James Douglas Morrison
Это 1992-ой год или 93-й, не помню. В книжном попались сборники поэзии Моррисона, откуда выяснилось, что он хороший поэт. Поэзию я не писал никогда, переводил — крайне редко, да и по приколу. Но тут — никаких приколов, потому что как-то надо было и Моррисон оказался кстати. Сканы — из «Родника», чуть ли не из последнего номера, тоже не помню — спасибо за них Д.С.’у. Читается, видимо, не очень хорошо, но пересканировать мне было не с чего, журнального архива нет.
Ну вот, набрал заново: ничего не правилось, только опечатки. Картинка полосы -> её тексты.
Фотография к Моррисону отношения не имеет, впрочем — это вид из окна квартиры, где производился перевод. Впрочем, это нынешний вид, раньше этих домов не было, а теперь левый закрыл вид на водонапорную башню в Чиекуркалнсе. Впрочем, дом там появился правильно.
__________
Слушай,
Я о том, что эт’всё техасское радио &
Насущный грохот
нежно вбиваемый плотно & не врубиться
Будто что ли новый язык
Распирающий череп
Ознобом & ударом гнева
Существа от Вышних
Я ж тебе про то,
Что всюду больно &
Бог ушодцы
Блуждай как хочешь
В выпотрошенной ночи
Негритята в лесу
От испуга резвятся
Или — глянь — душа ст. девы:
Окаменели прям чресла
Здесь на обочине неба
Ни кусочка жилого света
Здесь нас опустили
мы становимся грязью
Поклонение твари
Львы на улице — рычат,
собаки охреневают, роняя слюну.
Внутри города всегда живет какая-то сука.
Мясо свой матушки
Он увидел как разлеглось под теплым песком:
не смог ощутить — съебал подальше.
Он ехал на Юг,
по дороге была граница,
он её переехал.
Не заметив, только отмахнулся от случайной
мухи.
Потом, когда было утро, он проснулся в какой-
то красивой койке.
С, бля, кем-то вроде человека рядом.
По ней сползала, щелкая застывая, прозрачная дрянь.
Ну что, въехали все?
Едем дальше, а что?
__________
Я могу застопорить Землю в её ходьбе
по её дорожкам. Я могу даже
чтобы менты смотались.
Я могу стать никем или просто падалью.
Я могу вырасти вдаль & увидеть всё,
до чего дотянусь. Я могу изменить ход
крови,
я могу всунуться, где мне нет места,
я могу говорить с трупом.
Я умею знать, что творится в чужой малине,
я могу узнать, что со мной
& всеми нами.
Приходится.
А как иначе быть?
__________
Дьявол выплыл
на венецийском канале.
Улепетывая, я видел Сатану
или Сатира, скользивших вдоль
меня, эта плотная тень
моего другого ума. Партизанского.
Сматывающегося. Всё узнавшего.
__________
ангел пробегает
сквозь пустой огонь
сквозь пустые стены
каждый раз — передо мной
тень ложится сзади
если я устану
стану ей
Время это щёлочь
Время это щёлочь,
глядящая в глаза дочерна,
и они видят — уезжает время.
Лицо это судорога,
как пульс & любой вздох.
Нас не припаяли к точке,
мы как стрела: летит.
Мы — мешок тощих ангелов перемен.
Как она была по другому всё время на этом заднем сиденье,
глаза & кожа & волосы оставались
ею. И — между ними — летели, сгорая, девочки, девушки,
девушки, девочки — любая другая любя себя лучше, чем её я.
__________
Почему хочется сдохнуть
Белая бумага, белая стена.
Подставная штучка, белая
помарка. Никуда не выплюнешь, хоть и незаметна,
пусть хоть сорок тысяч лягут сверху,
никуда не спрятать.
Эта вот царапинка
остается записью
желтой крови счастья, золотой царапиной.
Жизнью получившейся враз и догола.
__________
Чего я пью?
А вот выпью — и пишу.
И чем хуже мне, как мне, с утра,
тем лучше мне — другому: в Духе.
Прости мне, Папа, что я знаю,
что со мной.
И вообще — пусть последний козёл
прочитает мне, что он там напридумывал в рифмах.
__________
Раскинувшись вдоль себя поперёк &
очень холодный под луной
берег. Голые парочки
встают друг от друга &
мы смеёмся точь-в-точь олигофрены.
Хлопчатобумажными мозгами. Сама невинность.
Музыка, а также голоса & мы тоже тут как тут.
Детка-детка,
они опять воют на свою луну,
луна — старая, а тебе — опять выбирать.
Луна светит, а ты — дура.
Слушай, а пошли-как мы все в очень древний
мох,
в дебри, в сон, в угодно куда.
Всё равно — осколочков не соберешь,
и тихонечко кто-то елозит по скрипке.
Париж, бумажки
Я уже столько забыл,
и ещё столько забылось,
и ещё придётся забыть.
Как только я понял, что
неплохо бы быть чистеньким,
как понял, что это
какая-то чёрная морда на темени
холма
наяривает — пардон — дудит,
а его позвонки уже рассосались в глине.
Извини, я не хотел тебя обидеть.
Старик, ты чья-то дочь, да?
Она войдёт &
увидит, что мы всё ещё на том же флэту,
где чёрная башка со своей трубой
& пианино с надрезанными жилочками &
херовые кунстмахеры и мяляржи.
Уйдёт.
И мы останемся ждать когда она придёт
ещё.
Страх это косяк
Страх — это косяк, откуда дует ветер,
скользя по дороге из севера.
Лицо, что влипло в окно, оно
прилипло к нему, как листья.
Орел, почуявший ужас,
летит себе знай — не знаю
зайчишкой в июньских травках
__________
Я тебе принесу что-то вроде
листочков — в сумерках, к темноте
ближе: ходи по ним
как хочешь. Будешь, так что,
юристом в деле трагедий, безверий, хероты, маяты —
пока я тебя не трахну.
Кладбище машин
Машины подохли,
то есть, на них не ездят.
Они по ночам ещё светятся —
если их изнутри
поджечь.
В них едут пропавшие люди
старикан с памятью до подметок
бомж сраный, а детки,
детки, детки, детки — камешки ему в стекло
— бемц-бемц — швыряют.
Сырой, промозглый
& сырой промозглый блядский ветер
& мальчишка приложил к стеклу руки
& на плече штука с длинной дыркой
на плече
& ночь расцветет цветами
которых она ждала всю жизнь
изнутри своих кровяных телец
в городе, куда им есть где упасть
& провалившись сквозь дымную твердь
& сквозь выхлопы всех гладких машин & сквозь
горечь молока этого дыма & насквозь иглой
через их рот и мозг
Кто скажет им — «нет»?
Гнилое дерево, где
мы то ли спали, то ли увидели что-то
пока над нами летели листья, закрывая глаза
нам
своей тенью
Трава растёт, лежа под нами.
Танцоры — танцуют и Бог им в помощь.
Смеркалось.
Тени липнут
к лесам, к их тяжести.
нас оставляя в покое.
Они тихо уходят.
Они тихо воскреснут.
Они сдохнут как выкидыш
с тарелками как нимбы
треснувшими над головой.
Тело смеркается, душа сыреет.
Они вежливо машут крылами:
— ну что, на дорожку станцуем?
Да, да, но эта девчонка, пищавшая каких-то немцев
на детской пианинке?
Кто она такая, откуда взялась?
Бог её, что ли, дрючит единолично?
Икая, скользя, запинаясь,
захлёбываясь в её утробе…
— Я позвал тебя, чтобы
ты сказала остальным, что время
падает вниз, словно кожа
сгоревшего ангела.
Я позвал тебя, чтобы сказать тебе:
«добрый вечер»,
я хочу тебя,
чтобы ты испугалась меня,
словно липкую тварь
& помолись за меня со мной вместе.
__________
Он влез на подмостки —
ботинки кровят, половицы ходят:
«Дуракам — всё золото. Бог живет на небе.
Но — где — она?
Ты видел её?
Её кто-нибудь видел?
Да, вот эту, из жестяной коробки с плёнкой:
маленькая, сухая, остановленная
ну, она — моя сестра. Так. Люблю её. Да.
Дамы и господа!
прошу вас, прошу со всем вниманием
к моим словам, со
всем вниманием, прошу вас, со всем к моим
вы это больше никогда и нигде, нам тоже
больше — негде
в этой дыре, дыре, чреве, черве, червяке, веке
улицы ползут мимо
чума, чума — чёрного цвета, но здесь — как бы
и нету:
мои дружки & я с ними, мы вывернулись
чёрте-откуда
картавя ногами, в пожухших бубенчиках &
таком всяком прочем
никто не прошёл нас мимо
все сочли должным и т.п.
мы раздавали & даже не требуя росписи
сердца царей, го-го-го богов, сперму любовцев
всё это сияло
надгробьями на старом кладбище
ночью
от железнодорожного прожектора, тут, неподалёку»
Я — это моё.
А вот и клоуны идут
давай-ка, улыбнись
смотри как ярко чешут
эх, д’по кривой дорожке
они же все кривляки
они же все уродцы
они нас всех дурачат
слова их все с занозой
летают словно осы
засмотришься — ужалят
Ах, лучше я помру
нет, лучше я помру
чем стану свистунишкой
…………..
__________
Чего ты здесь?
Что тебе надо?
Музыки, а?
Я насыплю тебе музыки, хорошо, ладно.
Но тебе надо ещё. Чего-то.
Ты хочешь чего-то & лучше бы новенького
Нет, да?
А чего ещё тебе на-
до?
Я знаю, ты хочешь
Ты хочешь желания, ты желаешь
хотеть & висеть
паучком на нитке с неба.
Вещи не то, как их считают
Я хочу так, ты хочешь — этак.
Я же знаю, говорю не с картонной бабой,
а с тобой, то есть — с самим собою.
Слушай, давай сохраним то, что стоит
беречь, а прочее — да
гори оно синенькими огоньками.
Смотри: горит. Хорошо горят.
Можно погреться ладонями к уголькам.
Тебе слишком мало, чтобы было много.
Зачем объяснять то, что некому объяснять?
Знать бы всех так, как они себя знают,
как ты меня, ну, то есть себя
до последней копейки
__________
Должен быть способ определить
остановить тени
прилипающие к мозгу замершими отпечатками замерзшими
жеста. Мир за изнанкой & он вне бормотания Если он тут
он не может покинуть нас, он же не может весь, целиком,
насовсем.
Страна это крест накрест всех подряд
Чёрные проездом Один полный Гранд-Отель
Ну да, напился ночью было неплохо луга, туман
кролики змеи лошадки свистящие тёмные птицы
летние кутерьма и неразбериха сразу за порогом, слушай на
полях кто-то возится, сопит Там пусто
Это же не земля, а солончаки какие-то Там никого нет
Слушай, мне что-нибудь тихо о деревьях и их листьях нет,
хватит всех этих пристёбов потому что ну Кто-то же
должен быть, чтобы даже прямо сейчас, он знает они знают
не могут, не хотят, да? Знаешь… неродившегося же
кормят этой кровью маленький мозг в форме тела дышит,
переминается, знает
когда больше не надо Тоже, конечно, недвижимость
потом контору чистят, убирают начинается похлёбка
дают слова жрёшь их как муравьев а книги забинтуют тебе
рот
Проплюйся потом, проговорись
__________
Крыши золотятся — глаз не отвести
Стоит повсюду что-то. А наш
дом был не дом, а сплошной кусок астрала.
Флейтишки — мыши, что-ли — попискивали,
что твои/мои соловьи на закате/рассвете.
А потом где-то хрястнуло/хрустнуло, стукнуло/щелкну-
ло
и он припёрся с колбасами мяса & булками
хлеба & водкой вина.
И с тех пор
ну, мы и зажили!
Мне бы только
вспомнить кожей
как чирикают воробьи
на окне
детство бы тут же, как собачонка,
заглянуло в зрачки
Мне бы только ещё раз,
чтобы голова откинулась за спину,
узнать её тяжесть.
Тогда бы и умирать.
__________
Они ждут нас взять в свои сумерки
ты же знаешь, она бледная & в гусиной
коже
эта смерть, когда входит не постучавшись
она же та же твоя девочка,
что теперь рядом с тобой шевелит губами,
молча
Смерть выправит нас на ангелов
& приделает крылья
ну, под лопатками
& мы разлетимся, как воронята
Деньги не нужны, что уж о прикиде
в той местности дураков нету
любая твоя девчонка станет тебе сестрою
ну, а до прочего им дела нет
Нет уж, ребята.
Лучше я тут побуду. Нас тут мало — и всё
лучше,
чем в тамошних дружностях,
и ну их на хер где все люди братья.
__________
Горничные, что ли, ссорятся под лестницей?
А сегодня — тепло.
От вчерашнего — только запах.
Я лежу один, окно приоткрыто.
Сквознячок
Я остыл & читаю себя,
разлепляю страницы
тяжестью склеенной книги.
Я сейчас лишь какой-то костяк.
Полковое чувырло
на государственном смотре.
Апрель.
Ветер дует вволю & вдоль позвоноч-ни-ка
И тот — не против.
В голове тоже ветер & тот же ветер &
душа
Ну, а что душа — книжка сухая,
лёгкая и увлекательная.
Лёгкая на подъём.
__________
У чего нет конца, у того его — не найти.
Но стоят вертухаи, и вышки
По периметру плоскости
Отрезают нас от морей и — прочей свободы.
Что, они нынче в главных? Ну, допустим.
Пусть мёрзнут.
А души изъятых
Ходят-бродят, как в сказках,
Смотрят на живых. Пока. Ещё
и мы возьмем их за руки.
И вместе, в ногу маршируя, пойдём прогу-
ляться
По норам, тропам, канавам, дырам.
Сквозь землю и шелестящий песок.
Нам терять уже нечего.
Только — друг друга.
Мы можем выдавить из нас Царства
с причиндалами алого цвета, с коврами и мрамором
& лежать друг в друге, ржавя постель.
За нами захлопнули прочную дверку
& там музон, радио какое-то и прочее ку-ку.
У нас ничего не пропало, чтобы считать утраты,
смеша ангелов, развешенных наверху.
Мы же не жрачка для журнальных страниц,
нас еще не сунули мордами ниц,
и в каждой камере есть карниз
на который — решётка — не встать, но глядя вниз
видишь замызганные знамёна
видишь о чём-то плаксивых девиц,
видишь убогих убого у Бога
просящих денег.
Ну, а у нас тут, на Юге —
тишь & благодать.
И солнце светит с утра & до самой ночи.
_________
Чувствуя как течёт как слёзы
которых плачут торопясь обратно к себе
по всем дорожкам
Я же проспал всё что мне полагалось
увидеть — как мне проснуться и быть хорошим?
Я заболел от этой тяжёлой ходьбы. Все
эти звери в лесу, все эти твари вся
плоть — это ж индейцы в корявом лесу
Ночь наползает на них и они на неё —
глядят. Это же наша
луна где-то сверху пляшет, петляет, дышит как будто
ты. «Правда, потешно?» — Нет,
этого не было. И не бывало. Но есть. Что за
грамматика? Я забываю её, ея — спев
что угодно, просмеявшись насквозь, вдоволь: лучшие люди на
свете — придурки. Вы знаете Ньюмена? Да. А Христа? А как же! А меня? Конечно.
А мать-твою-раз-этак-трижды-через плечо? Несомненно!
Нет, я искренне рассчитываю, что ты вполне
сможешь уловить ход — с той или иной степенью уверенности в
этом — ход моих
заморочек, хотя, конечно, возможно и
не сочтешь их достойными внимания. Своего. Твоего.
Ну, в общем-то, это конечно что-то
вроде игры в фантики. В туда-сюда-обратно.
В третий лишний. С чем
и остаюсь. Искренне преданный. Вами.