Бытовая теология или как важно быть глупым

В наши дни, когда символическое полностью поглотило и вытеснило реальное, факты и события становятся лишь поводом для интерпретации, ощутимо отсутствие общего кода, который позволял бы если не разговаривать на одном языке, то сводить интерпретации интерпретаций по крайней мере к обозримому множеству вариантов.

По этому поводу вспоминается один средневековый анекдот. Когда римляне обнаружили необходимость в законах, они отправили посольство к грекам. Греки считали римлян дикарями и решили в свою очередь отправить к ним самого уважаемого мудреца, чтобы выяснить, достойны ли они законов. Мудрец заявил, что будет испытывать римлян жестами. Те удивились и выставили против него известного на весь город глупца: если он проиграет, им будет не так стыдно. Диспут начал грек. Он поднялся на кафедру и выставил один палец, имея в виду, что есть только один Бог. Римский глупец решил, что тот угрожает выколоть ему один глаз, и показал два пальца (подняв также naturaliter большой палец): я выколю тебе оба. Мудрец подумал, что римлянин поднял три пальца, имея в виду Троицу, и показал открытую ладонь: Богу всё открыто. Глупец решил, что грек хочет дать ему оплеуху, и погрозил кулаком. Мудрец объяснил этот жест таким образом, что Бог держит всё в своей длани, и, признав мудрость и ученость оппонента, закончил диспут, вернулся на родину и посоветовал соотечественникам передать римлянам законы, так как они их достойны.

Я привел рассказ по первой известной его письменной фиксации – по глоссе законоведа Аккурсия (ум. 1263) к Своду Юстиниана. С тех пор в разных формах он ходит на всех европейских языках по сей день. Естественно, сам мотив толкования знаков имеет более широкую географию и известен в буддийских притчах, в китайском фольклоре и т.д. и т.п., однако я сосредоточу внимание именно на этом сюжете, близком нам географически, культурно, литературно, теологически и нравственно.

При всей своей простоте он совмещает несколько элементов, обеспечивших ему популярность и долговечность. К мотиву «толкования знаков» здесь добавляются мотивы «глупца, перехитрившего мудреца» и мотив «испытания мудрости», а комичность ситуации зиждется на двух рядах толкований, не имеющих единой основы, причем один носит ученый, высокоштильный характер, а другой отталкивается от бахтинско-раблезианского низовокультурного понимания жестов.

Между прочим, этот диспут, конечно же, был обыгран Рабле в прениях Панурга с Таумастом; писатель хорошо был знаком с писаниями Аккурсия, как показывают ссылки на него в других частях Гаргантюа и Пантагрюэля, а кроме того, Аккурсий, как бы мы сейчас сказали, входил в школьную программу.

Интерпретации глупца апеллируют к общечеловеческому и, можно сказать, понятны и без слов. Остается только восхищаться той консервативности низшего уровня мышления, которая всегда и неизменно связывает два пальца со словами «моргала выколю». К тому же толкования глупца – основанные на агрессии и физическом насилии – универсальны: они единообразно воспроизводятся во всех традициях, в которых зафиксирован этот вариант сюжета: итальянский дурак и польский, христианский и мусульманский – люди разных профессий, вероисповеданий и культур – совершенно одинаково трактуют одни и те же жесты.

Мудрец, со своей стороны, толкует знаки в возвышенном и теологическом смысле; его толкования гораздо больше варьируют в разных традициях и версиях, но всегда носят богословский характер и заострены на различии ипостасей и их сущностном единстве (один палец = один Бог, три пальца = един в трех лицах). Пожалуй, вполне можно себе представить, что именно такими жестами в средневековых школах могли объяснять единство лиц самым тупым ученикам.

Сама ситуация диспута – всегда столкновение разных культур и стилей мышления. Подобные коммуникативные неудачи наверняка были не редкостью на рынках Леванта и улицах Константинополя, и не нужно думать, будто на рынках в то время толковали только о ценах на селедку. Можно вспомнить слова Григория Нисского, описывающие, конечно, гораздо более раннюю эпоху, но передающие насущную важность теологических вопросов для всего Средневековья: «Всё полно этого рода людьми улицы, рынки, площади, перекрестки. Это – торговцы платьем, денежные менялы, продавцы съестных припасов. Ты спросишь их об оболах, а они философствуют о Рожденном и Нерожденном. Хочешь узнать цену на хлеб, отвечают: “Отец больше Сына”» (цит. по А.В. Карташев, Вселенские соборы). Отмечу на полях, что ситуация здесь зеркальная: не глупец интерпретирует все знаки на бытовом уровне в ходе богословского диспута, а наоборот, мудрец пытается узнать цену на хлеб, а получает в ответ теологическое высказывание.

Инверсии и зеркальные отображения подсказываются самим сюжетом и воплощаются в различных его вариантах. Столкновение культур в лице оппонентов может носить различный характер: в приведенном варианте это грек и римлянин, но в самой популярной средневековой версии это христианин и иудей; реже христианин и мусульманин; с течением времени, когда межконфессиональные распри постепенно отходят на задний план, это представители разных европейских народов; наконец, в 19 веке это уже просто ученый и простолюдин – представители не разных культур в ученом смысле, а разных культур в смысле бытовом – культур интерпретации.

Таким образом, здесь, как и в любом диспуте, задействован соревновательный момент, но выходящий за рамки темы прений. Победа означает также превосходство, триумф одного вероисповедания или народа над другим. Естественно, верх одерживает представитель той культуры, которая составляла аудиторию того или иного варианта сюжета, и тут появляется множество зеркальных версий, когда при самых незначительных отличиях в сюжете местами меняются только оппоненты. В споре христианина и иудея у христиан побеждает христианин, а у иудеев иудей; то же самое в диспуте христианина и мусульманина или француза и испанца. Победа над оппонентом льстит национальному самолюбию и доказывает ущербность иноязычного, инокультурного, инорелигиозного. Однако верх парадокса заключается в том, что победитель всегда – патентованный дурак (то есть такой, который в самом тексте открыто называется не иначе как дураком), и таким образом, отождествляя себя с победителем и испытывая законную гордость, слушатель или читатель, если он не дурак, должен был бы задуматься, не издеваются ли над ним самим.

Причина, по которой победа без вариантов достается глупцу, очень проста. При конвенциональности знака у спорящих отсутствует собственно сама конвенция, тот самый общий код; в итоге получается, что каждый из них спорит сам с собой и со своими толкованиями, и глупец побеждает только потому, что мудрец умнее его.

И нет ничего странного в том, что такой, казалось бы, буффонский анекдот был записан ученым юристом, а затем повторялся во множестве законоведческих трактатов, ведь законы по сути – это и есть общий код, при помощи которого трактуются те или иные спорные ситуации; нет ничего уместнее, как показать необходимость такой единообразной трактовки на примере спора, в котором оппоненты (а в суде истец и ответчик) попросту не понимают друг друга.

Тут на сцену выходит другой парадокс, которыми так богата эта история – на сей раз парадокс исторический. Аккурсий, оставивший нам первое известное свидетельство этого сюжета, как уже было сказано, входил в обязательную программу образования юриста, и вот наступил Реннесанс, и юристами стали ученые снобы, которые сказали: Подождите, как же так? Ведь речь идет о законах 12 таблиц? Как же в те времена могли вестись споры о едином Боге и трех ипостасях? С легкой руки одного из таких мудрецов возник мем «невежество Аккурсия» (ignorantia Accursiana), закрепивший за ним славу невежды и глупца, несмотря на остроумные попытки некоторых законоведов его оправдать (как будто бы, опять же, на судебном процессе). Самая интересная версия защиты заключалась в том, что грек был пифагорейцем – отсюда и диспут знаками, в полном молчании, и признание одного Бога, а что касается Троицы – нет недостатка в свидетельствах того, что еще задолго до рождества Христова греки знали пророчества об истинной вере.

То же самое и с Рабле. За прошлое столетие прению Панурга с Таумастом было посвящено несколько десятков статей с высокоучеными толкованиями. Некоторые интерпретировали жесты спорщиков на основе языка жестов доминиканских монастырей, другие привлекали свидетельства о иных знаковых системах, третьи придумывали что-то еще, не замечая, что именно это стремление во что бы то ни стало дать осмысленную и непременно точную интерпретацию знакам, которые помещены Рабле в контекст издевательства над учеными, втягивает их самих в толкуемый анекдот, причем в роли проигравших мудрецов (хотя, насколько мне известно, отыскать точных аналогов для самых обсценных жестов у доминиканцев так и не удалось). Как знать, может, Рабле именно на это и рассчитывал.

Эта супермегаметаинверсия подводит нас к главному вопросу: а кто, собственно, в этой истории мудрец, а кто глупец? Того, что они номинируются таким образом, явно недостаточно. Или же в номинациях совмещено несколько значений-толкований, которые накладываются друг на друга и создают путаницу? Вряд ли эффективный мудрец по собственной мудрости мог позволить победить себя глупцу в ученом споре, даже если он не знал, кто выступает против него. С другой стороны, возвышенность мыслей и привычка видеть в оппоненте равного себе являются несомненными признаками мудрости и столь же несомненными препятствиями эффективности. В сюжете изначально расставлена ловушка, преодолеть которую невозможно без предварительной договоренности, но, как выясняется, ни договоренности о значениях, ни осознания ловушки за последние несколько веков так и не появилось.

Мы живем в окружении тех же символов со Средних веков и, казалось бы, пора уже к ним привыкнуть или хотя бы выучить две парадигмы интерпретаций и не упускать их из виду, но даже те, кто осознает сосуществование этих двух рядов, попадают в другую западню, так как оба толкования не исключают друг друга: поднятый палец на роликах ИГИЛ значит одновременно и «верую в единого Бога» и «глаз выколю».

Пока один полагает, что спор идет о теологии, а второй просто кидает пальцы, выигрывать всегда будет второй; и, наоборот, когда мы говорим о Боге, всегда найдется кто-то, кто решит, что ему хотят выколоть глаз.

В народной книжке про Джорджа Бьюкенена, шута короля Якова, в уста шута вложены слова: «дураки всегда стремятся одурачить других, а мудрецы дурачат сами себя».