Детство. Память. Операционализация

Здесь не видно, но чуть вправо, двухэтажный деревянный дом квартир на шесть. Столик с двумя скамейками, ненужная песочница, дуб, куст акации, асфальтированная пешеходная дорожка, параллельная этой, ещё одна скамейка, более современная что ли, обитая кусками не специально разноцветной фанеры, той, что не нужна, а выкинуть жалко, палисадник с помидорами, кустами черной смородины, сиренью и старой рябиной, на которой даже однажды были качели, две дорожки во двор дома, одна чуть пошире, чтобы во двор мог заехать синий москвич, продолжать? кусок того, что когда-то было воротами, теперь почти невидимое из-за разросшихся кустов малины и клёна, три ступеньки, чтобы подняться на крыльцо первой квартиры, вытянутое застеклённое, хотя нет, не стеклом, а кусками фанеры, крыльцо другой квартиры, полосатая из-за серых, чуть ли не сиреневых досочек двухэтажная пустая стена и так далее, но этого всего уже два года как нет.

Хотя почему два, когда пять или шесть? Или почему двор всё детство сужался и сужался, а теперь, когда до меня от дома, которого нет, бежать и бежать, он вдруг разросся почти до угла асфальтированной дороги, которая тогда представлялась негласной границей улицы и завода, что в овраге напротив? Или зачем я, комментирующий сделанную год или два назад фотографию, вспоминаю себя, замершего минут на десять за объективом в попытке вспомнить себя, который, кажется, год или два назад вот также пришёл взглянуть на то место, где был двухэтажный деревянный дом квартир на шесть, куда я всё время захожу, когда сюда приезжаю; но главное – кто из нас является видом из окна?

Кто из нас является видом из окна? Является ли перечисление тропинок, по которым бегал в детстве, картографической проекцией самого детства? По глупой случайности из сушёных слёз Роз-Линн карту двора моего детства точнее всего передали слёзы горя: вот улица, вот, дом, квартир на шесть, читай – его отсутствие, ненужная песочница, скамейка, стол и так далее. Увы, накрытый стол тоже не сохранился. Но парадокс ситуации в том, что я сейчас его вижу: прижав сотовым страницы камеры-лючиды или открыв в другом окне страницу Фейсбука. Так что является выдуманным? Клубок разворачивается, пусть и путается, но превращается в плоскую поверхность фотографии уже не из детства, но всё же. Детство – реальность, до которой нельзя дотронуться. Где дома, дворы, покосившая лестница на сушила, приоткрытая дверь на сушила, тень от двери, которая висит на одном честном слове (пожалуй, что и дверь, и тень). Если тень – своего рода фотография, то, что придёт на смену ностальгии по шероховатости?

Что придёт на смену ностальгии по шероховатости? Ностальгия по отпечаткам пальцев, пролистывающих страницы планшета? Всё вертится вокруг карты. У каждого из нас – свой ежедневный Спилсбери, распиливающий карту сего дня на дома, дворы и другие пазлы: ненужная песочница, скамейка, стол и так далее. Потом собираешь. Не каждый день, конечно, а так, время от времени. Убить денёк-другой на денёк конца июля года, например, восьмидесятого. Но, увы, восьмидесятый ли? конец июля? начало августа? вторник ли? или всё-таки воскресенье? Ты никогда не отличался аккуратностью в отношении своего минувшего. Неудивительно, что карточки мыльниц тебя откровенно раздражали выпяченной инородностью даты съёмки. Эпоха любительского сюрреализма началась с фотографии циферблата часов, датированной несколькими минутами вперёд. Поэтому и на карте того июльского вторника (читай: воскресенья) отсутствие одного-двух пазлов на месте двухэтажного деревянного дома квартир на шесть, вернее, на месте его отсутствия. Здесь ещё должны быть буквы…

Здесь ещё должны быть буквы высотой в два или три меня. Скорее всего , но не уверен, т.к. пока ещё не умею читать. Здесь ещё колючие кусты и разросшиеся деревья, которые эти буквы загораживают; однако существуют специальные лазейки, позволяющие добраться до букв, чтобы на эти буквы забраться. Детство во многом связано с подготовкой к войне; так, вероятно, игры в «убит!» закладывают в голову азы веры в потом существование; где ты торопишься не воскреснуть, а ожить по ту сторону выкрика твоего ненастоящего противника. И мы, примерно, пятилетние, много тренируемся, бежим с сучковатыми автоматами, перелазим через буквы, скатываемся кубарем в овраг, к заводу; нет, скатываемся и перелазим – потом, а пока, начиная с восклицательного знака, тренируемся преодолевать хвостики и перекладинки букв словосочетания, содержания которого я никогда уже не вспомню.

<…>

Не любая дорога подразумевает наличие возвращения. Поэтому сюда и никто не вернётся, чтобы любоваться окружающей местностью и наслаждаться случайными встречами. Тогда была целая индустрия: рабочие, трудолюбиво разбрасывающие асфальт, Раскат, старательно утрамбовывающий дорожное покрытие, дети, усердно вдавливающие в свежий, ещё тёплый асфальт остатки щёбенки, чтобы увековечить своё имя или какую-нибудь другую глупость, а также время, проектирующее будущие трещины и морщины. Имена, кстати, исчезали через день-другой. Тогда ещё была жесткая конкуренция между теми, кто успел и кто не успел застать мягкий асфальт; всякие другие глупости исчезали гораздо медленнее. Вон там вдалеке, в самом конце фотографии, куча мусора. Память – это тень, которую можно рассматривать повторно.

Тень, которую можно рассматривать повторно, даёт не одно, а два дерева. Они стоят почти друг за другом; не сделай шаг, слились бы в одно; так обычно и со словами, пытающимися вырасти в предложение. Мгновение – это лист 13 на 18, на котором зародыши сухой травы, голых веток, забора и труб, где-то на заднем фоне, служат катализатором времени. Только в детстве, жить рядом с заводом, это как жить рядом с постоянным чудом. Рядом с тайной, которую ты каждый летний день, наплевав на её опасность, немного приоткрываешь: прямо через забор, или под забором, если чуть правее, ближе к проходной, но, естественно, не доходя, или влево, но тогда надо будет минут пять пройтись, прячется в кустах незаделанный проём между этим забором и гаражами, конечно, можно и через проходную, но не для людей, а для машин, там не ворота, а простой шлагбаум, под который можно легко проскользнуть, дождавшись пока отвернётся охранник, или через ещё десяток только с этой стороны секретных ходов, не говоря о многих десятках с противоположной. Завод, чьи границы изъедены детскими секретным ходами, и дом, которого сейчас уже нет, стоят почти друг за другом…

ps: