Решение

Проснулся рано – совпало с очередной остановкой поезда. Поезд всю дорогу то ехал, то останавливался – тем чаще останавливался, чем ближе подъезжал к Хани. Леха Комогорцев проснулся и ни с кем не разговаривал. На соседней полке, отвернувшись к переборке, спала Анжела. Когда она проснется, Леха не знал про что с ней говорить – такой, что вообще бы с ней не разговаривать. А кого-то еще, пока не пришел проводник, в купе не было. И он смотрел в окно. Он думал, что, может, вообще не надо было ехать. И думал, как это все так обернулось в его молодой жизни?

Состав еле двигался. Леха думал, хоть бы он совсем встал. Или выйти, не доезжая до своей станции, на какой-нибудь другой? Чего обязательно туда ехать? Чем оно – туда ехать – лучше какого-то другого места на трассе? А он сварщик – его же с руками в любую контору.

Полупустой состав то останавливался, то снова медленно ехал. Путешествие заканчивалось – многие попутчики, которые сначала давились на тындинском перроне, штурмовали вагоны поезда, а потом защищали занятые в вагонах места, уже доехали до своих станций и вышли. В пустых и полупустых вагонах было уютно, будто бы от впущенного снаружи в освободившееся пространство чистого и прохладного октябрьского воздуха. Что-то такое можно было об этом думать, хотя и было в вагоне натоплено, пахло углем – и, по настоящему, именно от этого уютно.

Проводник, наверное, рано поднялся или не ложился вовсе: собрал бутылки, подтер кровь и блевотину, расстелил ковровую дорожку. Леха задрал ноги, когда парень с веником дошел до его купе:

– Чаю принести?

– Давайте.

– Два? – Проводник покосился на бугор под одеялом, занимавший соседнюю полку.

Леха опустил ноги на пол.

– Несите два. – Женский голос ответил из-под одеяла.

Леха поднял глаза на проводника, тот кивнул и вышел.

Проехали Икабьекан – контора по лесозаготовке и четыре хибары – какая здесь работа? И других нормальных мест до Хани теперь не будет, и думать про то, чтоб выйти не доезжая, стало и формально без пользы. Тут уже, даже если, пешком – близко, так что уже скоро. Довезут. Потом-то можно и переехать куда-нибудь, только в этом и смысл был – потом уже и переезжать не нужно, а вот прямо сейчас не хотелось туда ехать.

Деревья отступили от дороги и открыли крутой склон, спускавшийся к реке. Дорога тоже шла вниз, поезд медленно спускался, и скоро оказался возле самой воды – черное течение было в нескольких метрах от окна и двигалось параллельно поезду. Состав остановился так, что скала, когда-то скатившаяся к реке и застрявшая на берегу утонув наполовину, оказалась прямо напротив Лехиного окна. Заполнявшая карман, образованный берегом и скалой, густая вода не знала течения, только слабое перемешивание на границе с водой остальной реки. И область, отграниченная противотечением, была видимо приподнята над речной поверхностью, как створом шлюза, а не суводью – плоть от плоти реки. Леха подумал, что врет оптика оконного дуплекса, и стал закрывать по очереди глаза и смотреть сквозь стекло под разными углами, но так и не смог решить, было ли это реальной физикой, или чем-то таким, что, вспомнив через годы, можно списать на аберрацию памяти. Невольно Леха оглянулся в поисках свидетеля, способного сопереживать явленному чуду. Его взгляд, пройдя по трещинкам пластиковых панелей стенок и залатанной обивке спальных полок, остановился на бугре под полосатым одеялом, когда поезд тронулся.

Анжела отбросила одеяло с лица и открыла глаза, зажмурилась и улыбнулась. Получилось, будто я давно на нее смотрю и даже разбудил своим взглядом – подумал Леха и сказал, чтоб одевалась – скоро приедем.

Теперь состав ехал совсем медленно. Так что несколько мальчишек, вышедшие из поселка навстречу, могли сопровождать его, не выбиваясь из сил. Бежали под насыпью справа. Состав притормаживал перед дренажными водопроводами, пропускавшими бесчисленные ручьи – несколько секунд стоял и полз дальше. Мальчишки не останавливались, а, перепрыгнув поток, переходили на шаг, продвигаясь к локомотиву – успевали выбрать пару десятков шагов форы.

Тогда мне было десять или одиннадцать лет. Теперь, если вспоминать те несколько фраз, в которых в виде сплетни эта история была изложена, я вижу в ней сходство с сюжетом одной новеллы Шервуда Андерсона. Там батрак Хал Уинтер признается другому батраку Рею Пирсону в том, что довел Нелл Хантер до беды, и спрашивает его, как теперь следует поступить. Новелла называется «Так и несказанная неправда». А раз такое название, легко предположить, что в центре повествования не случай, а идея, им проиллюстрированная. По-моему, так и есть. Дело там в том, что, как бы не придумал Рей ответить своему напарнику, жизнь Хала уже изменилась, а, вернее, ее предначертанное течение не в состоянии поменять, ни чужой совет, ни его собственная воля. Он обречен.

Окончательное решения Хала относительно Нэлл неочевидно, хотя и неизбежно – он возьмет ее в жены. Может ли быть иначе – я не знаю. Скорее всего, нет, если предположить, что в поле ситуации заодно действуют сразу два фактора влияния. Кроме универсального правила или идеи, к решению Хала подвигает и цепочка подвернувшихся недоразумений, впрочем, автором неприводимых. Первым в такой цепи могла быть вторая встреча.

Разумеется, вторая встреча была и в истории о том, как Леха Комогорцев женился на Анжеле – толстухе из Смолевичей, куда его перевели дослуживать срочную после лечения в медсанбате. Что-нибудь рассказать об этой встрече? Думаю, достаточно того, что она была. А смысл ее упоминания в том, что за второй была и третья, и пошло-поехало. Согласованная с общей идеей цепь недоразумений приводит к браку, но на этом не обрывается. Ну, еще бы – Леха ведь не индеец с «винчестером», чтобы раз решив о чем-то, уже более к тому не возвращаться. А если так, то осмысление и сердечное принятие такого решения может быть отодвинуто на более позднее время, чем собственно его осуществление.

Я уже засыпал, когда в мерной болтовне взрослых – моих родителей и их друзей, заночевавших в нашем доме – различил пару слов про недотепу Комогорцева, поверившего в то, что после двухмесячного знакомства он является отцом ребенка, уже четвертый месяц находящегося в утробе этой пронырливой толстухи. Леха пробовал упереться, но она сказала ему, что отец – тот, кто был последним, разве он этого не знал?

Не знал, так узнал теперь. Поверил или не поверил, но виду не подал. Вот это и захватило меня – иначе, почему я помню или, вернее, почему тогда среди прочего я обратил внимание на историю Лехи Комогорцева? Остальные разговоры были занимательны в том же духе – это легко представить.

А впрочем, еще до того, как подслушать эти полуночные беседы, я был свидетелем того, как Леха и его толстая жена приезжают в Хани на Первом поезде. То есть, у меня уже была к такому выборочному восприятию закваска или почва. Тогда собравшиеся взрослые спрашивали друг у друга, о чем он думал, и, не находя, а, может, и найдя какой-то удовлетворительный ответ, разливали в рюмки спиртное и обращались к другим насущным темам. А я уже не слушал их, или пропускал мимо ушей, а засыпая, совмещал услышанное с тем, что сам видел.

Леха Комогорцев возвращается после армейской службы и с ним его жена. Она толстая – не безбожно, а все же настолько, что Леха ее немного стесняется. Он не думал, что придется ехать Первым поездом – думал, придется добираться. Как-то доедут, думал, и по-тихому все устроится: вольются с женой в местный распорядок, никто и не заметит. А тут вон как привелось – укладка Серебряного звена, Первый поезд и торжественная встреча.

Раскрывается это дело вот как: Леха не торопился с выходом, но выходить-то пришлось. Нет, не стал он дожидаться последнего, а так где-то среди других выпрыгнул из вагона. Он о многом подумал, но про сам приезд не решил, за все время поездки не представилась ему эта ситуация на перроне. Как-то не вышло про это подумать непосредственно. Короче, выпрыгнул. Парни стоят на платформе – вот так номер: Леха – почетный пассажир. Не видели его два года, и вот он – нарисовался. Кто-то дергается к нему – обниматься и все такое, но останавливается на половине движения – торжественный момент, может, фанфары звенят. Что-то такое, да. И они стоят и смотрят. Но потом смотрят уже в проем вагонной двери. И они видят эту толстуху. И потом как-то понимают, что она с Лехой – оказывается, настоящий номер был впереди.

А Леха не оглядывается, и так знает – это Анжела вылезает из вагона. Он отступает на шаг, но не поворачивается к ней. Может, он собирался помочь ей сойти по ступенькам. Может, во всяком случае, он этого не сделал. Стоял и смотрел перед собой. В валторне грянувшего оркестра увидел отражение всей сцены – выглядел, как всамделишный почетный пассажир. Смотрел, будто этот номер был исполнен для него.

– Ну что, с тобой теперь не побухаешь, или как?

К чему относится этот вопрос? К его случайному статусу почетного пассажира Первого поезда или перемене в его семейном положении? Не имеет значения, что бы это ни было. Ответ не придуман заранее, а данный будто невпопад является верным.

– Здорово, ребята. Ну как, поможете мне? А то моя вещичек набрала, а таскать тяжести пока нельзя ей.

И так все встает на свои места. Потому что жизнь есть жизнь, и теперь жизнь стала вот такая.

Он сам решил, и все согласились.

Со стороны такой девиз удобно счесть проявленной успокоительной иллюзией, но это – или не главное, или – вовсе не так. Просто решение было обоснованно и принято уже после того, как осуществилось.

*** 

Из книги «Хани, БАМ». Всю книгу можно читать/скачать здесь.