Выходя из вагона, Сколы и проч.

Выходя из вагона

полоскать полость рта облепиховым маслом столь же прекрасно, как спиздить фужер наполненный корвалолом из рук бабушки, что идет по переходу и видит меня. а масло и сплюнуть можно, если догадаешься. Можно прямо в сумочку той же бабушки. или на шубу, тем самым совершив подвиг в области защиты животных.

Сколы

не буди мой сон. Я пью за мать, за отца, за бабушку, за любимого и еще раз за деда, реабилитационная записка о котором возникла недавно. В кармане моего отца, вынутая из почтового ящика. Не трогай мой сон: я вижу рыбок, оскал леопарда, приветливость бабочки, дом, за которым, прячась от глаз, слегка пускает струю мальчик. Не звоните в колокола перед моим сном: он велик и красив, как шея того, на которой я не единожды засыпал. Увольте дворника, он громок.

Раздевалки скамейки

ответ на губах. из них тянется колышек льда. все на морозе. и это в тридцать-то градусов. Боже! за что ты унаследовал эту землю? пахари извели себя, хозяйки при удачном стечении обстоятельств, как куры колотятся на яйцах нейролептиков. наклон влево и вправо. крошится мячик, а так хотелось играть в футбол. не мне, конечно, но кому-то, перед чьими глазами крошился, как хлеб, мячик. а он, как доска, на нем можно сидеть и, по свидетельствам физрука, наращивать шишку. если ты не совсем еблан, конечно

Отдайте честь

посмотреть в окно, чтобы не было страшно. Увидеть пингвина, чтобы стало радостно.
Да нет же, я не об этом. Тем более что всех их уже видели. Глаза ласточки, глаза тюленя. Я, похоже, сам не вдаваясь в подробности, пользуясь азбукой Морза сообщаю о том, что невозможным становится разглядеть следы заходящего, поворачивающего или просто движущегося вперед предмета, как по геометрической параболе, как по заснеженной палубе, которую изредка, но все же выходят, чистить так называемые матросы. Юноши в блестящих ботинках и в казенной одежде. Иные прямиком спешат познать всю глубину океана и бросаются за борт судна, откинув обыкновенную фуражку в сторону. Другие же, напротив, чистят палубу до блеска и спешно бегут отдавать честь командиру, дочитывающему одну из запоминающихся книг Жана Жене.

Рамы моего окна выкорчеваны, впускаю и того и другого. Порой я неразборчив и могу даже пускать проституток, хриплым голосом сообщающих (кричащих) телевизору: «за любовь, за Путина!». Иногда запускаю юнош, подтянутых и довольных собой. Все как мы любим. Все, чему учила меня мама, забирая из садика. Все, чему учил меня папа, заводя в садик для самых еле передвигающихся.

Я выходил на детскую площадку, отрывал ветку дикорастущей здесь ивы и бил самого интересующегося. Мне кажется он оставался доволен, пока не узнал от местного дворника Фадея о том, что мне удалось сжечь его любимую из веранд, на которой лежал растоптанный кем-то скелет кита, примкнувшего наконец к берегам.

Теперь я выхожу за раму, в нее задувает ветер, о нее с легкостью можно поранить голову, руку, палец, ступню. Даже половой член, при особенной изворотливости. Через раму я тащу тело однажды ушедшего, разбросавшего все наши чашки с кастрюлями, за которыми я так тщательно следил и ухаживал, окуная в неизвестный мне ранее раствор. Сбросив его тело в снег, с дворником поволок его по центральной улице нашего любознательного города, оттащил к памятнику героям, раздел до трусов и зажег свечу, предварительно установив ее на голову. Следующим же днем там образовалась трава, выскочили из банок кузнечики и каждый из мимо шедших оставался доволен, ведь работа тяжелая, а тут на тебе – счастье увидеть выпало. Поэтому я возвращаюсь и отступаю.

Сквозь леса и поля я бреду на работу в бирюзовых валенках. Ощущаю себя, трогаю и вспоминаю. Это из-за мороза. Это из-за тебя.

Без обозначения

утка и выводок (сам знаешь, где именно). дождь, пара открытых бутылок пива, дерево в листве. шарик. мост. обыкновенный воздушный шарик (само сердце) гасло в метро. или, ты думал, сияло? нет. ухмылка, непозволительно образующая улыбку. оголенные зубы. без какого либо намека на счастье, пути разошлись. тронулся поезд. погас свет. дама в темном пальто по ком-то плакала. я бы хотел обнять ее, снять пальто и усадить в кресло, но нет. свет погас. я не расслышал откуда именно доносился плач. его начало я встретил на освещенной огнями платформе. не забудь сфотографировать. зеркало запотевает. это такая реклама

О знаменИтой забыто

пока спешил к дому, научился по-новому видеть свет (фонарный и тусклый). На пути стояла не то коза не то корова, и с жалобным видом сосала леденец без палочки. Палочку, говорят, проглотил местный мальчик. Тот еще рецидивист и трансвестит лютый по случаю. С детсва, вместо того чтобы читать Тургенева выпивоху Есенина Толстого Пушкина, мать запирала его в спальне и воспитывала его на Гимне Росссийской федерации, на книгах Тони Дювера, Эрве Гибера и Уники Цюрн, последняя была художница.(ярая, как Наташа Романова) По ней он, кстати, отличным образом научился рисовать и создавать аннограмы. Местные, по-возможности, пытались скрыться от него в единственной на селе табачной лавке, в магазине, у дяди Бо, который любил играть в Русскую рулетку и выливать пули, предварительно включим песню Егора Небесного (Летова): «винотвка – это праздник» Сам же мальчик особенного внимания на сельчан не обращал, воровал кур и красил им крылья в голубые тона, собирал полевые цветы, крал шмотки последней деревенской моды у бабок, пока те щелкали (не знаю уж чем) семАчки, как их тут принято называть. Паренька звали Ушатый, по утру он выходил в одних резиновых сапогах и в кружевном платочке. Зимой, всегда голый. Спускался к пруду и катался на льдинах, трогал и гладил нижнюю часть пояса. И там вставало облако.
Летом он подружился со мной и мы эмигрировали в Америку, напрасно полагая, что наши чулки, юбки, бусы и утварь как-то смогут помочь нам. За день до нашего отъезда Могутин просил связать его с фотографом, зараженным цингой и трипаком (если по-русски). Мы шли к аэропорту, ложились, бросались друг в друга лилиями, а потом неожиданно для себя, основательно устав, ложились к берег озера и засыпали. Утро начинало кричать в уши чайками. Звучали песни из кино Балобанова