КОЖУРА ГАЛЫМА ОСПАНОВА

Из книги «Сезанн любил казахские яблоки»

Когда падает зимний свет предметы становятся неотличимы от фруктов. Предметы покрываются кожурой, гладкой дверцей, за которой прячутся от ножа два маленьких мальчика – запах и вкус.

У декабря, января и февраля свой собственный свет, от которого у предметов появляется неповторимая шагреневая кожа, совершенный эпидермис заснеженного цвета.

В последний день зимы кожура больше не дверь, она шторка, занавес, который вот-вот распахнется и у предметов начнется обнаженная опера весны.

Содержимое любой рюмки, бокала, фужера – тайна. Головоломка из цвета, отблесков и оптических искажений. Стеклу самому интересно, что сегодня стало загадочной кровью его прозрачного тела. И, немного выждав, бокал осторожно наклоняется, а содержимое, теряя первые капли, шепчет тайну глазу на кончике языка.

Кажется, в этом бокале – городок. Домики, покрытые мукой. Домики, готовые для выпечки. Можно ли запечь жидкость? Только если оставить открытым результат. Так оставлял открытыми концы своих рассказов Реймонд Карвер.

Ножка бокала безостановочно вращается. Движение настолько выверенное, что кажется – движения нет. Вены и артерии не помнят, кто из них дарит кровь стеклянному сердцу и где оно находится шестьдесят раз в минуту.

Четыре сосуда – струнный квартет, исполняющий ненаписанную музыку. Ее не написали мы. Поэтому она нам и слышна. Две скрипки рассказывают, почему мы не любили. Альт говорит о том, как не любили, а виолончель – кого.

Пустой сосуд со временем теряет форму и ее становится трудно описать. А пыль, серый архитектор, начинает строить из сосуда что-то новое. Только она знает, что никто не перевозит круглые вещи в круглых чемоданах.

Пустые сосуды от одиночества просят друг друга рисовать на их поверхностях отпечатки пальцев. Привыкают верить, что отпечатки настоящие и их кто-то нежно трогал. Потом подходят к краю стола и целую секунду красиво летят вниз.

Три вазы трех возрастов женщины. Три изгиба коленок, сводящие с ума картон. Три волны, заставляющие повернуть натюрморт набок, чтобы он превратился в пейзаж.

Их изящную высоту не измерить ни одним стеблем.

Цветы в них должны не стоять, а лежать.

Вода в них должна быть темна.

На столе сверкает созвездие. У него нет названия. Этим оно и прекрасно. Имя часто крадет свет.

Где-то рядом фруктовая Ева. Рай становится зыбким. Он понимает, что скоро некрасиво опустеет.

Звезда по имени Яблоко беззвучно покидает созвездие.

Утром на завтрак будет сновидение с одной ложкой сахара.