сообщая о чувствах физлица в неких исторических обстоятельствах (АП этот вариант испробовал в Cyrillic Light: не зацепилось, имхо).

Так что первый вариант. Пока автор становится собой, работает общепонятный сценарий. По крайней мере, обстоятельства автора узнаваемы читателем. Но потом, когда он уже совпал с собой и, занимаясь литературой per se, работает дальше – там уже бытовых историй (всякое там становление и развитие) нет. Общедоступная часть закончилась, дальше интересно только тем, кто понимает, что тут за игра.

Что дальше? Поэзии тут сложно, уже требуются невербальные ходы, предполагается выход за язык вообще. Проза это еще как-то может устроить, выйти. Словами АП: «Он растерян, как можно от факта, что неизвестности больше нет. Осторожен, как если бы залито фотоэмульсией все кругом». В прозе, например, можно стыковать даже мусорные фактуры, работать будут уже и соотношения на всей длине текста, он более-менее длинный, а в поэзии как? Там надо быть четким, что означает полное включение в язык: делать ему любой upgrade, даже ломать его можно, но вывести в состояние упаковочной пленки — нет. Потому что — с чем останешься?

Здесь не бывает законченных историй, оформленных как  достижения. Не предполагаются, под ключ ничего не сдается. Там, что ли, жизнь, состоящая в принятии всякий раз все более сложных анатомий. Осенью 2007 года АП интересовала фигура коммуникатора, какого-то промежуточного элемента, который каким-то образом (тем или иным способом) связывает сущности различной природы. Что-то ему дался Клоссовски, «Купание Дианы», демоны-посредники и т.п

Коммуникатор производит вход в переживание. Это вариант посредника в самом тексте. Намеренное производство затруднений при чтении, может быть. Если посмотреть его стихи от 2005, примерно, года, то там видно: другая фактура, но тот же персонаж-посредник, что и раньше, давно. Им является сама строка. Некоторый модуль, представляющий автора – предъявляющий автора – внутри самого стиха. Некоторый гибкий модуль, не так, что лишь обозначающий свое присутствие, но вводящий свою меру и – фактически – динамику в окружающее пространство. Он окажется посредником между автором и производимым текстом, его из себя, собой организуя. Это сильный метод, вообще: так можно упорядочить любой хаос, не организуя его директивно и структурно. Впрочем, это уже теория, которую лучше бы расписать точнее, а не излагать вслух. Собственно, уже пытался, что здесь кусками и проборматываю, но там тоже осталось недорасписаннным.

В общем, в тексте может присутствовать автор не как человек и даже не как автор данного стихотворения. В виде некой субстанции, факта, единицы, управляющей-организующей противопоставление фактур: той, что им ощущается, и той, что будет реализована письменно. Не абстрактная позиция автора-где-то-там, а посредника между непроявленным отсутствием и записываемым текстом. Это не машинка, не внешнее действие, а иначе устроенное личное пространство, другое пространство как таковое. Вот, оно такое, что собирает в себя, точнее – собой — всё.

Так вот, через эту функцию посредника между пространствами, элементами пространств, их смысловыми единицами он изрядно расширил возможности восприятия и вовсе даже не только авторского. И даже не своего восприятия – а любого того, кто так ощущает, то есть — из этого уже и состоит. Контролируя или просто ощущая все эти свои связи между собой: отсутствующим всюду, но присутствующим всегда.

В результате вместе сошлись такие части человека (и чего угодно), которые не предполагали не то, что совместной деятельности, но даже и знания друг о друге. Впрочем, они никогда об этом и не думают. В итоге – появился пролом, проход к расширенному и дополненному представлению о собственном устройстве. Причем, данная благая весть явлена в формате «а есть на свете еще во-о-от такая штука, чесслово!» Переход расписан, жизнь на новой территории предъявлена, и она – хороша. Территорию можно расширять дальше. Это – с его стороны.

Читателю же предоставляется еще один мир. Он насквозь здешний, только ощущается другими рецепторами. С привычным он соотносится как обычно, проницая друг друга, как радиоволны и нефть, например. Ну да, он непривычный, в нем надо освоиться и всякое такое. Но он есть и уже тут: «Это просто, как в классе, по учебнику Пёрышкина: вагоны тормозили, но скользкий багаж с пассажиром свой путь — продолжал…»

 

***

P.S. Фото в заголовке — отсюда.