С.Тимофееву: Вагончик тронется, перрон – останется

В данном случае будет не отчёт о выставке, а просто о проекте, который обнаружился в сети. Даже не вспомню, откуда я о нём узнал. Серия «Abandoned Paintings», «Покинутые холсты» венгра Hajdu Bence. Всё это на сайте www.behance.net/gallery/abandoned-paintings/5555192 среди прочих его проектов.

В том месте, где я нашел ссылку на него, расписана лирическая история: «Студент Университета изобразительных искусств в Будапеште Хайду однажды получил задание оценить и исследовать перспективу на картинах эпохи Возрождения. Ему показалось, что намного проще будет выполнить это задание, убрав с полотен «посторонние» объекты. Преобразившись таким образом, картины стали настолько спокойными, тихими и уютными, что не могло не повлиять на молодого художника и не послужить вдохновением для создания целой серии таких необычных пейзажей».

Что тут и как повлияло – дело десятое. Тут речь не в романтике, а о конкретной деятельности по модификации известных арт-объектов. Дело достаточное известное, как в цифровом варианте (например – «Апгрейд художественных тел»), так и в традиционных копиях (скажем, «Арт-длительность Ландиса»). Всё элементарно: берётся какое-либо существующее искусство и деформируется в новое качество. Сознательно или неосознанно. В данном случае все сознательно: берём картину, убираем персонажей.

Это, наверное, самая удачная работа. Потому что а) её исходник знаменитый, его все помнят наизусть и б) Бенце её не вычистил полностью, там остались предметы от самого ужина. Иными словами, люди там только что были и оттуда ушли. Ну а поскольку все знают, что произошло после Тайной вечери, то история получает – вот эта, на модифицированной картине – сильное дополнение. И в общем даже как-то отодвигает сам метод. Но тут речь именно о методе, который в следующей работе виден уже конкретнее.

А вот в этом помещении могло бы происходить и что-нибудь интереснее, чем то, что в оригинале. То есть трюк автора как минимум неожиданно расширил возможности данного места. Что, по сути, уже своего рода акционизм, исполненный изящно и лаконично. Конечно, это зависит от того, как художники оригинала распоряжаются своими историями. В следующем случае воображению уже особо не разбежаться. Там пространство фактически определяет то, что в нём может произойти.

На самом-то деле эта история меня заинтересовала не только со стороны изобразительных искусств. Тут есть и частный момент. Весной я был в Чикаго, на Workshop‘е в чикагском Northwestern-университете. Рассказывал там, что проза разделяется – в частности –  наDescriptions и нарративную прозу, story-telling. И это принципиально разные варианты письма. Вообще, просто разные литературы.

Story-telling – это когда рассказывают, что и с кем произошло, причём всем (автору и читателю) понятно, где всё это находится и какие правила в этом пространстве. Всем ясно, что там может происходить и как на это реагировать. Вот и можно рассказывать, что там и с кем. А Descriptions – пишется не о том, что случилось, но – где мы находимся, что это за место и какие его особенности, если грубо и кратко. Читателю не сообщается о чьей-то истории. Выстраиваются пространство и обстоятельства, внутри которых читатель сам ощутит то, что ему и предлагается ощутить.

Такой вариант письма можно даже рассматривать как literarure art. То есть рубрика будет не «литература», а «современное искусство». Фактически тут словами делается то же самое, что и в случае акций, перформансов и т.п. Вот практически как в этом проекте очищаются пространства, в которых может происходить разное. Обычно вариантов бывает не столь много, как в случае Jacques-Louis David, но побольше, чем в варианте Leonardo Da Vinci. При этом то, что там должно произойти, прямо зависит от выстроенного места. А иногда ему и не  нужно, чтобы в нём что-то происходило. Вот как тут, ниже, можно было бы обойтись и без этой пантомимы.

Но это часть истории. Я всё это рассказал, мне задают вопросы. В частности: вот, вы тут про дескрипции, а русская ж проза традиционно повествовательна. Вы себя ей конкретно противопоставляете? То есть даже не так: то, что противопоставляете, понятно, но имело ли это решение изначально какой-то принципиальный момент, было ли выбрано системно или как-то само по себе? 

Это был хороший вопрос, да. Ответил, что, в общем, я это делаю не волевым усилием, а так как-то получилось. Потому, в частности, что я не российский русский, а латвийский, а у нас с нарративами особая ситуация. Во-первых, мы не такие социальные и общественные, как российские. У тех-то да, общие мысли, социальная точка зрения, они неизбежно share some map of how-it-is-in-reality. Mind map, Mind Set, всякое такое. Они могут обсуждать всё подряд по поводу этих схем и биться за единственно верную точку зрения по любому поводу. Конечно, это потому, что все они в одном большом общем пространстве, которое им описывать незачем, а историй у них полно. Потому что их много и они эту жизнь делят друг с другом. Какое им дело до того, в каком именно пейзаже происходила бы следующая история? Они к нему привыкли.

А мы (латвийские  русские) не такие социальные, раз. И во-вторых, нас очень мало. У нас мало общих историй – ну, потому, что нас мало, сколько мы их можем произвести? Кроме того, если бы мы и начали рассказывать свои истории, то нам самим они не нужны – они и так известны, а если для России (коль скоро мы всё же русские), то – кто бы там понял, о чём это мы? Но описания – они поймут. Или даже так: когда мы рассказываем истории, мы на самом-то деле предъявляем пространство. Зато и наоборот – их нарративы нам вполне чужие. Понять-то их можем, потому что их представления о жизни растиражированы, но сопереживать – вряд ли.

ОК, мы (как латвийские русские) делим с российскими р. язык, большую часть культуры (но, честно говоря, не все их чувства по её поводу), в каком-то смысле – историю. Не всю, конечно. Но – не их умственную карту реальности. К тому же у нас foggy, fuzzy, unstable identification. Мы даже при желании не можем сразу рассказывать истории, сначала нам надо описать наши обстоятельства. В быту мы к этому приучаемся – а иначе никто там не поймёт. Вот, нарисовать на экспорт такую конструкцию, как внизу, – а уж кто в ней может появиться? Какие тут могу быть варианты, и зачем тогда рассказывать истории?

***

Опубликовано в Артерритории.