Камера слежения

Дело было в Праге, в 2008-м, в самый разгар экономического кризиса. Я стоял на третьем этаже торгового центра «Ренессанс» в очереди в таиландский фастфуд. Передо мной были двое – интеллигентного вида парень в роговых очках, возомнивший, видимо, что он в Нью-Йорке или Берлине, и клерк местной породы, помесь кролика и колобка. Буфетчица улыбнулась мне как старому знакомому – еще бы, я ведь говорю с ней по-английски; ломаная новейшая латынь так сблизила нас, что мы даже киваем друг другу, столкнувшись на улице. То есть, конечно, сначала я буфетчицу не узнаю – без оранжевого фартука и зеленоватой подсветки пластиковых щитов с фотографиями блюд и ценниками – но она первая кивает, так что мне ничего не остается, как только отвечать ей. Я же сверхъестественно вежлив, это главное мое качество. Чтобы быть равнодушным, надо быть вежливым. Чтобы не сойти с ума, надо быть равнодушным. А сходить с ума в мои планы пока не входит. Так или иначе, на улице я машинально киваю ей в ответ, и только потом понимаю, кто это такая. Точно! Это же буфетчица из таиландской забегаловки в « Ренессансе». Она всегда говорит по-английски, что странно – уже столько лет в Праге, а чешского так и не выучила, даже какие-нибудь «объеднавка» и «богужел». Вон, вьетнамцы, так и шпарят на придуманном ими самими птичьем варианте чешского, китайцы щебечут, даже некоторые американцы. А она – нет. У таиландских – собственная гордость.

Интеллектуал взял домой коробочку с лапшой, клерк затарился чем-то острым с рисом, а я – никуда не торопясь, обстоятельно – замахнулся на целый обед из двух блюд:  spring rolls, лапша, да еще и бутылочка безалкогольного пива. Yes, Clausthaler, please. As usual. Она продиктовала заказ гигантскому парню с почти что ирокезом на голове, тайский панк схватил неслабую такую сковородку и принялся жарить на ней лук, побеги сои, что-то еще. Сковородка издавала удушливую вонь, но я ничего, мне хорошо, я, собственно, за этим и пришел. Да, раз в неделю, а то и два, я хожу в «Ренессанс» – поесть тайской снеди, прогуляться по торговым галереям, поглазеть на автохтонов, разряженных, надушенных, одномерных под этим неоновым солнцем, среди пластиковых стен, алюминиевых конструкций, манекенов, гигантских реклам разных там трусов и кремов. Ну, конечно, не только на автохтонов – ходят тут и туристические русачки, и украинские работяги, отмытые по случаю выходного от штукатурки и грязи, и экспатские мамашки с малыми детьми. Каждый за своим, конечно, но есть у них – да и у меня – и общая цель: спрятаться от серого, облупленного, засранного собаками города в сверкающем огнями, хирургически чистом, оживленном храме консюмеризма, в этом грошовом рае – а много ли нам, людям, надо? Мне – немного, это точно. Это раньше, довольно много лет назад, когда я только оказался здесь, прогулки по Старому городу, выходы к реке у Рудольфинума, блуждания по кривым переулочкам, тускло освещенным окнами пивнух, было, что называется, the must. А то как же, Прага, столица Центральной Европы, чуть ли не столица Европы вообще. Какое счастье – жить здесь, под сенью уродского барокко, среди домов, где бывал идиот Швейк, заливаться пивечком, лакироваться сливовицей, торчать от того, что вот он — новый Париж двадцатых, а вот — ты, типа, новый Хэм, или Генри Миллер… Несколько лет ушло, чтобы рассчитаться с этой чепухой, ни аванса тебе, ни пивной. Трезвость. Трезвость, бутылка безалкогольного пива в тайском фастфуде, торговый молл, похожий на любой другой консюмеристский цирк в любой европейской дыре. Сидеть за пластиковым столиком нежно-салатового цвета, ковырять пластмассовой вилкой в дымящемся на пластиковой тарелке холмике вонючей лапши, запивать все это дело плоским водянистым напитком, в носу свербит от хмеля, который щедрые немцы явно переложили в это псевдопиво, чтобы оно казалось пивом, а не псевдо. Глазеть – то внаглую, то исподтишка, на публику. Вот девица с парнем за соседним столиком: притащили из Kentucky Fucking Chicken напротив целое ведро жареной картошки, еще ведрышко истекающих генетически модифицированным жиром куриных конечностей, литровину кока-колы, сидят, воркуют, облизывают пальцы, кормят друг друга канцерогенчиками, нежность, любовь, чмоки. У нее, как водится, открывающие ползадницы джинсы, валики жира нависают над синим срезом, иссиня-черные волосы, красит их явно тщательнее, чем моет. Парнишка под стать – крепенький такой, плотно стриженый, штанцы тоже обнажают седалище, бледное, покрытое редкими прыщиками. Чуть дальше – семейство, дети визжат, носятся вокруг стульев, на которых немногословные взрослые сосредоточенно макают в майонез ломтики картошки из того же KFC. Откуда-то с потолка доносится любимая музыка торговых моллов – немного Стинга, чуть-чуть лысого Фила К., капелька Анны Иванны Ленокс, In the Death Car бедолагги Игги. Опять-таки, надо благодарить судьбу, что не какой-нибудь там рэппер Полтинник. В общем, рай, я не шучу.

 

***

 

Мастер равновесия, вот кто я. На плече рюкзак, в одной руке – поднос с двумя норовящими соскользнуть на светло-серый пол тарелками, пластмассовая ерунда недоношенных ножей-вилок, наконец, немецкий балласт бутылки из-под «Клаустхалера», увенчанной картонным стаканом из-под коки; если бы не тяжеловесная неметчина, уплыли бы тарелочки, как пить дать уплыли. Наконец, правая, свободная рука открывает козырек общей для всего обжирального крыла мусорки, прощай, обед, остается вымыть руки в сортире, куда сворачиваешь сразу после «Макдональдса». Все. Чист. Насвистывая  She loves you yeah yeah yeah, вдоль других едальных закутков, к эскалатору, встать на ленту, стараясь не забыться и не прикоснуться к резиновым перилам. А вот и шмотки. Тут есть все, чего только душенька, скиталица нежная, пожелает. Вот недешевая затрапезная одежонка в стиле «Время выйти погулять». Вот белые и желтые поло, по которым ползают фирменные крокодильчики «Ляфонтена». Вот километры мятого барахла, пошитого дальневосточными рабами каких-то то ли адвентистов-скандинавов, то ли сайентологов-киприотов. Вот костюмы от «Замка Ив», вот безупречные штаны от фирмы «Сен», вот блестящие черные ботинки от знаменитого «Лорана». Вот «Паганель Номер Пять», вот китаец «Ван Ши», вот японец «Тайро». Выгуливая глаза по сверкающим витринам, населенным бледноторсыми манекенами, я направляюсь в более приличный моему возрасту и кошельку «Бентам и Энгельс» — прицениться к потерявшим всякую ценность тряпкам уходящего лета. Заглядевшись на рекламное фото растрепанной девчонки, которая в дурацком блестящем платьице дует через трубочку шампанское прямо из бутылки (I die after every party), я наткнулся на старикашку с палочкой. Пардон. Сорри. Розовые щеки его дернулись в улыбке, и жена потащила старика дальше по сверкающим галереям – покупать, покупать, покупать. Интересно, подумал я, знают ли они, что каждая из купленных сегодня вещей может оказаться для них саваном? Что костлявая приберет к рукам в любом виде – в расчудесных льняных штанах от Previous, или в купальном халате от Duke Clarence, не побрезгует она и простецкой рубашечкой от чешских белошвеек. Она всякого любит, и беленького, и черненького, и чистенького, и пияненького. Будто почуяв неладное, старички обернулись, но я уже заходил в «Бентам и Энгельс», извините, дамы и господа, я ничего такого не думал, прощайте.

Отобрал пару футболок и направился в примерочную. Кивнув головой мрачной тетке на входе, получил от нее пару номерков, нацелился на дальнюю кабинку. Почему-то я старательно избегаю показывать фрагменты своих телес окружающим – и это при том, что летом наша чудная Прага зарастает бледным волосатым мужским мясом, вылезающим из-под коротких маек, дурацких семейных трусов, принятых нынче за «шорты»; животы, ляжки, икры – любые ухищрения, лишь бы не прикрыть этот антропологический срам, дать подышать биомассе, открыть ей мир, открыть ее миру. Одышливые белые уродливые люди, выдающие себя за какую-то капакабану, что бы это значило для нас всех, для этого мира, куда мы катимся? Вот такие вопросы я задавал бы себе, приди мне охота задавать вопросы, но ни охоты, ни расположения к вопрошанию нет как нет уже много лет, оттого ограничимся тем, что исключим попадание лишних для окружающих глаз кусков собственного тела в зоны внимания, точнее – невнимания, окружающих. Я задернул шторку и принялся снимать майку.

Потянувшись за вторым по счету уцененным продуктом господ Бентама и Энгельса, я уронил первый, уже отвергнутый, и посмотрел на пол. Из-под перегородки медленно, осторожно, старательно огибая малейшие выпуклости, текла густая алая жидкость. Будто кто-то, азартно скидывая старый прикид, разбил купленный в этом же шоппинг-молле кетчуп «Хайнц» (я сразу узнал этот превосходный цвет!) и вот теперь помидоровая жижа заползает в мои частные владения, то ли дразня, то ли пугая. Тарантино, бля. Но нет, алая жижа двигалась явно быстрее, чем, по моим представлениям, распространяется «Хайнц» из разбитой бутылки, быстрее и как-то требовательнее. Я отодвинулся несколько назад к противоположной стене, наблюдая, как красная лужа приближается к моим кедам, наконец, когда отступать было уже некуда, перешагнул через нее, отдернул занавеску и вышел в коридор. Там не было ни души. Мрачная тетка, имитировавшая церберство еще несколько минут назад, растворилась в просторах «Б и Э», покупателей в примерочных явно не было, кроме соседней кабинки. Я прокашлялся, постучал по перегородке и попытался соорудить любезную тираду по-чешски. Мол, проминтэ, цо за страшне червена… и так далее на диком хлебниковском наречии, которое в моей голове заменяет не только чешский язык, но и несколько иных славянских – гоп до кучи, так сказать, чтобы не растеряться, оказавшись в Польше или Сербии. Впрочем, мои лингвистические старания не были удостоены ответа, за задернутой занавеской было тихо, ни шороха, ни вздоха. Я постучал еще, выудил из памяти еще несколько бесформенных шматов славянщины – no  reply. И только тогда я рискнул просунуть голову между грязноватой тканью и пластмассовой стенкой, и увидеть, то, что я увидел.

Она лежала как в нуарном фильме – блондинка в трусиках и черных чулках, на боку, прижавшись к полу левым ухом, одна рука заброшена за голову, другая вытянута вверх, будто она пришла первой в каком-то странном забеге, разорвала финишную ленточку и тут, на полном бегу, на последнем дыхании, была сражена пулей. Но это была не пуля, точно не пуля. Кровь вытекала из продолговатой раны на спине, под левой лопаткой, красный ручеек проложил себе по телу кратчайшую дорогу к полу, там образовалась лужица, и уже оттуда кровь двигалась дальше – под перегородку в мою кабинку. Мне вдруг пришло в голову, что то, что я принял за кетчуп «Хайнц», добралось уже и до следующего отсека примерочной, но там не было никого, так что принимать решения придется мне и только мне. Платье в синюю и красную полоску аккуратно висело над трупом, словно душа убитой созерцала брошенное тело, вот ведь до чего доводят дикие излишки советского самообразования подумал я, задернул было шторку, вовремя остановился – на этот раз излишек литературщины пришелся как раз кстати: Шерлок Холмс dixit – никогда ничего не трогать на месте преступления. «Но преступление ли это?» — с надеждой промелькнуло в голове. Конечно преступление. Ее же убили, не видишь, что ли.

И я отправился на поиски людей. Самое удивительное – их не было в торговом зале. Владения Иеремии Б. и Фридриха Э. опустели совершенно, зала была заполнена лишь бесконечными рядами с сотнями маечек, рубашечек, пиджачков, распятых на плечиках с неизменными именами на шейках – S, M, L, XL, XXL. Колонны задрапированных плечиков перемежались колоннами обвисших брюк: так они и маршировали по пустому магазину – ноги отдельно, торсы отдельно, будто персонажи «Зомби-призраков-25». Те, кого пока не допустили к параду, в свернутом виде аккуратненько ждали своей очереди на полках. С потолка изливался сладкий Take That — how deep is your love, разобрал я в звуковом фимиаме, в другой ситуации было бы даже забавно сопоставить все это, свести в одну картинку – рубашки, брюки, песенки, все-все-все, собственно ради этого я и остался в этом городе, когда сюжет, приведший меня сюда, был исчерпан, но все как-то не удавалось, в общем, стоит потом прийти сюда специально за этим, но не сейчас, черт, куда же вы все тут подевались? За витринами, по торговым галереям молла ходили люди, разговаривали, улыбались, жестикулировали, поглядывали на меня, на плечики, на манекенов, не выказывая никакого удивления тем, что в магазине совсем пусто, никого, кроме какого-то типа с раскрытым от удивления ртом. Я даже успел злорадно подумать, мол, вот переполошатся голубчики, когда узнают, что здесь стряслось, какие тут муаровые нуары проистекают, какие кетчупы разбивают, каких блондинок убивают… Черт. Убивают. Хоть одна душа тут есть?

У меня был выбор – либо искать кого-то в закоулках «Бентама и Энгельса», либо выскочить, вопя благим матом, туда, к покупателям, звать полицию, скорую помощь, адвоката, прокурора, священника. Улыбающиеся рожи по ту сторону магазинного стекла заставили меня принять первый вариант: как я им все расскажу? на каком хлебниковском наречии? сколько пройдет эонов, пока эти идиоты поймут, что произошло и что надо делать? А потом придут полицейские, серые помятые люди с немытыми волосами, в уродливой форме. И объяснять все придется по-новому. И первого, кого они схватят, окрутят, заметут, заментуют, буду, конечно, я, и отпустят они меня нескоро, ох нескоро. Так что лучше искать кого-нибудь здесь, рассказать им по секрету, что же тут стряслось в этой их раздевалке, пожалуй, потребовать даже объяснений, мол, меряю ваши шмотки, никого не трогаю, а тут девушек убивают, чуть в крови не вымок в вашем заведении, безобразие, я буду жаловаться, буду подавать в суд, требовать выплаты моральной компенсации, вот. Порыскав еще для очистки совести между пустыми рукавами и пустыми же брючинами, я направился к двери, за которой, по моим расчетам, должна была скрываться администрация магазина.

За дверью начинался длинный светло-серый коридор, вдоль него — еще несколько дверей. Проходя, я дергал за ручки, но бесполезно, все заперто. Коридор упирался еще в одну дверь, когда я подошел ближе, то обнаружил, что она немного приотворена. Я заглянул в щель – это был пульт видеокамер «Бентама и Энгельса», у пульта сидел человечек в серо-голубой униформе и неподвижно смотрел на десятки серых экранов, выстроенных перед ним. На столе была разложена нехитрая снедь, рядом стояла бутылка пепси, с края свисала страница недолистанного таблоида: яркая желто-розовая голая журнальная задница и сине-красная этикетка пепси несколько смягчали общую мышиную палитру комнаты. Хорошо, уж эту-то идиллию придется нарушить, ничего не поделаешь, я открыл дверь, поздоровался и принялся говорить.

Это был рыхлый человечек лет пятидесяти с сероватым лицом, безвольным ртом и неприветливыми неподвижными глазами. Он развернулся ко мне на своем вертящемся кресле и молча внимал запинающейся истории о мртволе, о том, как крев достала до ме кабины, о том, как в обходним просторе никохо не было и так далее и тому подобное на универсальном подобии славянщины, которым пользуются здесь, в центре славянщины, в центре Европы. Когда я запнулся, пытаясь вспомнить чешский эквивалент слова «рана», человечек открыл свой мягкий рот и учтиво предложил перейти на английский, если это облегчит мою задачу. Здесь уж рот пришлось открывать мне – от удивления: как известно, чехи не только не воюют, они еще и не говорят на иностранных языках, а попытки иноземцев заговорить на иных прерывают убийственной фразой: «Вы находитесь в Чешской республики, говорите по-чешски». Охранник местного магазина   (пусть и британского по происхождению), предлагающий перейти с родного наречия на английский, нет, такого просто не может быть. Но это было, и я, конечно же, согласился.

Странным образом, информация о трупе, лежащем в луже крови в примерочной их магазина, не шибко взволновала охранника. Он предложил посетителю сесть на стул у столика налево от двери, медленно развернулся на своем кресле к пульту и принялся сосредоточенно нажимать на кнопки. Через плечо он спросил меня, во сколько я зашел в «Бентама», я ответил, и уже через мгновение на трех экранах воспроизводился мой неторопливый маршрут двадцатиминутной давности. Вот я открываю дверь магазина, вот оборачиваюсь на кого-то, вот вхожу, погруженный в собственные мысли, вот лениво прохаживаюсь вдоль вешалок, брезгливо прихватывая то одну, то другую шмотку, вот выбираю две футболки и, уворачиваясь от других покупателей, сворачиваю к примерочным кабинкам, вот пропускаю выходящего мужичка, который торжественно несет впереди себя целый костюм, вот – это уже другая камера – показываю свою добычу церберше, она отдает мне номерки (в этот момент я судорожно схватился за карман, не посеял ли? нет, на месте), вот захожу в кабинку, задергиваю занавесочку, тщательно подвожу ее край к стенке – другая камера —  снимаю майку, тянусь на первым плечиком… стоп! «Послушайте, а у вас что, камеры и за кабинками следят?». Он молча кивнул головой и продолжил манипуляции с кнопками. Нет-нет, послушайте, но это же невозможно! прайваси, все такое, как можно подглядывать за кабинками для переодевания? Поступило распоряжение, много краж, выдирают чипы и кладут вещи в сумки, делают все это в кабинках, потому строго приказали поставить камеры и здесь, но для слежения прислали людей из Британии, вот я тут и сижу. Нас присылают в Прагу в командировки – на две недели, чтобы, как говорит инструкция, длительное нахождение в городе, сопряженное с изучением материалов видеонаблюдений в столь щекотливых местах, как кабинки для переодевания, не привели к эмоциональной вовлеченности в процесс наблюдения за соблюдением безопасности и пресечения краж товара, а также, чтобы не травмировать психику сотрудников службы безопасности фирмы «Бентам и Энгельс» необходимостью слишком долго вторгаться в интимную сферу наших уважаемых покупателей. Собственно, все для них, для вас, покупателей, мы и делаем, потому вместо того, чтобы спокойно сидеть в своем Баттерси в кругу семьи и друзей, я вынужден уже одиннадцатый день наблюдать множество полураздетых тел, что, безусловно, уже тяжело сказалось на моей психике, так что придется просить о прибавке к жалованью и внеочередном отпуске. Столь простодушная наглость совершенно обезоружила меня, я просто не мог выдавить из себя ни одного слова, смотрел на экран, где я же тянулся за упавшей на пол майкой, замирал при виде неявного серого пятна у стены, выпрямлялся, нагибался снова, чтобы рассмотреть как следует, снова выпрямлялся, хватался было за шторку, чтобы ее отдернуть, недоносил руку и рука падала (ничего этого не помню!), переступал через серый ручеек, выходил из кабинки, стоял у соседней – другая камера – трогал занавесочку, стучал, шевелил губами, осторожно отодвигал ткань, заглядывал, отдергивал штору, заходил – другая камера – стоял как вкопанный… стоп… так у вас и там есть камера, вы видели кто ее убил и как все было?

К величайшему прискорбию, нет. Дело в том, что в примерночной есть одна кабинка, камеру в которой нам строжайшим образом запрещено включать – без особого распоряжения начальства. Туда приходят клиенты, которые имеют специальные карточки «почетных посетителей “Бентама и Энгельса”», их невозможно заподозрить в попытке нанести материальный ущерб нашей фирме, потому мы стыдливо опускаем глаза, то есть, камеры, долу и оставляем их наедине с нашей замечательной продукцией. Они имеют на это право, не правда ли? Мне вдруг показалось, что он издевателся надо мной. Да нет, все те же неприятные глаза, все тот же безвольный рот, все то же серое лицо, ни проблеска, ни блеска, ни шелеста, ни хруста. Охранник говорил совершенно серьезно – в уверенности и благонамеренности его слов было просто невозможно усомниться, наверное, это я сошел с ума, а не он, все верно, так и надо – ведь и воруют, и следить надо, и должны быть почетные покупатели. Разве можно никому, совсем никому не доверять? Это бесчеловечно. Право, просто бесчеловечно. Мне стало стыдно, и я вдруг проникся симпатией к этому невзрачному человечку, которого чувство долга, справедливости и порядка оторвало от родного дома и от родного паба, и забросило сюда, в этот Богом забытый закуток пражской жизни, в эту мудацкую комнату, к этим ужасным серым экранам и к этим чудовищным серым телам на них. Кому по доброй воле охота смотреть на чужие животы, жопы, груди? Бедный, лицо у него совсем серое, видать, с пищеварением проблемы, да и питается всухоматяку, запивая супермаркетовую дрянь пепси… Уже исполненный дружелюбием и состраданием я намеревался было спросить, что же нам делать дальше, не вызвать ли полицию и могу ли я идти, когда вдруг, расталкивая все эти жесты примирения с окружающей меня на тот момент реальностью и с ее несокрушимо гуманистической логикой, на поверхность сознания всплыл совсем уже неприличный вопрос. И я его задал. Скажите, но в коридоре примерочной ведь есть камеры, давайте посмотрим, кто и когда заходил в ту кабинку?

Охранник невозмутимо смотрел на меня. Все-таки, он тоже испытывал ко мне симпатию, я уверен, потому как вдруг почесал за ухом и сказал: «Вообще-то это против правил, ну да ладно, давайте посмотрим». Он опять повернулся к пульту, нажал несколько кнопок и указал пальцем на один из экранов. В коридоре было совершенно пусто, никого. «Это за десять минут до вашего появления, — сказал он через плечо с каким-то даже азартом,  — а вот за пятнадцать». Из кабинки, которой суждено было стать моей, выходили старичок со старушкой, поодиночке, сначала она, потом он, и двинулись гуськом к выходу, старичок с тростью, старушка за ним с ворохом вещей, часть из которых она оставила у контролерши, вернула номерки, он постоял, подождал жену и затем они двинулись дальше – к кассе наверное. Больше никого. Никого. Тут я понял, что это тот самый старичок, которого я толкнул на входе в «Бентам и Энгельс», он самый, розовощекий, улыбающийся. «А когда девушка зашла в вашу спецкабинку?». «А вот, за восемнадцать минут до вас». Блондинка, нагруженная горой тряпок, протиснулась между двумя выходящими увальнями в шортах и исчезла из виду, впрочем, через мгновенье показалась ее рука, задергивающая занавеску. И все. Больше она оттуда не выходила.

Мне вдруг стало так нехорошо, что я подумал, не траванули ли меня мои таиландцы, но нет, этот приступ быстро прошел, оставив слабость и испарину на лбу. Во рту пересохло и я спросил у охранника, нет ли у него воды. Он достал пластиковый стакан и налил туда своего пепси. Приторная тепловатая жидкость не имела шансов справиться с жаждой, зато отправила меня на следующий уровень коммуникации с властелином камер слежения. В конце концов, там произошло убийство, погиб человек, а он спокойно так сидит и ковыряется в своих кнопочках. В голову полезли даже некие подозрения, с каждой секундой становящиеся все назойливее, определеннее, параноидальнее. Почему он не вызывает полицию? Почему он вообще ничего не предпринимает? Может быть, это заговор? Против кого? За что убили блондинку? Почему он даже не спросил, как меня зовут? «Вас зовут Х., — вдруг отозвался на мои мысли охранник, — вы уже раз двадцать были в “Бентаме”». Кошмар. Откуда он знает? «Вы платите карточкой, на которой стоит ваше имя; наша система автоматически создает досье на каждого покупателя, совмещая лицо с видеозаписи, имя, номер карты и кое-что еще. Как только покупатель возникает на вот этом экране, компьютер опознает его и тут же выдает все данные – если, конечно, они у нас есть. К сожалению, не все покупатели постоянные, потому многие уходят неопознанными. Впрочем, мы пытаемся наладить контакты с другими торговыми сетями и, доложу вам, небезуспешно, думаю, через пару лет у нас будет общая база данных на всех людей, кто когда- либо совершал покупки в крупных европейских магазинах. Как Вы понимаете, все это делается не только для предотвращения краж, но и вообще для нашей и вашей безопасности, точнее – для общественной безопасности. Мы охотно делимся информацией с контразведкой, спецслужбами, контртеррористическими группами – и, надо сказать, они это ценят. Только благодаря этому власти закрывают глаза на некоторые мелкие нарушения закона, которые мы – вынужденно! – себе позволяем, прежде всего, конечно, в ваших же интересах». Тошнота вернулась, я не то, чтобы не верил своим ушам, нет, я просто стоял и думал, что сплю, или нет, что умер и нахожусь в аду. А он все говорил и говорил, до сознания доносились обрывки размеренных доброжелательных фраз… «ответственность, которую налагает на нас ведение бизнеса в бывших тоталитарных странах… пресекая мелкое магазинное воровство, мы не столько заинтересованы в избежании финансовых потерь, сколько пытаемся сохранить общественную мораль… мы обречены на то, чтобы незримо стоять на страже порядка и частной собственности… вековые установления, освященные церковью…». Я понимал, что передо мной сумасшедший, который каким-то образом ухитрился установить камеры в раздевалках, маньяк, возможно сексуальный, псих ненормальный, быть может даже и убийца, почему бы и нет, ведь он видит тут всё, значит он и может всё, ведь знание – сила, не так ли, мистер Бэкон? «Что вы, что вы, — ответил он на мою немую тираду, — какой еще убийца. Я в жизни мухи не обидел. Вы, русские, склонны к панике, Большой Брат, КГБ, слежка и все такое. Ничего подобного. Просто нормальное ответственное поведение бизнеса в нынешней непростой ситуации». Он включил еще один экран перед собой, ткнул пальцем в пару кнопок и я увидел себя, покупающего около часа назад тайскую снедь. «Вот смотрите, перед вами в очереди стоит Марцел Ирасек, социолог, занимается проблемами общественного неравенства. Аспирантура в Карловом Университете, докторантура в Европейском университете в Будапеште, диссертация не написана, хронический фрилансер. Пару лет назад вернулся в Прагу. Идеалист. Болтун. Якшается с леваками. Пару раз украл выпечку в супермаркете «Нильс», но мы его простили, даже не задерживали. Мы же не изверги, правда?». Свинцовая тяжесть залила мой затылок, заставила опереться о столик, у которого я сидел. Думаю, картинка получилась изумительная – сидит, подперев голову рукой, слушает, как почтительный ученик, или как Пущин слушал Пушкина, а серьезный человек тратит свое драгоценное время, чтобы объяснить мне, несмышленышу, как на самом деле устроена жизнь. Мне стало даже как-то все равно – кто убил Лору Палмер, то есть Лору Лайонс, тьфу, черт, кто вообще убил ее, эту несчастную блондинку из нуарового фильма, за что убил, как и будет ли он наказан. А охранник все нес свой тяжкий бред. «Обратите внимание на другого, он служит в банке «Супердебет», на ним почти ничего нет, так, всякая мелочь – скачивал когда-то детское порно, ничего больше. Мы заблокировали ему карту, он потом внес несколько тысяч в детский фонд, мы разблокировали, с тех пор сидит тихо, никого не трогает – работа, вечером хоккей в телевизоре, пиво, голосует за правых, нормальный гражданин». Тут у меня-таки прорезался голос, но странный, не мой, тоненький, почти пискливый: «Кто “мы”?». «Что-что?». «Кто “мы”? Кто “мы”, которые заблокировали карту у этого парня?». «Ааа… Это Ассоциация Наблюдения За Поведением Покупателей, плод тех самых переговоров с другими торговыми сетями – и с соответствующими государственными органами, конечно – о которых я вам говорил».

Я понял, что сейчас он начнет, вот так же обстоятельно, доброжелательно, информационно-насыщенно, рассказывать мне о моей жизни, о моем приезде в Прагу в погоне за «европейским духом», за «культурой», много за чем еще, о том, как я провалился со всем этим, «великого европейского романа» с историческими и литературными аллюзиями, с философией и разветвленной томасманновской интригой, не сочинил, языка Яна Неруды и Богумила Грабала толком не выучил, музыки Яначека не полюбил, биографии Кафки не написал, после чего начал планомерно отсупать из центра: и из центра Праги ближе к окраинам, и из «высокого культурного прошлого» в площадное попкультурное настоящее, в рафинированную убогость торговых центров, фастфуда, пластиковой жизни ипотечных людей с журналом «Блеск» подмышкой. И о том, как я, чтобы замаскировать от себя это поражение, придумал возвести нужду в добродетель, сочинить великий европейский роман современности об убогости, рафинированной и нерафинированной, создать мегакаталог ее, компендиум, тезаурус. Впрочем, откуда он может это знать? Не читает же он мысли? Читает, вспомни, он отвечал на все твои немые реплики. Да, но вот сейчас он что? Что что? Молчит? Может быть, он отвлекся? Нет, эти роботы не отвлекаются никогда, они же роботы. Какой он робот, он человек. Роботы не пьют пепси и не едят рогалики с сырным салатом. А может и едят. Кто их знает. Ты когда-нибудь видел роботов? Нет. Так молчи. А я и так молчу. Но почему же молчит он? Охранник сидел ко мне спиной и смотрел в свои экраны. Пальцы его пианистически бегали по кнопкам, там и сям вспыхивали сценки из жизни «Бентама и Энгельса»: вот мама с дочкой щупают кардиган, вот продавщица почесывает спину и беседует с коллегой, которая раскладывает товар на полках, вот люди копошатся в кабинке, пытаясь что-то навесить на крючок. Я узнал своих старичков – они с трудом поместились в узком отсеке, жена просто распласталась вдоль стены, ее супруг действительно странно манипулировал, но не с крючком, а с самой противоположной стенкой, будто шурупы вворачивал. Потом замер, прислонившись к ней щекой. В этой странной позе он простоял несколько мгновений, потом отодвинулся и вновь принялся что-то подворачивать в стене. Старуха следила за его манипуляциями спокойно, не двигаясь, только сейчас я заметил, что она держит в руках его трость, а куча одежды, которую они принесли с собой, лежит кучей на скамье, так, по-видимому, и не разобранной.

«Господи, что они делают?». «Разве не видите – подглядывают. Записывают на миникамеру». «Зачем?». «Эх, вы же взрослый человек, можно сказать, писатель, а задаете детские вопросы. В старости у людей возникают самые разные желания, в том числе и довольно странные. Не надо считать старость периодом смирения и угасания – некоторые страсти вспыхивают с новой силой, другие вообще только появляются. В конце концов, что плохого, если пожилой человек немного полюбуется на прекрасную молодую плоть? Это же не принесет никому вреда, наоборот, вселит в него силы для борьбы с преклонным возрастом. Кто знает, скольких расстройств и болезней он сможет избегнуть таким образом, кто знает…». «Да, но девушка…». «А вот это уже настоящая обида, если не сказать оскорбление! Вы же наш почти постоянный покупатель, вы знаете, насколько серьезно и ответственно подходит к работе наша компания! И вы смеете предположить, что мы можем нарушить моральные установки, доставшиеся нам от отцов-основателей “Бентама и Энгельса”, что мы позволим кому-то шпионить за нашими клиентами? Как вы могли даже подумать такое?». Я настолько опешил от наглости этого психа (да, но псих ли он?), что не смог выдавить из себя ни слова. Он же сменил хорошо наигранное возмущение на более спокойный тон, хотя осадочек, холодок после неправедной обиды, нанесенной его фирме — и лично ему — остался. «Конечно, девушка прекрасно знает, что за ней следят. Она одна из наших внештатных сотрудниц, Оксана Иванова, из большой и могучей России. Кажется, несколько лет назад вы бывали в Красноярске – не встречали ее там случаем?». Я сглотнул и мотнул головой. «Впрочем, там много красивых девушек, которые всегда готовы стать украшением столь почтенной и уважаемой компании, как наша. Если у вас есть еще несколько минут, я расскажу историю этой услуги, которую мы предлагаем лучшим из наших клиентов. Я вижу, что вы не против. Наливайте себе пепси, усаживайтесь поудобнее, валяйте, чувствуйте себя как дома!».

«Итак, несколько лет назад мы обратили внимание, что в наши магазины постоянно ходит одна и та же категория людей, обычно немолодых, которых интересует не столько одежда, сколько, так сказать, вся атмосфера торговли. Они вели себя несколько странно – заглядывали, будто по ошибке, в чужие примерочные, пытались даже создать систему зеркал, чтобы подробнее наблюдать за некоторыми уголками торговых залов, и так далее. Это заставило нас задуматься. С одной стороны, поведение такого рода не очень соотносится ни с нашими строгими правилами, ни с общепринятыми нормами, ни с их возрастом и положением, в конце концов! Первым порывом было вывести этих людей на чистую воду, сделать внушение, а то и просто предать все дело огласке и настрого запретить им посещать наши магазины. В конец концов, «Бентам и Энгельс» существует уже сто с лишним лет, и мы просто обязаны следить за порядком и поддерживать традиционные моральные ценности, черт побери!». Охранник несколько оживился, и даже серость его лица стала больше отдавать желтизной, которую при известной доле воображения можно было бы принять за румянец. Он невольно крутанулся в своем кресле, прежде чем продолжит рассказ. «Но, с другой стороны, мы всегда на стороне клиента. Только внимание к людям, которые пришли к нам, не показное равнодушное внимание, а истинная забота – вот что сделало имя нашей фирме. И, в конце концов, надо принимать и прогресс! Конечно, еще лет тридцать назад никаких подобных запросов перед нашим магазином не возникало, но и мы не из тех, которые не могут ответить на вызовы времени! Наконец, надо же исходить из того, что человек, да-да, че-ло-век, есть величайшая ценность нашего общества, этим западная цивилизация отличается от всех иных, отсталых, антигуманных, приверженных устаревшим традиционалистским нормам и привычкам. И они еще хотят навязать свои средневековые ценности нам! нам, которые несут огонь гуманизма, зажженный еще древними греками! Этого не произойдет никогда, я даю вам слово – торжественно и навсегда».

«Тогда мы и решили создать специальную службу для удовлетворения несколько специфических запросов самых лучших из наших покупателей. Нет-нет, не подумайте ничего плохого – все происходило и происходит в рамках закона и согласно самым строгим требованиям деловой порядочности. Мы придумали систему специальных кабинок, куда – по желанию наших постояннных клиентов – приходили специально нами нанятые и подготовленные внештатные сотрудницы и сотрудники. Клиенты, а надо сказать, что получить «персональную карточку ”Бентама и Энгельса”» стоит немало, к тому же нужны рекомендации влиятельных и уважаемых людей, вы же понимаете, в таких делах мы не можем рисковать своей репутацией, так вот клиенты занимали соседние кабинки и могли лицезреть самые драгоценные для себя мгновения. Потом мы разрешили использовать фотоаппараты, миникамеры и прочие технические приспособления. Знаете, было просто здорово видеть, как немолодые люди, которые уже не чаяли когда-либо нагнать технический прогресс, освоить гаджеты и девайсы двухтысячных, вдруг начинали разбираться в самых современных устройствах! Ей-Богу, многие из них просто радовались как дети, когда у них получалось снять небольшой клип, а потом разместить их на нашем интернет-ресурсе!».

Меня будто током ударило. «Каком еще ресурсе?». «Неужели вы не понимаете? Разве мы можем позволить, чтобы кто-то размещал клипы, скажем так, несколько рискованного содержания, где-нибудь там? В YouTub’e или в каком-нибудь Porn com’e? Мы же понимаем, что огласка окажется губительной как для нас, так и для наших клиентов! А девушки? Вы не подумали о них? Вдруг кто-то увидит, как подающая надежды аспирантка биологического факультета раздевается на глазах миллионов? Ее карьера будет навсегда разрушена – а ведь этой стране, которая испытала на себе все унижения иноземного владычества, тоталитарного режима, иностранной оккупации и, между нами говоря, тлетворного влияния заокеанской глобализации, этой стране нужны свои ученые, менеджеры, учителя. А мы вот так сразу, одним махом лишим их – и всю страну – будущности? Никогда!». Он был уже такой желтый, что я готов был поверить в то, что у некоторых человеческих особей желчь заменяет кровь. Охранник два раза крутанулся на кресле, глотнул прямо из бутылки и продолжил. «Да, мы создали свой интернет-сервис, куда можно выкладывать клипы, созданные нашими талантливыми покупателями, и — поверьте мне – не пожалели средств на то, чтобы надежно его защитить. Адрес я вам, конечно же не дам, но даже если вы его и раздобудете, то попасть туда не сможете. Впрочем, если вы купите нашу специальную карточку… Честно говоря, вы мне симпатичны, потому я могу похлопотать перед руководством, чтобы вам разрешили стать ее обладателем – несмотря на некоторые странности в вашей биографии, грехи молодости, так сказать, но, положа руку на сердце, кто из нас в молодости был безгрешен? А? Так что подумайте. Мое предложение остается в силе до конца нашего разговора. Но вернемся к нашей истории. Остается рассказать немного. Специальная программа ”Бентама и Энгельса” оказалась чрезвычайно удачной; более того, мы смогли заявить о ней в государственные органы как о социально-значимом проекте и даже получить в связи с этим некоторые налоговые послабления. Здорово, когда государство поддерживает общественные инициативы, не правда ли? Особенно когда бизнес подает руку обществу, а государство скрепляет их союз. Это ведь, черт возьми, и есть демократия – не та, которую нам пытаются навязать янки, а наша, европейская, основанная на тысячелетиях высокой культуры и развитой цивилизации». Из желтого он начал превращаться просто в зеленого, я не знал куда деваться, быть может, бежать? Он же пристрелит меня… заметив, что мои глаза остановились на его кобуре, охранник тихо кивнул головой. Мол, да. Застрелит. Но оставаться здесь дальше было просто невозможно, я просто умирал от разнузданной мерзости, которую изрыгал его поганый рот. Просто, чтобы хоть как-то заткнуть его, я тихо спросил: «А девушка?».

«Оксана? О да, наша сибирская красавица приглянулась почтенной немецкой паре, которая поселилась в Праге несколько лет назад. Настолько приглянулась, что отношения их несколько вышли за пределы наших правил, которые, поверьте мне, очень, очень строги. Они приглашали ее домой, снимали клипы, занимались чем-то еще – но тут я умолкаю! мы всегда стоим на страже частной жизни наших клиентов.  В общем, там произошла некрасивая история – то ли они выложили какое-то видео в открытый доступ, то ли она шантажировала их, угрожая, что сделает достоянием Всемирной Паутины их тонкие (я уверен, что именно тонкие!) развлечения. В конце концов, все это стало сильно досаждать нашей пожилой паре и даже составило некоторую угрозу их здоровью. Разве мы могли остаться в стороне?». «И вы…». «Нет-нет, никогда! Мы же просто торговая фирма, мы делаем возможным реализацию желаний наших клиентов, создаем для этого максимально возможные условия, но не больше! Кто, как не мы, стоит на страже закона?». «И, значит, вы?». «Мы просто дали возможность двум заслуженным уважаемым членам общества наказать неразумное существо, которое было ими облагодетельствовано, но проявило чудовищную неблагодарность. Оксану вызвали на обычный видеосеанс в специальной кабинке, предоставив нашим дорогим клиентам воспользоваться вместо видеокамеры тонким клинком, спрятанным в этой чудесной трости, которую вы, наверняка заметили. Даже новое отверстие в стенке не пришлось проделывать, стоило вынуть оттуда камеру, нанести точный удар, затем снова вставить камеру, боюсь только, что на нашем сайте этот ролик вряд ли будет размещен. Но коллекцию нашей пары он точно украсит. Что может быть волнительнее момента смерти прекрасного, юного полуобнаженного существа? Это стоит всех древнегреческих трагедий вместе…».

Последние слова я слышал уже издалека, в коридоре, на ходу, точнее – на бегу. Пусть стреляет, падла, пусть. Я мигом домчался до выхода из коридора, отшвырнул дверь ногой, выскочил в зал и замер. Магазин был полон. Люди ходили вдоль полок, щупали тряпки, между ними сновали униформенные тетки и возвращали порядок хаотическим грудам шмоток, мимо меня проехала длинная вешалка на колесиках, которую толкал длинноволосый парень с татуированной шеей. Он, пожалуй, единственный заметил мое появление и даже с серьезным неодобрением искоса посмотрел на меня. Я никак не мог отдышаться, в конце концов, он же не погонится за мной сюда, не прикончит при всех, так ведь? Именно так. И потом, что же мне делать? Куда идти? Кого звать на помощь? Я пробыл в комнате с экранами около часа, за это время тело должны были давно найти. Но почему тогда не закрыли магазин? Где полицейские? Где фотовспышки? Где эксперты в белых халатах? Где журналюги? Несколько минут я осторжно прохаживался между плечиков и вешалок, делая вид, что меня очень интересует новая коллекиция бентамовской одежды. Ничего. Ни че го. Оставалось последнее – отправиться на место преступления и разведать все прямо там. Я прихватил с собой футболку и пошел в примерочную. Кивнув мрачной тетке на входе, получил от нее номерок и направился в ту самую кабинку, где все для меня и началось. Слава Богу, она была пуста, более того, на скамье лежали те самые две майки, которые я принес сюда час назад. Я рывком задернул штору и встал на колени. Никаких следов крови, никаких. Я изучил каждую царапину на желтом линолеуме, ничего. Ну хорошо, у меня еще есть стенка. Я исследовал пластиковую поверхность с тщательностью менялы на стамбульском рынке, но не обнаружил ни дырок, ни камер, ни кровавых капель. Наконец, я опять встал на колени и заглянул понизу в соседнюю кабинку. Там стояли две босые ноги. Затем появились две руки, поднесли к ступням джинсы, одна нога поднялась и полезла в штанину. Вот она уже появилась из синей ткани, уперлась об пол и вторая ступня принялась проделывать тот же маршрут, что и первая. Выйдя из кабинки, я будто невзначай заглянул за неплотно задернутую штору. Мой взгляд столкнулся с парой черных глаз, изнутри вынырнула голая рука и сердито дернула штору до конца. И я пошел на выход, вернул контролерше три номерка, оставил у нее две футболки, подошел к кассе, заплатил за покупку, понаблюдал, как ловкая продавщица отрывает от ткани чип, сказал «Декуи!», взял фирменный пакет с роскошным гербом «Бентама и Энгельса» и вышел вон.