И ты дышишь разноцветьем

В. Гракхов. Безлунные странники, Североград и еще несколько вещиц. СПб.: Геликон Плюс, 2017. 472 с.

Единство, скроенное из разных, но схожих элементов, понятно и доступно. Общность, сотканная из дискретного, интереснее и, по гамбургскому-то счету, эффективнее даже. Так и в книге Гракхова. На первый взгляд, полный разброд, шатания и анархия: новеллы в духе Кафки и мистические рассказы по заветам Майринка тесно, как дачные участки, соседствуют с актуальной сатирой и лирическими воспоминаниями. Притчи и мистика идут взявшись за руки. Стихи, шарадные вещички а-ля Борхес и фантастика разбавляют и замыкают. 

Тут показательна, кажется, первая новелла – «Der Wolf». Как рок-альбом, книга начинается с хита – довольно жуткой вещицы о егере, охоте на неуловимых гигантских волков, о постепенном безумии, затягивающем героя (на приманку он убивает людей – так спаситель становится палачом, призванный охранять — погибелью). Двадцать страниц полны не только крови, страха и перекушенных, как палочка, в пасти волка недорослей и юниц, но и аллюзий – на В. Высоцкого и С. Соколова, на Ф. Кафку и Р. Вальзера, на «Дикую охоту короля Стаха» и фильмы Гильермо дель Торо. Как же все это работает?

Подчас кажется, что на отрицании, per negationem. Ибо от частного – критики нашей страны (даже в паре новелл мелькает неназванная, но узнаваемая территория вечного холода, кирзы, худых щей, изнуряющей работы на барина и ничто) – пессимизм масштабируется, разрастается до разочарования в человеке в целом. Ведь «обо всем этом ничтожном мире, пустынном для него, бесцельном и бессмысленным» («Самоубийство Владимира») хорошего сказать не найдется. «Со дня, когда вышние изобрели человека и устроили его так, что для того, чтобы здесь жить, он должен есть и размножаться, эта планета была обречена – без каких-либо шансов, — ненависть, алчность, голод и порок были с математической неизбежностью запрограммированы с того самого момента» («Сияние»). Но «разве я ропщу? Я молю смиренно вас, о Господи, — воскреснуть, чтобы умереть иначе – в ничто, без ада, рая, жизни, без сознания» («Искусство зла»). Мир столь отвратителен, что единственный исход – бежать из него, как буддисты, скинуть покрывало Майи, вырваться из череды воплощений и разделаться с мирозданием навсегда? Но «…пространство сильнее вас. Вам никогда не выскочить из протяженности ваших дорог».

А вот и нет, не совсем так. Ибо ходит, ходит по страницам тайный и смешной учитель, от учения которого, правда, записанного во время лекции на доске остался только след мокрой тряпки… Но, и это главное, есть намек. На какой-то прорыв, вернее – возможность прорыва. Даже не так. Возможность – иных координат среди этой протоптанной и убитой обреченности, что ли. «Этот огонь, конечно, не был просто огнем, получающимся от сгорания дров, углей, стен, потолков и прочей муры материальных миров. Горела и сгорала черная энергия, хотя, говоря по правде, местный материальный мир и был сложен из черной энергии…» Здесь даже не суть важно, огонь алхимического тигля это был или апокалипсического всесожжения мира во грехе, важнее – что и мир из иного сложен, и огонь тоже не то, чем он кажется. «Это, господа заключенные математики, кирпичик вашего мира – единственность, троичность, семеричность – это жертва за грех, это ваш царь. Нет черных клавиш на третьем и седьмом интервалах. Ах, как хорошо, когда все не утверждено, не незыблемо, не невозможно!» Мир, видимо, совсем отвратителен (трудно с этим поспорить во времена пандемийного всеобщего помешательства и агрессии, но не отвлекаемся), однако – его можно пересмотреть, скажем так. «Гипотеза Доингли» в одноименном рассказе от того самого учителя, дон Хуана ли, реинкарнации чайки Ливингстона ли, гласит, что мир необязательно, ненужно уничтожать, стоит лишь пересмотреть. Когда «нет дорог» — нужно искать иную систему координат. «Нет, не перейдет ваш счетный мозг, любезнейшие мои слушатели, границу трансцендентных степей – предел, предел вам положен в пути, — это математический закон вашей жизни, — а законы, вам назначенные, вами непереходимы, неотменимы, неизменяемы, и закону сему покорен ваш допредельный ум».

А вот и не покорен, как оказалось-то. Смешноватый, в духе толстячков у Диккенса, Доингли, бунтоватый Стасов, что перегрызает засовываемый в него зонд к шоку пихающих, или уже откровенный шут, по записи в трудовой шут в «Сиянии» — они все на что-то намекают. Как опять же у рокеров – старик Козлодоев у БГ или «Художник Массов пишет свет» у современного мистика, ученика Евгения Головина, Сергея Калугина – они не то, чем кажутся, и намекают на возможность иного. «Мы должны пройти всю ночь, — утверждал Учитель, — иначе нам не выйти из пределов жизни. Если мы заночуем, если остановимся, время захватит нас и на рассвете, замкнув сомнамбулический круг, мы проснемся в исходной точке». «Темная ночь души» имени Хуана де ла Круса (или «Ночь защиты», по тому же Калугину) должна быть побеждена – и только тогда душа отправится в вознесение по лествице.

И тогда, в той же стране кирзы, лесоповала и тухлой селедки, станет возможно рисовать на небе. Да не только на небе – на стенах изб и в голове. «Воздух на Имени – разноцветный, — если, конечно, ты способен различать истинные, не земельные, цвета, — а люди Имени их различают. Когда ты дышишь на Имени, ты вдыхаешь разные воздушные пласты разных цветов, — каждым вздохом ты вбираешь в себя тот цвет, в который окрашен этот миг, но ты можешь и смешивать цвета перед входом, как на палитре перед мазком, — и ты дышишь переливающимся разноцветьем».

Фантастика, фэнтези какое-то? Трансгуманизм и прогноз? Нет. Это то восхождение человека, преодоление им бытийной заданности, о которым говорили очень разные люди, от средневековых мистиков и учителей церкви до Даниила Андреева в «Розе мира» (не потому ли так часто мелькает на страницах женское имя Роза?) и Пьера Тейяра де Шардена в «Феномене человека». Человек – тут уж сходились совсем многие, от Ницше до традиционалистов – слишком уж временное, хрупкое, несовершенное, он должен быть преодолен, может быть – превзойден и изменен. Как и мир – «я знаю, сейчас на Имени очень распространено искусство мобилизма – люди Имени, располагаясь на открытых террасах с видом на планету, плавно поднимают и опускают горы, меняют очертания морей, постепенно превращают ущелья в долины, ручейки в проливы, потом – в океаны. Еще одна из любимых игр – двигать звезды». «Звезды идут сквозь нас», как у Калугина опять же.

Так, кстати, трансмутируется и проза В. Гракхова. От довольно заземленной и слишком уж актуальной сатиры в духе частушек Быкова – к странной фантастике наподобие «Роковых яиц» — и далее, к вечным притчам Кафки и Кутзее. А оттуда к тому, что называют визионерством, мистикой, вестничеством. Как только не называют. Как гравюры и песни Уильяма Блейка.

Но, воля ваша, кому нужны сейчас мистики? Воля наша, и вот не скажите. Ибо в изданной в 2017 году книге (а когда писалось, того не знаю) вдруг начинают заболевать люди. Они – перестают различать вкус. «Ни вкуса любимого в необъяснимо далеком детстве грушевого сиропа, ни вкуса жареных в меду орешков, ни вкуса черного горького шоколада, ни острого вкуса копчёных маслин и никаких других вкусов я более не ощущал». Такая странная эпидемия, которую не понимают, о которой роятся разные слухи – «в том городе тогда гуляла эпидемия какой-то мучительной болезни – люди кашляли, хрипели, их била лихорадка, и жар с ознобом попеременно пробегали по их спинам и лбам. Все обычные сотрапезники скорняка слегли в те дни, и только он крепко стоял на ногах, посмеиваясь и говоря, что болезнь ваша валит только тощих, а с его пузом и семью пудами живого веса ей не совладать».

Вот так и мистическая сатира. Надеюсь, про еще одну напасть с глистами он хотя бы не угадал, а то там совсем жесткий страх. Уж лучше научиться рисовать на небе и двигать звезды, право слово.