Post(non)fiction был создан в 2013 году в мире, который сегодня кажется весьма отдаленным. На самом деле, мир образца 2013 года в его основных экономических, социальных, технологических, политических и культурных чертах был тем же, что и нынешний; если точнее, он уже содержал в себе все то, что сейчас кажется совершенно новым и даже неслыханным. Линии разрыва — 2014 (начало российской агрессии против Украины), 2016 (Трамп, Брекзит), 2022 (уже тотальная война в Украине), 2023 (война в Израиле и Газе) — ведут свое происхождение в предыдущем этапе, на исторической границе которого post(non)fiction был создан. Если про культуру, то преемственность 2013-го и 2024-го обеспечивали самые разные начинания, post(non)fiction в их числе. Проект менялся вместе со временем, даже, как надеялись его создатели, менялся, меняя время, в котором существовал, пусть незаметно и частным образом, но все же. В конце концов, post(non)fiction — он и был придуман про частное и не очень заметное.
Придумали его два человека, Андрей Левкин и Кирилл Кобрин. Будучи знакомы много лет — и даже эстетически близки, насколько это возможно в случае АЛ и КК — они были различны в интонации художественного мышления и оценках тех или иных господствовавших (и предыдущих) культурных контекстов. Сходились они в одном: на том самом месте, где должно было бы располагаться самое интересное, особенное, штучное, современное в самом прямом смысле этого слова (то есть, созданное здесь и сейчас, исходя из того здесь и сейчас, где создающее сознание находится, будучи следствием определенного исторического пути, проросшего прошлого, что ли), — на этом самом месте зияет пропасть. Или нет, не так драматично, огромный пустырь. Урбанистический пустырь, не вот там на окраине, нет, вроде тех пустырей, что можно увидеть в Риге прямо посреди города. Рига, кстати говоря, упомянута здесь не ради красного словца. У со-создателей post(non)fiction были сложные, порой довольно экзотические отношения с этим городом и его культурой. Левкин вообще местный, двуязычный, укорененный в рижском андерграунде; в девяностые и первые десять лет двадцать первого века он проводил большую часть жизни в Питере, Москве и прочих местах, но как раз к 2013-му вновь основательно обосновался в Риге, где и прожил последние десять лет жизни. Кобрин из совсем других обстоятельств, но с середины 2000-х загадочным образом стал отчасти своим в Латвии в качестве постоянного колумниста местного пижонского издания «типа про всё умное». Странная смесь полуподполья, благожелательной посторонности, существования здесь и не здесь между несколькими языками, в конце концов, принятие родного русского не как данного в силу обстоятельств рождения, а в качестве одной из возможных версий того, в чём и чем можно работать — все это сильно повлияло на то, как АЛ и КК задумали post(non)fiction и как его развивали. Как предоставили ему развиваться.
Основные принципы проекта изложены ниже и прошли сверку со временем и судьбой. Как post(non)fiction жил и куда двигался, понять несложно, достаточно покопаться в его содержании, начав с глубин десятилетней давности. АЛ и КК принципов не меняли, разве что несколько трансформировали свое отношение к разным вещам. Что-то ушло в мейнстрим, став частью культурной индустрии, что-то, наоборот, откочевало с жирных пастбищ одобренного и принимаемого (принимаемого пусть и со скрипом, который так ловко смазывали быстрыми деньгами) на скудную травку вышеназванного пустыря. Двери post(non)fiction всегда были открыты практически для каждого, но совсем не для всего. Соредакторы никогда не спорили, следуя интуиции, которая обычно не подводила. Post(non)fiction существовал как бы в расслабленном, как бы в необязательном режиме, с ленцой, впрочем обновлялся регулярно. Собственно, вне форсмажорных обстоятельств, так и должна проходить жизнь, вроде расслабленно и необязательно, но цепко, внимательно и рефлективно. Отсюда и название проекта, в нем и «не fiction», и «после fiction», и «после не», и «fiction», и просто «не». Все возможные режимы проживания жизни.
Ну и, конечно, post(non)fiction был про то, что всё арт, не только литература или, к примеру, музыка, но — при желании — всё. Вроде бы безграничное пространство всего становилось равным самому себе, как арту. Не жизнь есть искусство, а искусство есть жизнь, с разнообразными экзистенциальными импликациями данной гипотезы.
13 февраля 2023 года Андрей Левкин умер. Опубликовав несколько текстов некрологического свойства, post(non)fiction заморозился. Без Левкина с его эстетическим чутьем и безошибочным слухом к пошлости, без его привычки мониторить сетевую болтовню на русском, латышском и английском, без его странных, непричемных вроде находок в ютьюбе, на стенах разных европейских и американских городов, в скучных галереях и забытых на дачных чердаках книгах, и, главное, без его текстов, существование post(non)fiction не представлялось возможным. Второй соредактор подумывал закрыть лавочку. Однако тут в свои права вступила история и современность, и Кобрин согласился рискнуть.
Под «историей и современностью» имеются в виду следующие обстоятельства. Гнусный режим вытолкнул из России сотни тысяч людей, запугал оставшихся и ввел выборочную цензуру самого отвратительного образца: вместо свинцовой буквы неправедного правила (но все-таки правила!), как это было при Николае, Иосифе или Лёне, — произвол разнузданной шпаны, подстрекаемой бесчисленными стукачами. В результате культурное русское (не этнически, конечно, а лингвистически и культурно русское) поле окружается высокими серыми стенами, которые — в последнем, видимо, совместном усилии — возводят изнутри и снаружи. По крайней мере, так кажется. На самом деле, стена хочет разрезать это поле, разделить, как уже бывало, на два, а то и больше. Но, в отличие от условных 1932-го и 1982-го, обе разделенные части обречены на геттоизацию, не только чисто эстетическую, конечно, а социокультурную и экономическую; как следствие, и там, и там с наслаждением примутся (уже принялись) петь вместо «Песен Мальдорора» — «Песни Мордора»; знак у песен по обе стороны стены разный, а смысл один и тот же.
Новый post(non)fiction предполагается для тех, кто настаивает на песнях Мальдорора. Соответственно, его пустырь находится поверх стены; подобно Лапуте он призван парить над нынешним огорчительным состоянием мира и русской (см. выше) словесности, арта и проч. Или же он — памятуя об андерграундной родословной АЛ и КК — залег глубоко под. Или же новый post(non)fiction просто как воздух, которым — при определённой степени эстетической и экзистенциальной подготовки — можно дышать. Что из этого выйдет, посмотрим. Главное, как известно, (комическое) величие замысла.
Собственно, в данном пункте нынешний post(non)fiction продолжает старый. Но есть еще один пункт, совершенно новый, хотя предпосылки его можно обнаружить в публикациях десятилетней давности. Post(non)fiction был русскоязычен — в силу почти стопроцентной принадлежности обоих соредакторов к русской словесности, пусть и в побочных ее изводах. Сегодня стало ясно, что с русским языком — в нашем случае, с написанным и прочитанным на русском языке — нужно что-то делать. Речь не об «отменах», спровоцированных либо новейшими российскими мерзостями, либо — нередко истерически-корыстной — «деколонизацией». Созданное и воспринятое на русском ничем не хуже созданного и воспринятого на французском, румынском, суахили, английском, украинском, китайском. Не хуже — но и не лучше в силу одной только принадлежности к имперской культуре. Порочны не «имперский язык» или «имперская литература» или «имперская музыка», как таковые, порочна — сегодня порочна — идея иерархии, вертикальной выстроенности культурных, прости, Господи, феноменов и процессов, иерархии, исходящей из национальных обстоятельств (они всегда есть следствие политических раскладов конкретного исторического момента). Сюжет об отважных субалтернах Фродо и Сэме, которые отменили имперский Мордор, вернув заветное колечко в жерло вулкана Ородруин, — изобретение времен войн разнообразных мордоров. Среди языков и культур нет больше главных и неглавных; вместо поднебесных ородруинов, посыпающих имперским пеплом милые пажити малых культур, — горизонталь пустыря post(non)fiction. Если что чего и отменяет нынче, так это «политическое» (левое или правое, неважно) отменяет самое себя, как таковое. Единственно подлинное политическое сегодня — это эстетическое, сколь бы старомодно сие ни звучало.
Потому post(non)fiction имеет стать многоязычным. До поры до времени публикации на русском будут, конечно, преобладать — по понятным организационным причинам, да и в силу злобы нашего печального дня (бойкот всего на русском и проч.: см. выше). Однако новая редакция надеется, что постепенно на post(non)fiction заговорят на разных языках. И, в силу горизонтальности пустыря, большая часть этих разговоров переводиться не будет. Если и есть у проекта девиз, то он таков: «Назад/вперед, в Вавилон!»
Вот, собственно, и все. С новым составом редакции можно ознакомиться здесь. Предлагать материалы для публикации — здесь. Устройство сайта будет слегка меняться, неспешно, со скоростью прозы Андрея Левкина, памяти которого посвящены как вышеизложенное, так и дальнейшая история post(non)fiction. Данный текст сообщает о начале этой истории.
Текст написан Н. Л. (Nicolas Lucas) по просьбе новой редакции post(non)fiction, отредактирован и единодушно одобрен ею. Перевод с кельтиберского К. М. Толмачева.
Исходное описание проекта
Это частный проект К.Кобрина и А.Левкина, которых интересует некий тип литературы (не только литературы, впрочем), который не имеет внятного определения. Потому и название такое неопределенное, что речь о некой сущности, у которой нет названия. Этакая unspelled entity. Дело — не теоретическое, авторы обнаружили у себя (не у себе — тоже) достаточное количество текстов такого рода. Отчего и захотелось зафиксировать их в проекте.
Речь о литературе, которая не относится к story-telling’у (это когда рассказывают, что и с кем произошло и обычно всем — автору и читателю — понятно, где всё это происходит и какие правила в той жизни). Вот и можно рассказывать, что там и с кем, производя текст продвижением какого-нибудь протагониста, героя-символа и иных персонажей. Возможно снять про это кино (ну, простое такое), в конце концов.
В предлагаемом варианте кино уже не сделать. Персонажи там могут быть, действия тоже, но они не главное. Там другая основа, не пересказываемая сюжетом. Есть некоторая штука, структура, которая действует и существует так, что ее не описать через ее отдельные элементы. В любом случае здесь требуется сначала расписать где и что, и только затем – как. Причем, активна именно структура, которая и является предметом текста (такие структуры тоже, конечно, unspelled entities — существующие, но невидимые из-за неназванности). То есть, это разные варианты письма. Вообще, просто разные литературы. Разумеется, интересующий нас вариант существовал давно, чуть ли не раньше, чем сценарный story-telling.
Его можно даже определить как literature art. То есть, тут даже не «литература», а «современное искусство». Фактически словами делается то же самое, что и в случае акций, перформансов и т.п. То есть, это теперь так можно сказать, а не раньше – вероятно, поэтому отрасль и осталась без определения. Вообще, в «небеллетристическом» письме, с его нечеткими дескрипциями, нарративами, псевдонарративами чрезвычайно много вариантов работы с реальностью – тоже, разумеется, понимаемой по-разному.
Название post(non)fiction истолковывается просто — если нет подходящего слова, то сущность надо определять апофатически. По частям: post-fiction — имеется в виду, что тут пост-беллетристика, которая может употреблять беллетристические ходы и схемы, но не в них дело. А post non-fiction связан с тем что и non-fiction в традиционном варианте документалок здесь тоже выходит за свои границы.
Считаем, что в варианте post(non)fiction присутствует и то, и другое, но что-то происходит вне этих форматов, которые быть могут и обычно находятся там внутри. Никакого мистико-романтического уклона по поводу unspelled entities здесь нет, дело как раз бытовое: не все фиксируется всегда и даже не по причине отсутствия инструмента. Но с ним было бы лучше. Соответственно, сайт и предполагается как некий инструмент для этого.
Поскольку все, что не story-telling, существовало давно, хоть и не сложилось в единое понятие, то оно имеет знакомые составляющие. Такой вариант художественного письма по инерции могут считать чем-то другим — эссе, например. Текст без перипетий неких героев, а просто о какой-либо местности будет сочтен документальным, если не путеводителем. В данном случае рубриками сайта предлагается иное разграничение, которое имеет технологический смысл – чтобы устроить ловушку для post(non)fiction не декларациями или отдельными текстами, а совокупностью разделов сайта.
Дескрипции тут почти главные, поскольку пишется не о том, что случилось, но – где мы находимся, что это за место – не физическое, а как структура. Читателю не сообщается о чьей-то истории. Выстраиваются пространство и обстоятельства, внутри которых он ощутит то, что ему предлагается ощутить.
Нарративы в такой прозе тоже бывают, обычно у них фиктивная или служебная роль. Как правило, они работают на дескрипции, поясняя место за счет действий в нем. Могут собой что-то связывать. Разумеется, эта роль не превращает такую прозу в story-telling и кино.
Проекты – тут проектность отчасти из визуальных артов — когда артефактом может быть проектность as is, которая улавливает или производит сущности. Можно же не доводить что-либо до результата, а сообщить, предъявить документацию того, как бы это могло быть сделано. По сути, это уже создаёт пространство, заодно оставляя зазор между возможностью и производством объекта. Щель, импульс – ничего такого, что могло бы быть понято упрощённо. Это и есть проект в естественном виде, к тому же — что-может-быть определяет структуру/сущность точнее, чем дескрипции и нарративы. В этом разделе и реальные проекты (соответствующие теме сайта), которые кто-то когда-то производил — любой проект всё равно остается прежде всего интенцией.
Это три базовых раздела (имея в виду цель проекта). Конечно, разделение на них не является жестким – тут вообще всё в нечеткой области. Поэтому еще и другие рубрики:
Рекомендации – указания на артефакты, которые мы относим к теме, с некоторыми пояснениями, почему это именно так.
Картинки – различная визуалка (фотографии, картинки и т.п.), которая имеет отношение к проекту и пояснением, почему это так.
Звуки – то же самое, что и Картинки, но в отношении аудиоматериалов. Это видео разного содержания: музыка, интервью и проч.
Переписка – эпистолярные материалы, имеющие отношение к теме. Могут быть письма, интервью, рабочая переписка.
Библиотека – те книги авторов проекта, которые они относят к этой истории.
***
Авторы:
Кирилл Кобрин (идея, тексты и т.д.)
Андрей Левкин (идея, проект, тексты и т.д.)
Фёдор Левкин (проект, дизайн, программирование и т.п.)
***
Описание, уточненное в декабре 2015-го
Андрей Левкин: Post(non)fiction существует почти уже три года и надо бы уже его если и не проапгрейдить, то уточнить установки, что ли. Потому что есть ощущение, что исходный пойнт проекта (см. выше) сделался уже очевидным.
Кирилл Кобрин: Это вне сомнения! Но вопрос уже в другом: к счастью очевидным или увы?
АЛ: Имхо, это кому как. Мне — любопытно, что можно раскрутить еще, следовательно — мне неплохо. Это ж тут Нечто Иное фактически вытеснило саму тему чуть ли не в мэйнстрим — по крайней мере, в некий умственный. А мейнстрим — это неинтересно, значит — интересно, что это за Иное, что тему туда вытеснило и что это Нечто Иное умеет еще. И, значит, надо бы что ли сделать инвентаризацию того, что имелось в виду и почему это уже само собой разумеется.
КК: Получается — по Фуко — археология последних 25 лет, и что прикрыло все эти слои, ставшие слоями черепков и осколков.
АЛ: Ок, инвентаризация «послепост(нон)фнкшна»: исходно имелось естественное удивление: кой черт все время транслируются нарративы, причем – еще и по поводу узко выделенного сектора: неких как бы людей, с которыми что-то целеустремленно происходит. Притом, что на свете всего полно, да хотя бы и ощущения вполне являются субъектами-штуками, с которыми тоже может что-то происходить. Что уж о том, что полно всякого, которое вообще не зафиксировано, так что какие уж с ним наррации. Хотя возможности письма (как дисциплины, менее всего требующей побочных вложений) все это легко обеспечивают. Пойнт в том, что года три назад это казалось некоторым специальным ощущением, а теперь стало очевидным. То ли только мне – но что для меня изменилось? То ли вообще, в целом и повсюду. И вот в какой связи тут слои черепков и осколков, и что именно стряслось в эти 25 лет?
КК: На самом деле, как ни смешно, источником недоумения, его первым высказывателем, был Пушкин с «мы ленивы и нелюбопытны». Вот это стремление сделать некую совокупность мыслей и реакций (точнее, реакций и мыслей по поводу реакций) самой главной, «самой важной», мейнстримом, говоря попросту, она изначально от лени. Лень иметь в виду многие вещи. Проще – одну или две. Ну и любопытства нет вовсе к тому, что за пределами. Когда таким людям, носителям такого сознания говорят, мол, здесь и здесь случается вот так-то, а здесь и здесь – по-иному, обычный ответ: «Эх, нам бы их проблемы». Тем самым происходит расчеловечивание, деантропологизация другого: с одной стороны, ему завидуют, ибо другому всегда лучше, но, с другой, чтобы особенно не расстраиваться, считают его эдаким дурачком, которого непонятно за что Бог поместил в рай. А «мы»… мы в аду и у нас своя Повестка Дня. Важная.
Но и это распалось, так как невозможно быть «важным» в режиме 24/7. Получается либо очень смешно – либо деградация начинается. От постоянного напряжения возникают морщины, трещины, сыпется штукатурка. Здание кренится и падает.
И дело тут – как эти ни банально – в представлении о «мы», претерпевающих то-то и то-то начиная с князя Владимира. Раз так, то должен быть магистральный метасюжет. Сейчас же, когда линия на метасюжет вывернулась своей прозаической – и психиатрической – стороной, для людей, не желающих быть в строю или психушке, возникла тяжкая проблема. Главного нет. Важного нет. Любопытства, увы, тоже нет. Ничего нет. Впрочем, понимания, что ничего нет, тоже нет.
АЛ: Тут я немного ощутил некую (псевдо)историю, изложенную, в частности в одном интервью Мамардашвили (историю привел интервьюер, Мамардашивли истинность не подтвердил, а что-то уклончиво пробормотал в ответ. Но какая разница). Там все как бы происходит на некой конференции, «посвященной роли духовных традиций в жизни человека». Председательствующий, Аллан Уотс якобы начал ее с вопроса: «Что должны мы делать для достижения просветления?» — «Ничего», — тут же (ну уж не знаю, что ли с места выкрикнул?) буддист Тартанг (как уж принято) Тулку (как уж водится). После чего «Удовлетворенный председатель объявил конференцию закрытой».
Фэйк не фэйк, неважно, потому что прагматично. Не может быть важности 24/7. Понимания того что не может — тоже нет. Ну, тогда только метасюжеты, ад и слово «мы», о чем тут еще говорить.
Разве что о технических нюансах данного факта.Тот, кто не ощущает Магистральной Важности — он из этой схемы начинает выпадать? Есть территории, где ее, МВ, нет — тогда, что ли, там все обустраивается на основании, например, частного любопытства, которое по факту может обеспечить небольшой, окружающий любопытствующего человека приватный рай? Там, где тема МВ существует, есть те, кто согласен с наличием — они будут тяготеть к мэйнстриму вдоль движения этой Важности по времени: считая, что она безусловно есть, а нестыковки и обеспечивают им привычный ад. В каком состоянии может оказаться персонаж с этой территории, начинающий выпадать из такой уверенности? Это удвоенный ад или, наоборот, некоторое чистилище? Какие реакции — если у него есть средства и возможности их выразить — с его стороны последуют?
КК: О, это очень важно, как такой человек себя чувствует, выпав. Ведь по сути, это то, как чувствовали себя люди всего дореволюционного культурного изобилия году в 1925-27 и далее (кроме тех, кого власть не приветила до времени). И там были разные варианты. Вот Кузмин, он был в самом центре, а оказался нигде. Он из этого нигде сделал свою новую поэзию. Да и новую жизнь тоже, как-то предопределив последнее, что было вообще интересно в России, в Питере – обэриутов, Вагинова, опосредованно Егунова, Гора и проч. А была, к примеру Ахматова, которая придумала себе другую роль – оплакивателя «великого времени», которое она, кстати, застала только краем. Можно сколько угодно ее не любить, но роль она исполнила гениально и несокрушимо. А были и другие, что начали суетиться и давать советы времени, которое давно от них куда-то ушло. И догонять его, и примазываться. И жизни сообща просить-требовать. Но все эти случаи, так или иначе, архетипичны. Второй исторический пример, это шестидесятники, которые просто имманентно, онтологически, по своей природе не могли жить вне Поля Важности. Мне вообще кажется, что перестройку устроили именно шестидесятники, чтобы снова оказаться в хранителях и распространителях важных вещей. И они победили! Вот что смешно. И до сих пор они как бы за все важное отвечают – иногда довольно комично, вроде Евтушенко. Но – и тут мы переходим к нынешним – Вы заметили, что над Евтушенкой хотя и смеются, но тайком-то завидуют?
И вот сейчас пришло время выпасть людям 90-х и даже нулевых. И интересно, как они будут себя вести. Учитывая, что разговор, который они вели, будучи в мейнстриме, был на том языке, который они сами придумали и наделили знаком «окончательной важности». А тут выяснилось, что этот язык не работает совсем, даже уже внутри не работает. И повестка дня другая. Точнее их много, повесток, и все они о разном. И всем неохота высовываться из своих блиндажей.
Думаю, что новых моделей пост-выпадения не появится. Кто-то будет играть в Ахматову, кто-то даже в Кузмина (но без успеха, для Кузмина надо быть железным и уметь прожить несколько жизней), большинство же либо побежит за новым комсомолом либо затаится до времени, как когда-то шестидесятники, надеясь на реванш. Ну и грызться начнут и делить память о временах былого величия.
Да, я разболтался о людях – но это мне дух Л.Я. нашептывает. Каюсь. Надо бы к ситуации перейти от людей.
АЛ: Тогда, имхо, надо сделать такое описание ситуации, которое само бы оказалось этой ситуацией, рекуррентное такое демо-описание. По мне, так ситуация как раз между этой темой (где Магистральная Важность) и почти теоретической, где речь уже о выпадении etc. И ее можно рассматривать применительно к письму. То есть, ее — эту ситуацию и ее промежуточность — письмо хорошо представляет. С одной стороны — оно потенциально обеспечивает возможность выпасть из схемы, с другой — и производит схемы. Ну вот, например, мой любимый алюминий: его ж никто не видел, потому что он тут же окисляется и на виду исключительно окислы. Будда буддистом не был, типа.
Тогда беллетристику и устоявшиеся жанры можно считать изделиями из алюминия, они уже и покрашены, возможно даже масляной краской и в несколько слоев. Нонфикшн тогда, что ли, просто отдельные куски, в той или иной степени имеющие смысл: из них можно что-то еще сделать, а и сами по себе неплохи. Пост(нон) фикшн в этой логике будет процессом самого окисления. Очевидно: если фиксируется то, что ранее отсутствовало, то вот он и исходный алюминий, который по ходу письма конкретно окисляется автором.
Ну и как пробиться к некому чистому веществу? Не очень, разумеется, понятно зачем — это не продаосов-буддистов, а просто потому, что это интересно и как-то шуршит. Крашеные алюминиевые бюстики героев — выразителей своего времени со всеми его идеями и обстоятельствами не шуршат ни разу. То есть, где-то должны быть дырочки, где еще не окислилось. Но такого быть не может по определению. Ну, значит, это тут не совсем алюминий, потому что иначе бы и гипотетическая возможность такого варианта не ощущалась.
А это рассуждение тут вполне демонстрирует проблему: оно вполне оформилось и стало оболочкой, внутри которой нечто смутно предполагаемое, so it goes. Нормально. Но тут, по ситуации не только тема улучшенного алюминия, который не сразу окислится, если его правильно расковырять, но и оболочек. В них, в частности, красиво ложится тема шестидесятников, нелюбопытства и т. п., а также — частных практических космогоний. Кто, собственно, вообще понимает, что именно у него в основе (его мнений, привычек, воззрений и тп.) и как вообще эти люди могли делить (или даже делать) какую-то общую поляну (ну, культуру)? Это же предполагает иерархию, устойчивость, вечность. А как сейчас можно продолжать строить все это, когда всего много и уже понятно, что и вариантов людей много. Ну какие теперь возможны общие оболочки вообще.
В принципе, это ж конец света (каким его знали последние лет… 150?). По крайней мере, катастрофа с точки зрения некоего среднего и выше среднего по палате. Ну да, понятно, что если кто-то не бдит Самое Важное 24/7, то это еще не принципиально — ему хватит знать, что оно ну точно существует, так что Самую Важную штуку непременно кто-то где-то тут воспроизводит. Тогда опять технический вопрос: то ли дальше ситуация пойдет (не российская, в целом) в сторону производства некой символической Важной Штуки (ну типа там такие-то ценности, или как в РФ эти их скрепы), либо начнется более-менее осознанный переход к принципиально разным оболочкам. Причем — даже не так, что вот один чел — одна оболочка, а и несколько, чуть ли не до ролевого уровня. Как музыка для аэропортов. Или социальная группа Смотрящие Вот Этот Сериал. Штука Магистральной Важности — фейк, но такой, как Дед Мороз. Второй вариант — отчетливо промежуточный, но может быть воспринят и как замещение рая, дробного такого, за счет переключений. Частично он реализуется рынком, но в этом не вполне то, что могло бы быть. В аду жить все же неприятно (даже и Россиянам не всегда), какой-то вариант должен быть, какой из них вероятней? Разумеется, есть и третий, постоянный страх, а тогда уже приятно и когда не бьют по морде, черт с ней с личной идентичностью. Этот понятен, а что до двух предыдущих, то тут, вероятно, опять надо о людях — хотя бы в качестве кейсов.
КК: Ну режим переключений существует давно – еще с времен СССР, если говорить о советских и постсоветских. Как он в головах первых работал, все, кто хочет, знает или помнит, а вот у нынешних это примерно так. Сидит человек дома и пьет виски. И слушает, к примеру, группу Can. Или фриджаз. Или затейливых академистов, неважно. А сам пописывает в сетях что-нибудь про обамучмо и все такое. Или хохломочем занимается. Ну нет же такого, чтобы была цельность, как у Троцкого или там у Суворина-старшего! Нет. Все отдельно – здесь Can, здесь майданутые. Я привожу эту банальность – давно всем известную – чтобы показать как работает переключение на самом обычном бытовом уровне бытового обычного мышления. Эстетически все несколько сложнее, ибо предполагает, хотя бы иногда, рефлексию и объяснения. Скажем, вот отдельно нежные чувства к Уствольской, а вот – к Бродскому там, или, что еще смешнее, к Быкову (далее B&B). По идее не может же это быть рядом. А есть – и лежит, опять-таки, на разных полочках. Более того, в таких случаях в роли guilty pleasure выступает как раз условная Уствольская. Что правильно – она-то не претендует на то, чтобы иметь важность 24/7, у нее своя повестка, персональная, ремесленническая, единоличная. А у B&B – все замах на иерархию, которой они если не командуют, то уж точно совета у них спрашивают при этой иерархии построении. Отсюда интерес к неописанному, незамеченному, отдельному у условных B&B происходит либо случайно (взгляд, мол, упал на то и то), либо технологически – скажем, в строящейся иерархии образовалась дырка. Давай ее заткнем первым, что подвернулось.
И тут не только B&B. В последние десять-двадцать лет открыли и переоткрыли много замечательного в 1920—40-х. И Егунов, и Гор, и вот Зальцман сейчас. Казалось бы, открыли принципиальных одиночек, лузеров, которые больше всего на свете хотели, чтобы их оставили в покое (как переоткрытые до них Вагинов и Добычин). Ан нет, каждое открытие-переоткрытие сопровождается фразой: «Теперь история русской литературы будет переписана!» Ну кого-то выкинут сверху, скажем, Ахматову, а кого-то поставят на ее место. И говорят это люди, вроде бы, к B&B отношения не имеющие, совсем другие. Все равно – идея Самого Важного 24/7, она никуда не делась. Она присутствует в сознании.
Другое дело, что нынешняя борьба как бы за культуру, между нехорошими и хорошими происходит – на самом деле – между теми, кто уже заранее считает идею Самого Важного 24/7 фейком (это «плохие», всяческие мединские и михалковы, они же прожженые циники и ничего больше), и теми, кто верит в действительно хорошую, правильную, настоящую идею Самого Важного 24/7 (это «хорошие» по интеллигентским представлениям). То есть, тут борьба происходит между слободским постмодернизмом (тем, что условный Пелевин считает постмодернизмом – ничего нет и значит все можно и прочий буддизм копирайтеров и рекламщиков) и эмоциональным благонамеренным модернизмом, модернизмом с человеческим лицом. Такое дуальное поле не дает больше никому места, вытесняет все несвое.
Впрочем, и Бог с ними. Собственно, идея пост(нон)фикшн в том, что в результате выключения интереса к этому полю и включения интереса к разнообразию всего отдельного, возникает ситуация истинно-буддическая, а не в пелевинском пересказе. Множество дхарм, равноценных, отдельных, находящихся в спокойном состоянии своей отдельности. И вещи – дхармы. И образы вещей – дхармы. И мысли о дхармах – отдельных дхармы. И слова из мысле о дхармах тоже дхармы. И их можно перебирать, зная, что все никогда не переберешь. И вот это знание о невозможности перебрать все дхармы тонко намекает, что, наверное, в итоге, в каком-то ужасно дальнем итоге – этих дхарм нет. И никаких нет. И перебирателя дхарм тоже нет. А мысль обо всем этом – тоже дхарма. И что в перспективе мысли этой тоже нет. Пост(нон)фикшн видится мне деятельностью в этом бодрящем холодке.
АЛ: Словом, и это (Важная Штука — такая и сякая) интересно, и это (локальные оболочки), а то, как все вообще происходит — тем более. Все вокруг интересно. Но, собственно, так и было, так что никаких принципиальных изменений для pnf, но — все же, уточнения произведены. И, раз уж дхармы, то — еще одна история на тему «ничего» + «просветление». Есть дядька, который представляет (или представлял уже, какое-то время назад это было) крийя-йогу (там, в частности, другой принцип медитаций: они читту не успокаивают, например, а просто смотрят ее, как кино: соответсвенно, всякие отслоения смотрящих и т.п.). Он процитировал нечто по теме (может, сам сочинил) «Когда Будду спросили «что происходит после Просветления?», он ответил – «Ничего»!» . Ну, как и полагается. Но тут же как: из того, что с кем-то не произошло ничего, не следует что в этот момент он просветился.