“Говно и палки”: исторический и прочий экскурс с пятнадцатью иллюстрациями
Как-то относительно недавно мне довелось слушать один доклад, использовавший (в области, довольно далекой от антропологии) леви-строссовское понятие бриколажа (которое, на первый взгляд, не имело никакого отношения к разбираемому предмету). К тому времени я чуть больше года как эмигрировал, по случаю оказавшись во Франции, и только-только начинал как-то для себя складывать местный, почти совсем мне до того не знакомый, язык и некоторые местные оказавшиеся инопланетными реалии. Бриколаж вызывал беспокойство тем, что не давал понять, к какой стороне осваиваемой жизни его отнести: непонятно до конца было ни слово, ни стоящая за ним социальная реальность. Слушая очень внятные, с показательными цитатами объяснения докладчика о бриколирующем дикаре у Леви-Стросса, я вдруг наконец понял, с чем имею дело; особенно – поскольку все эти минуты в моем сознании работала переводческая машинка подыскания аналогий, запущенная исходным заявлением о том, что даже в нехитром бытовом плане это понятие русским языком не передается. Чем дальше, тем больше я понимал, что очень точный русский аналог ‘bricolage’ мне хорошо знаком, и тем больше смущался неуверенностью: возможно ли его использовать как академический термин? Сейчас мне ясно, что сомнения были оправданы, но напрасны. Нет смысла говорить про бриколаж, если можно — про сборку из говна и палок.
* * *
«…Кстати, в нашем мире хорошо себя чувствует форма деятельности, которая на техническом уровне позволяет достаточно хорошо усвоить то, чем на уровне умозрений могла быть наука, которую мы предпочитаем называть «исходной» скорее, чем примитивной: а именно то, что в бытовом языке называется «собрать из говна и палок». Близкое французское выражение, глагол ‘bricoler’, в своем древнем смысле было применимо к теннису или бильярду, охоте или верховой езде, но всегда – с опорой на образ случайного движения: отскакивающего мяча, бродячей собаки, лошади, уклоняющейся от прямой линии, чтобы избежать препятствия. А в наши дни — к тем, кто мастерит что-то своими руками, используя материалы и инструменты, уклонившиеся от тех, каких требовало бы профессиональное ремесло. Между тем, основное свойство мифологического мышления – выражаться, применяя разношерстный репертуар средств, всегда, несмотря на всю обширность, недостаточный; в любом случае, приходится использовать его, какая бы ни преследовалась цель, поскольку у этого мышления под руками нет ничего другого. Оно оказывается, таким образом, чем-то вроде интеллектуальной сборки из говна и палок, чем и объясняются отношения, которые можно между ними наблюдать…»
(Клод Леви-Стросс, Pensée sauvage [Неприрученная мысль], 1962,
пер. здесь и далее мой. – А. К.)
* * *
Из опыта последующей переписки с докладчиком я знаю, что не все носител.ьницы русского языка знакомы с выражением «собрать из говна и палок» так, как знакомы с ним я и люди, с которыми я общался, употребляя как самую обыденную языковую идиому, примерно со школы. Это неудивительно. Мы были, конечно, поколением-двумя младше тех, кто его (по-видимому) создал, но ходили по тем же примерно улицам и входили в те же примерно социальные сети, что и они. Мы и они были хорошо образованными (хорошо образовывавшимися) петербурж.енками, заинтересованными в гуманитарном/художественном чтении. Воображение которых образ сборки из говна и палок всерьез будоражил.
* * *
«…Среди ЙЫЕ необычайно широко распространены гадательные игры, ярко отражающие своеобразие национального характера и психического склада этого маленького народа. Играющие обычно собираются на снегу за деревней, садятся в круг и выбирают двух участников при помощи несложной считалки. В русском переводе она звучит примерно так: “К вашему берегу всë корабли да барки, а к нашему – всë говно да палки”. Затем противники чертят на снегу две параллельные линии, между которыми помещаются все перечисленные в считалке предметы. Задача играющих состоит в том, чтобы ни в коем случае не допустить у своей линии скопления кораблей и барок, которые ловко перемещаются на сторону противника при помощи костяной рогульки. Выигравшим считается тот, кому удается заполучить к своему берегу все говно и все палки, поставленные на кон. (Хочу пояснить, чем вызван такой странный с точки зрения европейца выбор: корабли, а особенно барки вовсе никогда не пристают к этим печальным берегам и потому являются для ЙЫЕ понятиями чисто условными, в отличие от альтернативных им реальных конкретных говна и палок, составляющих основу быта, строительства и питания этого симпатичного мне народа)…»
(Ольга & Александр Флоренские, Движение в сторону ЙЫЕ, 1995)
* * *
Читател.ьницам, не знакомым с выражением и сомневающимся, достаточно задать запрос соцсетевому подкорпусу НКРЯ или гуглу (или любому другому поисковику), чтобы убедиться – употребление выражения вошло в язык, вполне оторвавшись от (как кажется) источника: текста, написанного Ольгой Флоренской для книжки с вымышленными этнографическими записями никогда не существовавшего профессора И. П. Баринова, описывавшими йые – фикциональный народ Крайнего Севера. Вышедшая в издательстве «Митьки» книжка, в свою очередь, сопровождала одноименные арт-проект и выставку (СПб, Галерея «Борей», ноябрь-декабрь 1995) с объектами, свидетельствующими мир йые (созданными из говна и палок – раскладушка, велосипедные колёса, стиральная доска, якорь, деревянная трамбовка, войлок, кожа, колокольчик, лыжные палки, ручные мехи, деталь от патефона, фарфоровый ролик и др.). Тот самый запрос к гуглу любезно предлагает статью Викисловаря:
из гов-на́ и па́-лок [ɪz‿ɡɐˈvna i ˈpaɫək] груб.-прост. Сделанный на скорую руку из подручных материалов ◆ Костылей и велика не было, пришлось изворачиваться, создавая на ходу из говна и палок (Анты, «Отдай свои мысли», 2020).
И множество примеров соответствующего применения (в искусстве и в быту). Нет никаких сомнений, что говорящие по-русски хорошо понимают, что значит собрать из говна и палок, даже если не знакомы с выражением.
* * *
«…Это часы. Они не ходят. Батарейка села. Будем чинить … Для этого нам нужны. Батарейка. Прищепка. Часовая отвертка. Ну, в зависимости от часов. Сами часы. И два любых провода. Или что-то, что сможет их заменить … Да можно заменить чем угодно. Например, вилкой … А здесь вместо вилок фольга … Просто. Берем картошку. Разрезаем. Открываем…»
(Андрей Бахметьев, Очумелые ручки [рубрика передачи “Пока все дома”], ноябрь 1992)
* * *
Меня занимает в данном случае не сама практика – после Леви-Стросса и в мире антропоцена исследования реутилизационных практик, бриколажа, творения из говна и палок развились в отдельную дисциплину, внимательную к материальности преображения чего попало во что-то и возвращения старых вещей к жизни. Наведение света на говно и палки предполагает не менее интересными слова, стоящую за ними нематериальную символичность и социальные структуры, собирающиеся словами.
Прежде всего, одна особенность. Йые, играющие в свою игру, стремятся собрать себе побольше говна и палок, отказываясь от кораблей и барок. Такое поведение может казаться нелогичным (и кажется таким «европейцам» у Флоренской-Баринова); между тем, знакомство с использованиями русского выражения показывает – за сборкой из говна и палок есть своя гордость и свой вызов. Можно кидать уничижение представителю враждебного класса: «Дай тебе говно и палки / Выйдут ветки да дерьмо» (Loqiemean, трек «Из говна и палок», 2019). За говном и палками – символический капитал; стоит сменить формулу – магия исчезнет; за капитал можно и стоит бороться. Потому что – с другой стороны политического спектра – «Игра буквально воплощает национальную идею делать все в последний момент из того, что под руку попадется» (Артемий Лебедев, аннотация к выпускавшейся его студией игре «Из говна и палок», 2019).
* * *
«…Не то чтобы, раз они сломаны, значит, не работают; наоборот – у неаполитанца вещи по-настоящему начинают работать, только сломавшись. Он выходит в открытое море даже в штормовой ветер на такой моторной лодке, куда мы и ногой бы не ступили. И хотя оно почти никогда не выходит так, как должно было бы, но все же в конце концов — более или менее — выходит хорошо. С непоколебимой самоуверенностью в трех метрах от утеса, на который дикое течение тянет его, чтобы разбить в щепки, он может, например, опорожнить и вновь заполнить дырявую канистру с бензином, не заглушив мотора. Если нужно, он в то же время еще и кофе на нем варит. Или ему удается, с неподражаемым мастерством, снова привести свой сломавшийся автомобиль в порядок непредвиденным использованием какой-нибудь деревяшки, валяющейся в мусоре на улице; починить только до тех само собой ожидающихся пор, пока она снова не сломается. Потому что постоянная починка ему отвратительна, уж лучше он вообще откажется от машины…»
(Альфред Зон-Ретель, Das Ideal des Kaputten. Ueber neapolitanische Technik, 1926)
* * *
По сообщению Ольги Флоренской, формула о говне и палках взялась в их с Александром книге из одной беседы. Представьте – Петербург начала 1990-х, только что вернувший имперское имя, Петропавловская крепость, с разных сторон туда приходят, гуляя, две художнические пары. Одна – молодые и популярные (в узких кругах), с хорошими – в новом мире – перспективами. Другая – поколением старше; по официальной иерархии жанров – с маргиналий, но по известности и опыту – из вполне себе центра позднесоветского ленинградского Союза художников. Вот они останавливаются, здороваются, заходит беседа о том, как жизнь – выставки, пресса, поездки, знакомства. И тут старший коллега произносит эту формулу: «К вашему берегу…».
* * *
«Книжка «Движение в сторону Йые», написанная как пояснительный текст к одноименному арт-проекту, представляет собой род компиляции, набор многочисленных цитат из самых разных источников, так и сяк перевранных и перекроенных для нужд искусства. Поговорку «К вашему берегу всё корабли да барки, а к нашему – всё говно да палки» мы с мужем моим Сашей Флоренским услышали в первый раз незадолго до написания «Движения в сторону Йые» от знаменитого питерского художника Георгия (Гаги) Ковенчука. Мы повстречались с ним и его женой, красавицей Жанной, гуляя летним днем в Петропавловской крепости. В тот момент мы чем-то прославились, то ли выставкой, то ли телепередачей, не помню уж за давностью лет. Гага, по возрасту относившийся скорее к поколению наших родителей, но весьма известный и успешный персонаж, стал, шутя, прибедняться, выставляя их с Жанной никому не нужными старичками перед лицом напористой молодежи. В связи с этим он и произнес вышеупомянутую поговорку. Мы, как большие любители фольклора, пришли в восторг и потом весь день повторяли этот текст, чтобы не забыть. Ни до ни после, я этой фразы больше нигде не встречала, но с тех пор она прочно вошла в наш семейный обиход. Разумеется, невозможно было не включить этот перл в наше сочинение. Я была главным писателем, а Саша главным редактором, то есть, он резал ножницами мой текст, напечатанный на машинке (компьютера тогда еще не было и в помине) и выклеивал фрагменты резиновым клеем на листы бумаги в нужном порядке. Недостающие куски сочинялись по ходу дела и вклеивались на свободные места. Кстати, слово Йые имеет вполне конкретное происхождение. Это был наш дачный адрес в эстонском городе Нарва, улица 1я Йые (Речная) 16».
(Ольга Флоренская, письмо Татьяне Костиной, июнь 2024)
* * *
Гага (Георгий Васильевич) Ковенчук более всего прославился своими иллюстрациями к «Клопу» Маяковского. Заслуженно собравшая немало международных премий книга 1974 года была приноровлением композиционных идей книжного монтажа Лисицкого и Родченко к новой концептуалистской реальности. Дед Ковенчука (Николай Кульбин) до времен советского авангарда не дожил, но был одним из ключевых акторов раннего русского футуризма: человек с достатком, привозил в Россию Маринетти, проводил ключевые выставки, участвовал в организации «Интимного театра» и «Бродячей собаки». Авангардные книги 1920-х были домашним чтением Ковенчука, его мать (театральный скульптор) была хорошо знакома с их авторами. Академию художеств Ковенчук заканчивал в годы, когда недавний сталинский фотографизм незапрещенно оспаривался в том числе частичной реставрацией того самого авангарда 20-х. Семейные опыт, связи и память помогли, он (сын репрессированного и вернувшегося из лагерей гравера) специализировался на плакате, впервые напечатался в «Боевом карандаше» еще до выпуска, в конце 1950-х; после выпуска сразу стал членом Союза художников, и дальше до конца СССР исправно работал на «Боевой карандаш», отрабатывая все его основные темы – мемориализация Ленина и интернациональная дружба, борьба за мир или против тунеядства; культура труда и отдыха и освоение космоса. Вне этого основного заработка (и менее заметного – в детской иллюстрации) – мелкая авторская печатная графика, очень формальная и очень камерная. Конец СССР был для этого художника, конечно, заметным, но не катастрофичным. Застав его с приходом пенсии, он прожил после хорошую и долгую старость.
* * *
Дерево этой проклятой породы
Свалено будет по воле народа!
(М. Романов, стихи к плакату Г. Ковенчука «Мы предлагаем», 1960)
На дырке дыра!
Издевательство это ж.
Сдашь в стирку белье –
возвращается ветошь.
(А. Шкляринский, стихи к плакату Г. Ковенчука «Книга жалоб», 1986)
* * *
Меня занимает, опять же, не столько конкретная художническая биография и конкретный спор в арт-поле, сколько слова. Гага Ковенчук прожил профессиональную жизнь в «Боевом карандаше» — ленинградском объединении плакатистов, созданном в конце 1930-х, где, несмотря на принимаемую реальность борьбы с «формализмом», хранили цеховую память об агитационных авангардных плакатах РОСТА и – через память их создателей – о старопечатном лубке. Вторую часть первого тома «Народных картинок» Ровинского эти люди – в том числе в рамках цеховой подготовки – читали. Не забыть – лубок был одним из типов позднесоветского плаката, назначавшимся по большей части воинским частям; в «Летописи произведений изобразительного искусства» ему отводился отдельный, все скукоживавшийся, раздел. Ориентация продукции на «массу», отвечающая сатирической задаче игра с границами нормы, особая цеховая память позволяли использовать в плакатном медиуме средства, которые осуждались бы в других – схематичную упрощенность, уплощенность, примитивность изображения; архаичную кособокость рифмованных слов. Плакат предполагал совмещение слова и изображения; слова имели тенденцию соединяться рифмой. Иногда художникам удавалось сложить их самим, без помощи работавших на объединение поэтов. Самые известные плакаты Ковенчука – с его словами: «Не за узкие брюки, а за хулиганские трюки»; «За такие шутки получают «сутки»»; «Кассир улыбкой не дари́т – машина вас благодарит». Органическим образом, из условий своего ремесла плакатист складывал мысли о наблюдаемой социальной реальности в рифмованные двустишия. Как нарисовал бы Ковенчук плакат о говне и палках?
* * *
Три обезьяны
У себя имеют органы.
Нарядились в развратны кафтаны,
Одна возит и в рог трубит,
а задняя мехом в жопу дует.
Ну где им играть, это притворные враки!
Вот не ложь, что у них голые сраки.
(текст к лубку «Обезьяны-органисты» (Ровинский № 268), 1750-60-е (?))
* * *
Мы говорим «из говна и палок» потому (возможно), что пара художников, любящих фольклор, услышали эту формулу от другого художника, которого его профессиональная (для хлеба) практика приучила, думая о неприятной социальной реальности, складывать слова в рифмы – так, как это делали художники русской революции 1917 года, которые открыли для себя «народный» раешный стих и графику плаката, собранные, систематизированные и опубликованные коллекционером, собиравшим все, какие угодно, русские гравюры, в том числе листы, печатавшиеся в Москве в конце 18 века с опорой на современную западноевропейскую эротику, но на допетровский еще неурегулированный письменный (канцелярский) сатирический стих. Перед нами живая и благоухающая традиция вербального мастерства, обошедшая по краешку, не касаясь (отталкиваясь, как объекты с противоположными зарядами в магнитной левитации), все то, что принято называть и изучать в школе под именем «русская литература». Мы продолжаем собирать себя из того немногого, что всегда есть под рукой, как это делали люди, говорившие на нашем языке, несколько веков назад. Собираем себе язык из говна и палок.
* * *
«…Да, это правда: нам, русским рабочим, далеко до французов, англичан и немцев. Наши изделия топорны, грубы. У нас нет вкуса, нет любви к красоте.
Но кто смеет упрекнуть нас в этом? Кто?! Отнимите у французских, у английских и у немецких рабочих их знание, их грамотность, дайте им грубых, невежественных и жадных промышленников, дайте им недоучившихся и бессердечных инженеров, закройте им школы и ввергните их в нашу российскую тюрьму, — и тогда мы увидим, каковы будут их изделия.
Нет, не упреков, а удивления достойны наши русские рабочие. Как-никак, а мы все-таки что-нибудь да делаем. Несмотря на гнет и бесправие, рабочий класс растет и ширится и твердыми шагами идет к цели…»
(Алексей Свирский, Записки рабочего, 1906 (?))
* * *
В выражении «[собрать] из говна и палок» существенно несказанное; не реальные конкретные говно и палки, а непроговоренное – тот факт, что из этого вот непойми чего удается что-то собрать, и оно даже как-то какое-то время (помогая собравшим выжить и выдохнуть) работает. Говно и палки – сильное полемическое оружие (оружие слабых). Сильное не потому, что слова грубы, а потому что за ними – магическое действие, преодолевающее любую материальную силу; предусмотренная системой малая вероятность, опровергающая то, что поддерживалось статистической закономерностью. Бриколëр (сборщик из говна и палок) Леви-Стросса противопоставлен инженеру как представителю модерного технологического мышления и делания. Предполагается, что изделия инженера совершеннее изделий его архаичного (но живущего рядом) визави, потому что производятся по заранее прочерченному и выверенному плану – инструментами, наиболее подходящими для каждого узла и места (иногда – специально годящимися только для этого узла и места); из материалов, лучше всего соответствующих расчетам нагрузки и требованиям эксплуатации. Между тем – живучесть формулы о говне и палках в мире инженеров тому свидетель – у инженера, пусть подавленное, сохраняется беспокойство и знание: универсальные говно и палки, вроде как не подходящие ни для чего, в один момент окажутся действеннее и сильнее. И рядом с беспокойством и знанием – желание (и надежда, что получится) самому собрать из этого вот ту конструкцию, что перевернет мир.
В рай возьмут не всех. Блаженны нищие духом. Нет, родненькие мои, простите, но это на моей стороне говно и палки, а вы уж там как-нибудь; попутный ветер кораблям и баркам.
* * *
У белых есть схема, у черных – трюк; и на каждую схему белых у черных – два трюка.
(поговорка рабов Южной Каролины;
по Lawrence W. Levine, Black culture and black consciousness, 1977)
Было бы серьезной ошибкой излишне романтизировать «оружие слабых». Маловероятно, что оно более чем лишь по касательной воздействует на различные формы угнетения, с которыми сталкиваются крестьяне.
(Джеймс Скотт, Weapons of the weak, 1985)
* * *
У говна из «говна и палок» своя историко-понятийная история. Говно, становящееся или служащее чем-то иным, можно представлять себе различно.
Субстанция, сложенная из атомов, после разложения преображающаяся при умелых манипуляциях. Алхимическое «золото из говна»; дачно-садово-земледельческие метафоры, «из какого сора растут стихи».
Субстанция со своими характеристиками вязкости и цвета, которую на вид можно представить чем-то съедобным (в шутку ли над противником; для извлечения ли прибыли обманом; спасаясь ли от грозящей наказанием проверки). То, что раскроет, между тем, свою истинную сущность (негодность, вредность) при употреблении в пищу (и, возможно, дискредитирует попробовавшего). «Не знаю, как будет кушать публика говно со сливками, называемое дружининским направлением» (Николай Некрасов, 1856); «делать из говна козюльку» (конфетку, шоколадку); «из говна масла не собьешь — густота получится, а вкус не тот» (Валерий Золотухин, 1968).
Субстанция, в которой важна только ее вязкость – из которой можно сделать что-то, и что будет казаться чем-то, пока не придется использовать его руками на деле. Воображается почти исключительно в связи с огнестрельным оружием. «Лить пули из говна». «А у нас только пушка, и та из говна» (Всеволод Зельченко, Безголовый (из сборника «Войско»), 1997).
Обман тренированных материалом пальцев скульптора: «А вообще, там было сто тысяч скульпторов и миллион тонн говна из пластилина и гипса, как сказал бы Коваль» (Вадим Сидур, 1961).
* * *
«…Что это за кортик? На вас?! Только не надо прятать его за бедро. Где набалдашник?! А? Что? Что вы там бормочете? Доложите внятно. А? Что? Потеряли? Когда потеряли? Десять лет назад? Потеряли – слепите из пластилина! А? Что? Нет пластилина? Из говна слепите! Из дерева вырежьте! Считайте себя снятым, если через пять минут… А? Что?…»
(Александр Покровский, Не бегите за бегущим (сборник «Расстрелять!»), 1994)
* * *
И есть (на словах), наконец, гордое, настоящее просто говно, не скрывающее своей природы, использующееся как есть, потому что ничего другого нет – и выполняющее свою работу, приводящее к победе. Воображение победы из говна и палок – один из самых безотказных способов вызвать у зрителя воображаемого мира замирание дыхания от «вау» и сорвать куш. Выверенное уничтожение Звезды Смерти уникально натренированным и одаренным пилотом интересно и захватывает, как захватывает статистически маловероятное чудо, но настоящее растопление сердец и общая любовь – партизанское уничтожение имперской армады в родных лесах умеющими собирать оружие из того, что под рукой, пушистыми малорослыми эвоками. И ничто не сравнится с восторгом от подручных устройств, которыми всеми забытый мальчик Кевин спасает свой дом от пары грабителей. Можете выбрать свой пример.
In shit and sticks we trust.
* * *
«…Ища дворец [королевы Рани, о которой я писала], я гуляла по холмам, где не ходят автобусы. Зашуганные изможденные женщины на склоне собирали листья и сныть на корм козам. У них точно не было никакой исторической памяти о Рани. Они и сейчас, и вообще всегда исторически были удалены от империалистической культуры и от отношений монархического государства и национального государства, которые затянули потомков Рани в свои течения и водовороты. Они были сельскими угнетенными, настоящим средоточием усилий феминизма, принимаюшими свою судьбу как норму, совсем не так, как сопротивляющаяся в кризисе городская женщина из суб-пролетариата. Если бы я захотела прикоснуться к их повседневности без эпистемического перекодирования антропологической полевой работы, попытка предполагала бы, конечно, значительно большее обнуление прежних видов на жизнь, чем бесплодная попытка ухватить Рани на поле историков. Привычные пределы знания; почему мы сопротивляемся им, если деконструкция указывает на них?..»
(Гаятри Чакраворти Спивак, A Critique of Postcolonial Reason, 1999)
* * *
У меня есть этот личный опыт. Попытка коллективом плохо друг с другом знакомых участн.иц ридинг-группы почитать известную статью Спивак о голосе угнетенных приводит к неожиданным результатам. У всех, в том числе самых молчаливых, появляется голос, и проговариваются вполне позиции угнетенности – к недоумению и смущенности всех присутствующих. Можно ли считать вашу позицию угнетенной? Взвесили ли вы свои привилегии? Кто будет говорить и кого мы будем слушать, если мы соглашаемся, что нам важны голоса субалтернов? Игру по сбору на свою сторону костяной рогулькой всего говна и всех палок (а не кораблей и барок) ради символического выигрыша можно наблюдать в этом сеттинге в полной мере. Общая неловкость от наблюдаемого приводит к проговариванию справедливых слов о солидарности и коллективном действии. И, между тем, вопрос о гамбургском счете угнетения остается. Как быть с теми, для кого говно и палки – (почти) нефигуральная часть ограниченного инструментария, буквально позволяющего хвататься за выживание? При мысленном (даже только мысленном) овеществлении метафоры волосы встают дыбом от этих интеллектуальных игр.
И, конечно, за «говном и палками» – своя расистская история. Не готов закладывать голову, но уверен, что где-то в истоках выражение растет из истории российской колонизации Азии. Взгляд западо-северянина на южных/восточных варваров. «А дома-то! Из самана они строены, из местного кирпича… Примешают к глине всякой дряни, навозу, да соломы, да конского волоса — вот и готов тебе самодельный кирпич» (Большой академический словарь русского языка, т. 24, Розница – Сверяться). Такой вот язык. Из говна и палок.
Не всем довелось жить в местах, где достаточно леса для строительства или для растопки печей для обжига кирпича, и где много воды с неба. Саман – продукт производственного цикла со сложной стандартизованной технологией. Там, где человеческие городские цивилизации изобрели письмо, строили из самана. Что здесь бриколëр и что инженер?
* * *
«Бывают люди, не понимающие, что такое «нет денег», «нет сил» или «нет еды». То и дело бывает, что кто-нибудь высказывает в посте опасения, что ему/ей может до следующей планируемой оплаты какой-нибудь разовой работы не хватить денег на еду и коммуналку, а в каментах в ответ на это советуют «недорогие вкусные готовые обеды с доставкой». Или человек жалуется, что едва сводит концы с концами, а ему пишут: «Смотайся в Таиланд, развейся, пройди курс психотерапии, глядишь — и решение найдёшь». Ну и т.п.: «Нет сил ни на что». — «Сделай зарядку, потрахайся, начни бегать по утрам».
Помню один восхитительный в этом смысле текст, одна девушка рассказывала, что, мол, сидела однажды совсем без денег, и там дальше шёл такой пассаж: «Можно было, конечно, уехать на Гоа и ничего с этим не делать…» Я тогда несколько раз это предложение перечитал, всё думал, что померещилось.…»
(Денис Яцутко, запись в ФБ, 2021)
* * *
Говно и палки могут быть важным экономическим ресурсом, регулируемым государством. Свидетельство – глобальная долгая, от Средних Веков и ранее, история законов об урегулировании централизованного сбора экскрементов или закреплении прав собственников леса на валежник. И молчаливой повседневной (оружие слабых) борьбы с ними угнетенных и не очень. Говно и палки могут быть товаром. Бриколаж во Франции – огромная индустрия со множеством магазинов, готовых предложить мастерящим своими руками любой материал и любой инструмент, которые (если все заранее рассчитать и подойти с умом) упростят их задачу и улучшат результат. Индустрия по превращению сборщиков из говна и палок в инженеров. Эти говно и палки лучше называть дерьмом и ветками.
Во французском городе, где я живу, мэрией имя стрит-арта выкрадено и монополизировано за большими муралами, в отведенных местах и отведенное время при поддержке спонсоров (получающих таким образом наружную рекламу) создающимися в рамках ежегодного «фестиваля стрит-арта». Выделенная городским бюро туризма экскурсоводка начинает заученный стандартный тур по тематическому маршруту: «Стрит-арт можно определять по-разному. Посмотрите направо. Тут партизаны просто забомбили балончиками двери гаража. Так было раньше. Посмотрите налево и наверх. Это искусство. Так мы будем понимать стрит-арт в нашей экскурсии. Так теперь».
Простите, нет.
Говно и палки не коммодифицированы и некоммодифицируемы. Не товар и не собираются в товар. Я слишком привык к товарному миру и не готов, если есть деньги, тратить свой труд на говно и палки, если можно купить сделанное опытными руками из добротных материалов хорошим инструментом. Но это компромисс, за которым на каком-то повороте обязательно есть эксплуатация чужого труда, чья-то необходимость обходиться говном и палками, и на том спасибо. Этот мир свалится в ад без говна и палок, и в конце правда только за ними. Все остальное мы придумали.
* * *
«Да, мы должны сами добывать себе солому для своих кирпичей»
(Виктор Шкловский; Письмо Роману Якобсону, 1922)