Лит-ра и её новые варианты at Kaņepes Kultūras centrs

Это будет что-то типа моего сообщения на «Dzejnieka Asinis / The Blood of a Poet. Festival part IV» (Riga, at Kaņepes Kultūras centrs, 07.06.15 — «Кровь поэта», фестиваль, Рига). Тема — в общем, что-то о «новой литературе» в формате «новой поэзии». Кавычки — из-за условности всех этих определений, но повод — конкретный, поскольку в Риге знакомые поэты как раз и были. Собственно — тут программа. Далее уже тезисы, немного урезанные и отчасти переведенные в разговорный после выступления (чтобы принципиальных расхождений не было).

Я, понятно, не академист, так что какая уж тут лекция. Говорить я могу о практике, допустим — о практиках, но и тут проблема. Если я буду говорить о том, с чем вожусь сейчас сам, то там что-либо понять будет нельзя — я и сам там не все понимаю. Значит, начну с самых банальных позиций, ну и куда-то в свою сторону. А когда явно уже не будет понятно, о чём это — закончу.

Как бы на пальцах. Есть то ли анекдот, то ли реальный случай: С.Прокофьева будто бы спросили, не завидует ли он, такой великий композитор, успеху и даже славе И.Дунаевского? Прокофьев удивился: да что вы, у нас же разные профессии. Ну, правда, потом саундтреки к «Александру Невскому» и «Ивану Грозному» написал. И «Петю и волка» — тоже. Ну, потом — это потом, а тогда было сообщено, что тут разные профессии.

То же всегда относилось и к визуалке: такая, сякая, салонная, всерьез, декорации и тп. То, что в этих случаях один исходный материал, — неважно, столяр и плотник тоже разные профессии. Музыка-то вообще совсем разная. Но и с книгами уже тоже так же, хотя раньше (ну, в СССР) — книги и книги. Потому что их было мало, а теперь рынок, дамские, бандитские, некий мейнстрим, нонфикшн и т. п. Тут ровно как с музыкой – это разные истории. Читающие разные варианты могут пересекаться (как с музыкой — можно же слушать и такое, и сякое, осознавая, что это разные истории).

Если вариантов много, то представление о какой-то единой профессии-отрасли разваливается. Вот теперь и развалилось до разных профессий и даже уже совершенно понятно, что все это разные дела. Понятно, что раньше была еще такая штука, что лит-ру центрировало идеологическое, удерживая в неком единстве институционально. То есть, ведь и не удерживало — сложно вписать в идеологическое брошюру для садовода-любителя. Ну, по умолчанию литературой не считалось, она — другое. Российский литературоцентризм, почти уже два века этой традиции… Ну а потом – упс. Причем, рынок даже и не главное. Просто по факту всё это разные истории.

Ну да, склонность к институализации сохраняется, желание считать литературу чем-то единым сохраняется. Ну да, роль такой институции по факту как бы хочет выполнять условный мейнстрим и его премии. Вроде, как-то работает. Создает видимость единства процесса и своих героев. Но создать и держать некую иерархию (смыслов, книг и авторов) не получается. Потому что все меняется быстро, а штук 10 премий каждый год — кто ж их запомнит? Вообще, это социальная сторона – надо о чем то говорить, требуются (хотя — зачем?) какие-то ориентиры. Ну может так: это раньше читали так, что прочитал — на всю жизнь запомнил и прочитанное тебя как-то определило. Ну а теперь все — взрослые, видят, что навсегда ничего не бывает, надо апгрейдиться. То есть, даже социально-психологическое дело: самоиндентификация вечной уже не бывает, чтоб с юности и на всю жизнь, ее надо чем-то подкручивать.

К этому еще и технологии, интернет. Что еще более меняет все. Вообще, технологии уже все изменили, давно. Что теперь с фотографией? Она еще существует как искусство? Когда у всех телефоны, а на свете полно приятных мест и котегов, причем фотки можно расшарить тут же? Наверное, существует — но уже какая-то другая. И никто, ах практически уже никто не вспоминает царя Соломона, а также слова «ничто не ново под Луной».

При этом технологии дают новые варианты институциализации. Нет книг в стол, всегда можно поставить на сайт, нет одиночек – не осведомленных о других. Вообще, вот как это было, когда ничего этого не было? Как знакомились, как писали, с кем и как себя сравнивали? Ну да, примерно известно. Вывод: как сейчас, в таких обстоятельствах могли не появиться какие-то новые кто-то? Тем более, что и не строит никого, особо-то (идеологически). Впрочем, это мелочи, а вот точка входа в профессию уже другая. Тут пояснить уже проще, потому что в основном поэзия (ну, литература вообще) склонна заниматься двумя вопросами.

Что со мной?

Это страдания универсальные. Могут быть гендерными, могут — возрастными, а также гражданственными, конкретно социальными — ну, всегда можно найти область по вкусу. Могут быть и сочетания: личный и социальный даже сойдутся в активизме околополитического характера. Но и тут, конечно, присутствует желание самоидентифицироваться, что также добавляет публики. Потому что предполагается эмпатия: читатель соотносит себя с с данным типом страданий, или со страдающим автором (почувствовав его как-то близким). Ну или просто в стихах упомянуты родные места (вот же, Серпуховская у него!). Ну или просто понравился автор читателю чем-то.

Но это всегда страдания, потому что если вопрос «что со мной?» задается даже в хорошем смысле, то есть — в данный момент автору как раз хорошо, то и тут предполагаются страдания. Потому что все хорошее заканчивается и этот факт неминуемо просочится в строки. Yes, российский литературный блюз. 

Где я?

К этому вопросу часто переходят просветлением из первого. Но с него можно начать и сразу — в силу обстоятельств, темперамента и прочего. Тут тоже варианты. Скажем, туристический: Париж вокруг и т. д. Разумеется, чувство автора может быть разделено, особенно — если читатель уже тоже там был или туда хочет. Но такой вариант легко допускает сползание к первому: вот я в Париже и мне хорошо: славный вечер, салфеточка, свечечка, красное вино. Так что эти два вопроса друг другу не враги.

Еще такой вариант: в самом деле, а что тут вообще? Тут тоже очевиден возврат в первую позицию — в социальный вариант и чувством по поводу соответствующей несправедливости. Причем, социальную позицию автора тем более можно разделять и это будет важнее, чем сама лирика. В общем, вопросы разные, но в социальном варианте легко ходят туда-сюда. «И скучно, и грустно, и некому руку подать» — первый вопрос. «Выхожу один я на дорогу, сквозь туман кремнистый путь» непонятным науке способом блестит — второй. Понятно, никакого онтологического противоречия нет. Но бывает иначе, хотя бы Данте: вполне описание в варианте «Где я?» Фет, в принципе, тоже. Тютчев, тот даже снимал противоречие «Всё во мне, и я во всем!», но это осталось его личным просветлением, да и временным.

Что тут вокруг вообще?

Но второй вопрос — если по взрослому — допускает переход к следующему: а что тут вообще есть помимо того, что обсуждается в понятных всем и привычных вещах и понятиях? Это уже как бы не в рамках социальности, где есть общий язык и представления, а уже и не совсем понятно кто именно спрашивает и где, соответственно, находится. Ну, это вовсе не о всякой метафизике и богоискателях — те, если тут появятся, тут же отвалятся в первую или вторую позицию. Тут другое, метафизика и в самом деле не очень нужна: например, есть разнообразие отношений с другими людьми, которые не свести к обычным вариантам, есть множество ощущений, ни разу не кодифицированных. Вокруг, вообще-то, очень много такого, что не очень-то сводится к тому, что уже написано. Вот старый парщиковский Сом:

Нам кажется: в воде он вырыт, как траншея.
Всплывая, над собой он выпятит волну.
Сознание и плоть сжимаются теснее.
Он весь, как чёрный ход из спальни на Луну.

А руку окунёшь – в подводных переулках
с тобой заговорят, гадая по руке.
Царь-рыба на песке барахтается гулко,
и стынет, словно ключ в густеющем замке.

А это точно о соме? Или о чем-то, что ощущается и что точнее всего представить через этого условного сома? При этом автор не задает ни первый вопрос, ни второй. А уже третий — что тут вообще вокруг? Причем, это не эмоциональный вопрос, а исследовательский. Вот, он тут обнаружил нечто, что можно предъявить в варианте вполне условного сома. При этом самого автора оценить и представить себе в частностях сложно: и он тут с прямыми высказываниями и оценочными суждениями не маячит, да и на фоне этой вполне новой, ранее не идентифицированной штуки не так и важен вообще. Ни какое представление тут можно получить об авторе? Логично: он совершенно не сообщает ни о том, что с ним, ни о том, где он. Интересно, что это тут такое вообще.

На «я» тут забито, тут — описания неких сущностей, которые не были проявлены/замечены/зафиксированы ранее. Количество таких кейсов растет, пространство расширяется. Этим в 80-90-ые и занимались мета-метафористы. Только надо учесть, что метафоры как-то у них и не совсем метафоры, во всяком случае — вовсе не для красоты, а для описания/построения ранее не бывшего записанным. Прямо такое не пояснить, а через мета-конструкцию — уже получится. Сом, какой сом — не рыба же производит это итоговое существо/ощущение/сущность.

Если огрубляя, то тогда были два варианта — мета-мета и концептуалистов, которые как бы строили какое-то пространство из штампов — отчасти все же новое, хотя из обиходного лего. То есть, как бы школы рая и ада — рай, понятно: где мы и кто мы — непонятно, зато там интересно всегда. Ад — где все заранее понятно, а кайф автора/читателя в том что он ах какой проницательный, типа над схваткой и видит все данные адские уловки. Победил, конечно, ад — его всегда делать проще. То есть, концепт. Победил, конечно, временно: ну вот больше тридцати лет все те же штампы и ходы, ну куда… Да и ад давно другой.

Мета тоже не победили (собственно, как бы вообще могла выглядеть такая победа), потому что все время задаваться тем, что тут вокруг еще этакого — тоже со временем начинает быть шаблоном, лирически мутриуя. Типа — а вот я еще и такое ощутил. Другое дело, что там было накопано много разного, отчего дело, пожалуй, перешло куда-то еще дальше. Ну да, через метод плюс они же сами не уткнулись в коллекционирование и каталогизацию своих штуковин. Что ли успели вовремя уйти от статики в динамику. А тогда, при наличии навыка вот так (ну, как мета) отрабатывать каждый элемент, то начнет происходит уже другое невесть что.

Линия

Паршиков успел модифицироваться и в этом варианте. Сейчас как раз про статику, про картину и — что с этим можно сделать: «Стража (По мотивам «Воскресения Христа» Пьеро делла Франческа):

«Четыре солдата карательного отряда
заступают в ночь на дежурство. Тварь пустыни глаз отводит к виску
и следит, замерев. До чего же нарядна —
чешуйка к чешуйке и волосок к волоску!
Идут по дороге кольцевые солдаты, радиальные цели,
плоские тусклые каски, у первого панцырь шипаст.
Линзы надзора, чтоб копьями их не задели,
следуют на расстоянии и могут из виду пропасть.
Памяти им не хватило — всё медленнее возникали
указанные места. Что видели? Ахерон?
На спину перевернулись, как будто бы с рюкзаками
в плещущий резервуар попадaли вчетвером.
Вошли в резонанс с пустыней акупунктурные точки,
с ними вошли в резонанс черви, личинки, жуки,
одержимые скалы, издёрганные комочки,
зубчатый профиль буквы, написанной от руки.
Тела их теряли фрагменты, и разбредались потери
тихо по атласу мира, что случайно раскрыт
на климатических зонах, где разобщённые звери
высятся на рельефах — живущий и вымерший вид.
Так на дороге у камня раскинулись как попало:
полулёжа и навзничь, и упавшие ниц.
Дерево, ткани и кожи, керамика и металлы
в ожидании склеивающих, собирательных линз […]»

Илья Кутик (это из книги «Эпос»)

«+++
чехов, чахотка, зонтик — понятно… а я с зонтиком — почему?
выстукиваю по ночной уже мостовой один
и тот же стук… назло уму
говоря: была таки та самая одна лампа, и алладин
потёр ей однажды — пальчиками, и — что? —
а вот именно! — потёр некую точечку незаметнейшую, ну и —
куда дул там его ветер, вектор его — всё в том самом лото
вдруг да сменил: облачные бочоночки, где фиги сплошь да нули,
вдруг да перевернулись все — везучестью, и какой!
да и не нужно уж столького! алладининого добра
тем более! нужно лишь — что? — вернуть в точку «а»
мне из точки уж совершенно немыслимой тебя и какой-никакой покой.
потому-то я и выстукиваю мостовую — авось,
вдруг, между прочим, задену эту самую точечку — как раз
как тот алладин в лампе, и вздрогнет моя теперь уже ось:
и — перевернётся на ней всё, что там — наоборот, чем сейчас».

То есть, тут уже перескочили на линию — вовсе не прямую, но вот же: все происходит, длится, закручивается. Текст не утыкается в единственный объект, возвышая его до субъекта, а может ехать вперед, а автор сам превращается в эту линию.

Вот два варианта такой работы. Книга Чарыевой и, для наглядности цитирования, её текст помеченный просто «2013-12-28 03:18«:

«…где нас нет/
и где есть и те мы
которых здесь ожидают с цветами
и улыбками/ как и с огнём
и мечом/
где есть те, кто не мы
где нет места/
куда может запросто вместиться космос
в болезни/ и здравии
пока луч не разлучит нас
6
обстоятельства места и времени рядом,
аплодируя местоимению
далее глагол психики,
настоящей или нет — не знаю»

А также Виктор Iванiв, который, имхо, полностью ушел в эту логику (по ссылке весь Витя, который есть на сайте):
«Итак милый птенчик дружок моей подружки
Где твои понимайт дойче подушки?
Почему розовые слоны в животе синебрюхи
И какие заебачие синие флотские брюки
А ты почем понимайт кайн нойн Love
Почему не спишь и погоды не боишься
Потому что Лов deer восемь глав
Во главе во второй а ты спишь все».

Тут еще такое дело: вот, типа работа с языком. Вроде бы, это точно относится к такому письму. Нет, это уже история внеязыковая. Никто из цитированных с языком как-то специально не работал. Оно у них так все само собой. С языком давно играют, уж сто лет минимум, а тут другое. Да и вообще, если более-менее знать три-четыре языка, то как вообще может прийти в голову, что есть еще какие-то специальные языковые дела.

Такой вариант новый, это бывает, потому что всё меняется: та же, упомянутая в начале фотография или что стало с живописью, когда появилась фотография, а что с визуалкой уже сейчас, какие ж теперь отдельные картинки? Всё уже другое. Или фикшн, нонфикшн — о чём это? Теперь работает какая-то уже пост-литература. Сейчас все уже в другом варианте: нет никакого такого отдельного, привычного по членению на роды и виды искусства – всё как-то уже иначе. Вот еще раз совсем тупо: искусство, скажем, оно как электричество, а его накопить нельзя — разве что, если делать аккумуляторы — типа картины великих и т.п. Но аккумуляторы требуют обслуживания себя, подзарядки: музеев, постоянной мифологизации, включения в туристические маршруты.

А теперь все уже как ловушка для чего-то, что происходит. Нормативов нет, ничто не может гарантировать результат. Все происходит как угодно, может возникнуть всегда и всюду, не согласуясь ни с чем предыдущим. Вообще, это приключение, а не потенциально вечная ценность.

То есть, не может быть вот этих, надежных структур длительного действия, теперь всякий раз предлагается точка зрения: откуда на что смотреть и как ощущать. Причем, в хорошем варианте — наоборот: выдается то, что можно ощутить, а это восстанавливает точку, выталкивая ее из суммы произведенных ощущений. Вероятно, тут вполне рядом и ощущение постоянно апгрейдируемой самоидентификации — впрочем, это легко понять, прикинув социальную сторону дела. Но это ничего, запасов быть стабильным у человека очень много, так что не страшно превратиться в эту линию, которая все время делает тебе немного другим, но все равно тобой. Просто это не одномерная линия с нулевой первой производной.

А с литературой можно еще раз попробовать объяснить очень просто. Вот «Солярис», который с Банионисом. Океан производит и выкидывает на поверхность некие объекты. Ну а в лит- ре автор как бы производит эти муляжи как бы людей и отправляет играть эти куклы в какую-то игру. Всех в школе учили про типичные образы, это вот оно. В данном же случае речь о том, что литра это о том, как все это происходит, то есть — как они возникают. Пишется именно процесс происходит из ничего, на глазах — ну что же, вот все это происходившее привело вот к такому итогу. Ну, значит, именно к этому и шло, все было честно.

В общем, все хорошо. Но, похоже, есть еще один вариант. Мне здесь не нравится то, что линия и превращения — ок, но в рамках каждого текста автор что ли как бы уже предопределен кем станет / чем все закончится в итоге; он уже начинает с линии той размерности, которая дойдет до конца и произведет итог. Мало того, похоже, что эта же линия будет соответствовать ему и в других случаях. Ну да, она и взялась из его особенностей, но он фиксирует их как непрерывные. Есть вариант работать с разрывами, меняя размерность по крайней мере в текстах. Но вот это уже то место, где мне и самому не все понятно, так что тут я и закончу.