Люси

Александр Мильштейн


Как это часто бывает, когда имеешь дело с насекомыми, не всё сразу замечаешь невооружённым глазом. Я и сам сейчас не сразу понял, что Люси зажигает спичку о роговицу глаза, как о стекло. Об оконное это умели делать многие… да, кажется, у меня и самого это однажды получилось. Но вот о роговицу… Были когда-то парни на районе, которые открывали пивную бутылку глазницей. Но братья Люси могли запросто откупорить бутылку своими рогами-открывашками. А вот спичку о роговицу сумела зажечь только Люси. Поэтому братья решили, что больше нет смысла держать пироманку взаперти.


В моём альбоме случайно оказалось столько же комах, сколько сверчков в стихотворении Николая Олейникова – пятнадцать. Это многовато для публикации на каком бы то ни было языке вне фейсбука, проверещу поэтому все картинки словами, про всяк випадок, für den Fall der Fälle, just in case…   

Раз уж так случилось, что первая картинка диптиха в альбоме стала последней, а вторая – первой, логично пробираться между ними задом наперёд – как  въезжает в Париж на одной из картинок колеоптеролог Эрнст Юнгер. 

Только рисуя диптих “Люси в небесах с хрусталиками”, я узнал, как выглядит самка жука-оленя и понял, что усадил Юнгера не на белого жеребца, как написал в названии картины, а на чёрную кобылу.

Как тут было не вспомнить гневные слова, которые написал Набоков иллюстратору, изобразившему на обложке бабочку, у которой было тельце муравья:
«Я не против стилизации, я против стилизованного невежества!»

В комментарии к другой глазной картинке, на которой открывается занавес и мошка с человечьей головой, угодившая в угол глаза, вроде как улетает (пастель на картоне, в отличие от акриловой Люси), я упомянул его же, Владимира Набокова, иллюстрации к Кафке, ну, т.е. не то чтобы иллюстрации, но он, как известно, нарисовал жуков в рукописи своего предисловия к «Превращению», в котором доказал, что Замза был тем ещё жуком, и у него точно были крылья. Не знаю, потому ли на обложках «Превращения» в разных переводах помещали жука-оленя, несмотря на то, что Набоков дедуктивно вывел других жуков, не оленей, а Кафка просил вообще никогда и никак не изображать Ungeziefer. 

Первая картинка с мотивом “что-то в глаз попало” нарисовалась после посещения спектакля «Процесс» в мюнхенском театре «Каммершпиле», где в гигантском глазе копошились актёры, вышколенные так, что они умели сидеть на стульях за столами, прибитыми ножками к вертикальной стене и перемещаться отвесно, цепляясь за то, что под руку попадётся. Как насекомые, ну да, хотя в первый момент когда раздвинулся занавес, мне показалось, что это я взлетел в воздух и завис над сценой, я испытал головокружение.

В том же году они получили высшую театральную награду Германии.
На другой картинке – светлячки, танцующие танго, написанное Станиславом Мрожеком, на сцене “Свечного театрика” на Манхэттене. 

В альбоме не одни жуки, там только один ещё жук: жук Марии, божья коровка на немецком, она взлетает с пальца на обложке книги воображаемого писателя Алексея Солдатенко “Мастерская ногтей”.

Впрочем, есть ещё метанасекомое на обложке того же Солдатенко, которое, может быть, тоже жук, даже скорее всего, что  жук… но точно я не могу определить, а на картинку с ним можно, кстати, и взглянуть, вот здесь, в самом начале: https://www.literaturportal-bayern.de/journal?task=lpbblog.default&id=3470

Остальные насекомые в альбоме не жуки, это:

1. Бабочки. Их несколько и к одной уже спешит Сирин с сачком, хотя тропическая бабочка даже не успела полностью вылупиться из пешки, которая дошла до восьмого ряда, в шахматах это называется “слабое превращение”. Картинку можно увидеть здесь, она вторая в первом рассказе: https://www.literaturportal-bayern.de/journal?task=lpbblog.default&id=3317&highlight=WyJtaWxzdGVpbiJd

Ещё один персонаж с сачком – кентавр, соскочивший в вагон метро с картины Бёклина “Игра в волнах”, точнее, с её ч.б. копии на стене станции метро “Кёнигсплац”, бабочка это материализовавшееся название стиля, которым плывёт наяда, а стиль это всё.  

Чернышевский-Чердынцев в крылатой накидке, проснувшийся среди засушенных чёрно-красных бабочек.
Сон его матрёшечный, как “Дар”, автор которого сразу же накрывает Годунова стаканом. 

Бабочка “павлиний глаз”, прикреплённая к хвосту кошки, которая гоняется за ней, кружась волчком сквозь турникет пустых рам… Картина называется, естественно, “Призрак живописи”.

Воспоминание о маленьком театре “44” на Гогенцоллерштрасса, где на стенах были увеличенные копии рисунков Обри Бёрдслея, на картине же он подменил мою знакомую, которая гасила свечи на столиках посетителей металлическим колпачком, как будто ловила по залу огненных бабочек.  

2. Блоха, везущая кибитку с влюблёнными беглецами, пытающимися ускользнуть от влажных щупалец Октопусфеста, где посреди людского моря стоит павильончик “Flohzirkus”, увеличенные круглым стеклом, блохи развлекают публику, не только запрягаясь в кареты, но и бальными танцами, и даже соккером на зелёной поверхности, похожей на бильярдную.

Линза напоминает иллюминатор самолёта, один из героев моего романа “Контора Кука” только что прилетел в Мюнхен из Лондона, где он наслушался историй о кибитках “new jypsies”.

3. Осы, сосущие ось земную на Северном Полюсе, из-за потепления превратившемся в пастиш с мотивами «Schlaraffenland» Питера Брейгеля младшего. Уснула троица, когда ещё было холодно, потому они в шкурах белых медведей, которые тёрлись о земную ось… а может быть, медведи их съели, непонятно.

4. Муравей с буратиновым носом, которого пытается сжечь солнечным лучом при помощи линзы злой гений Вернера Герцога. Эту картинку можно увидеть воочию не в альбоме, а здесь:  https://www.literaturportal-bayern.de/journal?task=lpbblog.default&id=3591&highlight=WyJtaWxzdGVpbiJd

5. Таракан, у которого, как и у Замзы, есть крылья (он и родился в романе Иэна Макьюэна как инверсивная реплика Замзы и символ т. н. “реверсионализма”), но фальшивые, сшитые из лоскутов юнион джека, они присобачены к тельцу наспех скотчем. 

6. Комар, присевший на экран киндла, на котором видна страница романа Отессы Мошфег “My year of sleep and relaxation”. Хотя я сейчас вспомнил, что это были не киндл и не комар. Киндл я тем летом потерял, и кто-то дал мне на время свой сони, или толино, точно не помню… в общем, в отличие от киндла, этот ридер был чувствительный настолько, что реагировал на мельчайших мошек, которых я бы принял за знаки препинания или вообще бы не заметил, если бы они то и дело не перелистывали страницы. Так как иногда их перелистывал и я сам… то это были моменты максимальной моей близости с насекомыми, я был к ним гораздо ближе, чем к Отессе Мошфег, книгу которой мне порекомендовал мой издатель и первый читатель со словами: “Саша, это очень похоже на вашу прозу”.

Отложив ридер, я нырнул с мостков в пресное море и вынырнув, увидел, что повсюду на его поверхности – мошки. В отличие от экрана ридера, эта посадка их убивала, на воде была тьма мёртвых мошек, какой-то мор, некоторые ещё шевелили крылышками. Я подумал, что пресная вода на немецком дословно “сладкая”, Süsswasser, может быть, поэтому они так активно на неё садились, может, это были плодовые мошки, дрозофиле, кажется, где-то там поставили памятник, а здесь лодки с такими же полупрозрачными парусами, как их крылышки, были так же несчётны и те, что были на горизонте, выглядели, как мошки у меня перед носом. 

7. Химера. В постсткрипториуме скребёт по сусекам сухого остатка химера оленя, бага и багера, добывающая бухштабы из растаявшей мерзловечности. На днях я был у офтальмолога, где его ассистентка оценила с помощью маленького перископа моё зрение, а потом закапала в глаза атропин, чтобы врач проверил заодно и глазное дно. В итоге мне выписали капли от сухости роговицы и очки для чтения бумажной современной англоязычной прозы, буквы которой всё время уменьшаются.