Города как камни и представления

Формально этот текст составлялся для лекции на казанском книжном фестивале (конец августа 2015-го). В том смысле формально, что там все это не произносилось (текст же письменный, да и длинный). Но складывался — по этому поводу. Вообще, дело именно в том, что складывался — тут вместе куски из разных историй, которые уже были на сайте. А раз они склеиваются — значит, заканчивается некий образ мысли, существовавший примерно полгода. Официально там выступление называлось «Литература, как карта в описании города», но это их официальная тема, а у меня было ровно «Города как камни и представления» с дополнением: «Как входить в отношения с городами, не причиняя себе вреда, а наоборот».

Логика простая. Человек оборудован определенным мировоззрением, прошлым, образованием et c. В итоге у него есть некое самоощущение и субъектность – которая не является застывшей в принципе, а допускает свои изменения и даже предполагает апгрейды. Города тут притом, что они влияют на складывание субъектности, а отношения с ними – в том числе, с новыми – позволяет эту субьектность отапгрейдить или же – именно, причиняя себе вред – испортить, сделать мертвой. Ну, раз уж темой было указано «литература как карта», то здесь о том, что карты могут быть принципиально разными.

1. Города, слои времени и как они вместе

Тут фрагмент художественного текста:

У Европы есть шаблон: должна быть река, к ней полукругом примыкает исходный город (замок-собор-амбары-итп). Здесь о Европе, которая севернее жары, но и не вовсе север — там схему ломают фиорды. У старого города были стены-валы, их убрали, отчего стали быть полукруглые (с другой же стороны прямая река) бульвары. По ним ходят трамваи. Иногда там канал, от тех же фортификаций.

Затем обширный город, сделанный до Первой мировой и обустроенный до Второй; буржуазный, в меру местных денег — представительный. Далее его обычно отсекает (часто — тоже полукругом) железная дорога. За ней — фабрично-пролетарские территории, переделаны теперь в офисно-торговые центры и культурные точки. За мануфактурами начинались предместья, они так и остались невысокой зоной, там частная застройка. Дальше могут сохраниться куски леса, небольшие озёра, а потом будут стоять новостройки от 1960-ых. Всё происходило постепенно и логично, а это определяет ум жителей, которые постоянно принимают в себя всю линейку времени в трамвае по дороге к центру. Не вынуждено, а само собой, не замечая.

Когда шаблон задан так обыденно, то индивидуум не может ничего из него исключить — эта мысль и возникнуть не сможет: ну, всё это стоит тут всегда, как же иначе? Стоит вокруг него и сворачивается ему внутрь. Дряхление построек, их ремонт, перестройка, снос — такие же дела, как старые монеты и проч. в земле — разве что про штуки в почве неизвестно, где именно они лежат, но и неопределённость тоже здесь часть шаблона, так устроено.

Этот текст пишется во второй части города (от Первой мировой до Второй), кварталах в пяти от железной дороги. Здесь тоже есть обветшавшие строения, это аутентично и позволяет додумать Европу как шаблон, сделать его компактным. Для собирания всех местных слоёв необходима холодность — отсутствие эмоций и вежливость требуются для того, чтобы не уцепиться за что-то одно, развивая через него остальное, а некое среднее тут и искать не надо: тёмно-серо-бурый цвет (булыжник, стены домов, потемневший цемент, серо-зелёный кирпич, старое дерево).

Краткий шаблон, код не будут здесь иметь отношения к массовым чувствам, людей тут немного. Если что-то снесут, то построят новое и остальное его в себя спокойно впишет. Какое слово требуется для всего этого? Личные определения не годятся, здесь надо общепринятое, а это какое? На что, хотя бы, код может быть похож?

Допустим, он такой тут шарик: внутри, тут у каждого свой внутри. Пульсирует, задавая отношения и манеры, например — не думай о чужом шарике. Шарик, возможно, твёрдый, значит — это пульсирует физиология вокруг него. Но тогда спокойно и — вот будто именно шарик пульсирует. Так что именно так и есть: шарики тоже органика, у всех местных они чуть разные, как добавленные, что ли, какие-то унисекс-гениталии. Они где-то под пупком, вглубь к позвоночнику; заросшие там внутри в мотке ниток, сухожилий, артерий; зажатые сырыми тканями. В какой-нибудь слизи, чтобы не натирало. То есть, он тоже физиология: может возбудиться, набухнуть и т.п. Он определяет свою конкретную радость. Возможны истощение и высыхание шарика, рассыпание в порошок.

Его наличие доказывается от противного: он (они) быть должны, поскольку Европа существует, из чего следует, что она задается одинаковым для всех элементом. Напротив, видны проблемы со вписыванием у приезжих, такое всегда внутри и отчетливо физиологично: шарик в них постепенно завязывается; ну, или нет. Поэтому внутри Европы в рассредоточенном виде ещё большая Европа сырой россыпью, но тогда это не розданный код, а иначе. Машинка, работающая в пределах осязания.

Вот он пульсирует, ergo — что-то производит… И шарики тут не упали с неба внутрь, а — в целом, по населению — такой же расходный материал, как их тела, которые получают местное блаженство через куски света, пустоту деталей и холод, — вот потому, что внутри тел есть точка, которой это хорошо.

Ну и так далее. Да, Европа здесь появилась именно в домашнем варианте. Упомянутый трамвай, в частности, это — в Риге, №6, с Юглы и до порта.

2. Прочных идентификации обмякают, тем более — в иерархических вариантах

То есть, города получаются быть внутри горожан. Это неосознанная и очень прочная структура, раз уж она у них внутри. Но речь будет о том, что сейчас началось отсутствие стабильностей, стандартных структур. Даже их последовательное исчезновение. Что тогда может быть со сверхстабильностью городов? Ну, тут надо указать не то, чтобы методику, но описание подхода. Есть легенда, будто бы С.Прокофьева спросили, не завидует ли он, такой великий композитор, успеху и даже славе И.Дунаевского? Прокофьев удивился: да что вы, у нас же разные профессии. Собственно, это всегда относилось ко всему. Вот визуалка, она бывает такая, сякая, салонная, всерьез, декорации и тп. То, что в этих случаях один исходный материал, — неважно, столяр и плотник тоже разные профессии. Но и с книгами уже тоже так же, хотя раньше (ну, в СССР) — книги и книги. Потому что их было мало, а теперь рынок, дамские, бандитские, некий мейнстрим, нонфикшн и т. п. Все уже ровно как с музыкой – это разные профессии и, соответственно, пространства. Литература — разная, так что и картографирование ею городов — тоже принципиально разные профессии.

Если таких вариантов много, то представление о какой-то единой профессии-отрасли разваливается. Вот теперь и развалилось до разных профессий и даже уже совершенно понятно, что все это разные дела. Но такое дело: раньше была еще такая штука, что лит-ру центрировало идеологическое, рамочно удерживая в неком единстве. То есть, ведь и не удерживало — сложно вписать в идеологическое брошюру для садовода-любителя. Ну а потом – упс, все стало разбегаться, причем рынок тут даже и не главное. Просто по факту всё это разные истории/профессии, хотя и казались одной.

Понятно, что все это относится и к городам — хотя бы даже чисто через литературу (которая разная) и это самое картографирование (разное уже принципиально). Ну да, склонность к институализации сохраняется, желание считать литературу чем-то единым сохраняется. Тем более, уж что-что, но города — совершено природная константа. В литературе роль такой институции по факту как бы хочет выполнять условный мейнстрим и его премии. Но создать и держать единую иерархию (смыслов, книг и авторов) не получается. Все меняется быстро, а штук 10 премий каждый год — кто ж тут что запомнит? Конечно, там и социальная сторона – надо о чем то говорить, требуются (хотя — зачем?) какие-то ориентиры. Может, социально так: раньше прочитали и прочитанное тебя как-то определило, это надолго. А теперь все — ясно уже, что самоиндентификация вечной не бывает, ее надо подкручивать, чтобы не вывалиться из того же мейнстрима. Нечто социально-психологическое тут маячит.

Разумеется, тут и технологии, интернет. Что еще более меняет все. Вообще, технологии уже все изменили, давно. Что теперь с фотографией? Она еще существует как искусство, когда у всех телефоны, а на свете полно приятных мест и котегов, причем фотки можно расшарить тут же? Наверное, существует — но уже какая-то другая. Да, практически уже никто не вспоминает царя Соломона со словами «ничто не ново под Луной». В самом деле, очень давно не видел, чтобы вспоминали.

При этом технологии дают новые варианты институциализации. Скажем, в лит-ре нет книг в стол, всегда можно поставить на сайт, нет одиночек – не осведомленных о других. Все уже как-то иначе, но — работает. А также есть ли на свете город, о котором нельзя было бы узнать за пару минут, а еще и увидеть через гугл-Earth, например?

Как в данным обстоятельствам могли бы не измениться города? Но вот что такое мейнстрим в их отношении — совершенно понятно: путеводители, 10 вещей которые в таком-то городе надо увидеть-съесть-не пропустить и тп. Достопримечательности, разумеется. Но, собственно, иерархия тут тоже слабеет – она важна, когда за жизнь можно попасть хорошо если в десяток мест. А когда их уже за двадцать, то никакого смысла в иерархии быть не может. Собственно, с теми же литераторами так же — какие ж там самые-самые выдающиеся, когда читал многих разных?

3. Такое время: расшатывание стандартных (привычных) структур и невозможность выстроить что-то взамен

Сейчас все превращается уже во что-то другое – искусство, картинки, вот и города тоже, раз уж меняется отношение ко всему подряд. Нет уже отдельного искусства в привычных рубриках, в литературе уже смутная разделение на фикшн-нонфикшн, теперь уже какая-то пост-литература. Все уже как-то иначе. Что ли это теперь как электричество, его же накопить нельзя ― ну да, если аккумуляторы, то да — типа великие картины и т.п. Но аккумуляторы требуют обслуживания: музеев, подзарядки в варианте дополнительного привлечения внимания, усиленной мифологизации, включения в туристические маршруты. Разумеется, в этой истории без городов не обойтись. Они тут не частный случай, а, может, самое наглядное.

Пример. В Мюнхене, возле поля для Октоберфеста есть церковь. В марте 2015-го, у них на калитке висело объявление о дискуссии на тему Du sollst dir kein Bild machen von der Ordnung der Welt («ты не должен иметь четкого образа (точной картины) мирового порядка», «ты не должен рисовать себе картину мира», — как-то так). Иначе говоря — таких структур нет вовсе, нет уже возможности их строить: что то в природе не позволяет уже — раньше-то всё было четко. Да, это была такая полу-ньюэйдж кирха, с художественной выставкой, но ― тем не менее, если уж и в церкви… Церковь, получается, сама уже не может быть такой структурой, а уже чуть ли не как созданный себе же кумир или даже как золотой телец. Причем, там не туристический район – сбоку от вокзала перед полем для Октоберфеста – совершенно безлюдным в марте, там пусто, когда октоберфеста нет.

Тогда и города уже что-то другое: структур длительного не сделать, значит — всякий раз предлагается точка зрения, откуда смотреть и ощущать. Она и будет создавать локальные по времени и месту структуры. Конечно, она может выдаваться и наоборот: выдается то, что можно ощутить, что и восстанавливает точку, выталкивая её из возникшей/сложившейся суммы, ощущений. Они в нее сойдутся. Обычно сходятся.

Инструментально это типа ловушка для чего-то происходящего: есть нечто, что, вроде, cool, но никакого такого искусства, чтобы в рамках нормативов надежно возник результат. Почти игра: она, эта точка, может возникнуть всегда и всюду, не согласуясь ни с чем предыдущим: надо быть начеку, если в это играешь. А что до картографирования, то очевидно: сначала города как бы и нет, но выберем точку и он от нее начнет распространяться во все стороны. Тут я и буду заниматься этим вариантом. Он вовсе не субъективный. Собственно, простой пример. Вы в Вене, а что в основе? Фрейд, империя, Ринг. Опера, Моцарт, Сиси, Штраус, венские акционисты, MUMOK, Отто Вагнер, просто кварталы от Ринга до Гюртеля? Все это будут разные истории, они полностью зависят от точки входа. Причем, это вариант был справедлив и до наступления новых времен, ну а теперь-то и вовсе.

4. Ловушки: руины

Руина — есть такой термин, не столько конкретно физический, сколько искусствоведческо-культурный. Считаем здесь ею некий знаковый (ровно в этом качестве) объект, обладающий признанной сверхценностью и находящийся в процессе её утраты. На самом-то деле, утрата уже произошла, но инерция воспринимать руину, как сохраняющую придаваемый ей смысл, сохраняется. То есть, в общем, это вовсе и не утрата для общества. Любая штука, назначенная руиной, обеспечивает надежную точку зрения на историю (само-собой, что для мегя — ложную, компенсирующую утрату порядка, как бы существовавшего ad def). А назначена может быть как угодно. Вот дом В.Л.Пушкина в Москве на Разгуляе. Я там жил на раёне, часто проходил мимо и наблюдал в щель забора развитие процесса ― всё снесли под ноль, то есть даже фундамент заменили, потом возвели заново, а все три прежних мемориальных доски поставили на место, разумеется. Это вот тут было, а теперь есть тут снова, то есть оно тут всегда. Такой-то некто сделал то-то и это важно до сих пор — ну, по факту с этим таким-то поступили ровно как к этим домиком. Или в СПБ на Английской набережной в сторону Пряжки есть камень, на котором написано, что во-о-от тут напротив в реке стояла «Аврора», которая оттуда и т. п. А на другой стороне — говорят — примерно такой же камень, сообщающий что там на набережной место, откуда отправили Философский пароход.

Ну и вот от места утраты бывшего порядка — пусть даже и не бывшего в реальности — начинается упорядоченность и вклеивание всего в общую картину. Любая штука, назначенная руиной, обеспечивает точку, от которой идет непрерывный процесс. Или даже процесс непрерывизации. Руина, фрагмент по факту если и не назначает себя целым, то — гарантом этой целостности. Конечно, города тут — самые опасные, а путеводители — агенты и манагеры этой угрозы. Разумеется, то же будет верно в отношений не только городских путеводителей, а и руководств по любому пространству. Даже как самому сколотить табуретку. Так и будут выходить всю жизнь одинаковенькие, что вполне разумно.

Или прагматично обобщая: те же жанры, собственно, — общественно признанные, сгруппировавшиеся руины. Откуда взялись? Ну, на каких то основаниях, возможно — физиологически разумных, но только основания уже не важны, а жанры определяют формат. Это как две ослиных задницы определили все модули цивилизации: ширина колеи. Ну и так далее. Или понятие «альбома» — это просто сколько песенок на какую общую длительность может вместить диске на 33 оборота. Ну а потом это уже формат — как бы и другого быть не может. Так и путеводитель — не только городской, обширный жанр: еда, прекрасное, история, книжки по психологии. Формат слегка иллюстрированной брошюрки с куском карты. Причем, в приложениях для мобильных тоже транслируется именно этот формат — хотя, казалось бы, вовсе не обязательно. Ну да, когда-то возник такой жанр, он и определяет шаблон восприятия. И, даже если в путеводителе будет типа раздел «10 самых нетуристических мест», это тоже шаблон и уже тоже туристические места, вполне стандартный узел.

То есть, тут вроде бы ровно том, о чем выше — как точка зрения начинает производить вокруг себя город. Но одна разница: здесь фрагмент становится целым. То ли он замещает собой целое, то ли его и создает, фокусируя всё на нем, фрагменте. Город будет распространяться не сам собой, в вдоль путеводителя. Конечно, все будут иметь и там свой фан, общие истории – выданные в таком виде, в виде суммы таких локалок – могут продолжаться в историях частных (ну, селфи на фоне) от ставшего теперь фокусирующим элемента: общий фокус внес ясность в самосознание участников. Причем, тут не статическое состояние, а динамические возможности. Мало того, постоянно возникающая и тут же ликвидирующаяся очередная достопримечательность и временная ценность — тоже ведь стабильная структура. Или как London this week, например. Это примерно как топ-10 песенок за неделю. Песенки разные, но топ вечен. Ну а быть без свойств ― разумеется, свойство.

Чуть в сторону: руины должны регулировать перемещения между расставленными ценностями: ну как гномики в палисадниках формируют локальный миропорядок. Если гномиков переставить – порядок как бы изменится. Хотя, конечно, он все тот же. Но в таком представлении будет нечто, не обеспеченное реальностью ― эту структуру явно обволакивает некая субстанция, наличие которой не позволит достроить из руин управляющую всем этим тут вокруг структуру. Потому что в любой момент такого упражнения (ну, достройки) возможно отвлечься и задуматься: а что это за фигня тут вылезла? Что за гномики, зачем именно в таком порядке и почему они тут вообще? Ок, вот так это всё на свете и работает, но мне же — вот конкретно мне — не надо, мне-то зачем? Какая-то субстанция склонит к оторопи: что это тут рисуется и расставляется, зачем? И, главное ― а, где всё это, вот эти структуры, торчат? Что тут за палисадник? Где вот мы тут находимся и что это за где, собственно? Вот ровно в данный момент, ё?

Вот обо всем этом и будет написано в путеводителях. Они работают, как заглушка относительно этой объемлющей субстанции. Конечно, они не используются в этом качестве намеренно, так просто сложилось и принято. Что, несомненно, интересно: ведь очень важно найти эту заглушку, фактически это же пресловутая дверь на какую-то другую сторону. Так что данная история позволяет попытаться осознать, как эта заглушка устроена и из чего, собственно, сделана.

5. Города и их внутренняя логика: города прочные и привычные, но как быть с тем, что все поменялось?

Поменялось не в каком-то общем смысле, но и конкретно — средневековые города стали главными точками местного туризма, последующие города утратили промышленные функций и тп. — то есть, перемены вполне осязаемы. Города, конечно, такая вечная ценность, что более вечной наяву и в натуре быть не может. Просто знаковые руины как таковые: никаких исходных смыслов нет, получается, что это фактическая утрата, выставляемая как предмет интереса именно в этом качестве. Но это не воспринимается трагично, а есть повод к осмотру соответствующих достопримечательностей. Конечно, печаль не возникает и потому, что в таком — туристическом варианте — как бы утрачено то, чего никогда не было, утрата этого демонстрируется во всяких там костюмированных персонажах, стоящих на входах в кабаки и тп. И это просто такая игра, присобаченная к каждому городу. Что понятно, тоже адресуется к неким традиционным представлениям о чем-то и, в общем, как-то так одно за другое цепляется и крутится. Такие дела. So it goes.

С одной стороны постоянное накопление чего-то, а с другой — постоянное исчезновение всего подряд. Руинированный город (как сумма его достопримечательностей) еще и точка остановки: по жизни всё идет такой чередой, что надо специально осознавать, что утрачено, а чтобы переживать ход времени и грустить ― это вот тут, в руины. Неважно, есть у них реальные основания или нет. Можно же водить экскурсии и к месту Ледового побоища. Городская тематика попадает в промежуток и его устраняет: недостаток собственной идентичности не позволит изолироваться от социума, зато обнаруживание и как бы разделение утрат общего достояния обеспечивает социализацию. Пусть даже на короткий момент, но в принципе – прицепляя мозг человека к некому выдуманному знанию и представлению о мире. Прицепив его к мозгу как магнитик. Всякий живёт в мире, где все время что-то исчезает, но как-то ведь сохраняется у самого человека. Но, чтобы как на реальное положиться на то, что сохранилось только у тебя, требуется определённая стойкость. А так — все надежно упорядочивается — и существует, и реализует, и как бы отмывает-обкэшивается именно как печаль, через развлекательную печаль посторонних тебе утрат. Меланхолия склеивает историю в ощутимую реальность.

Это похоже на представления о той же классической литературе — ее тексты ведь тоже обломки неких строений, имевших ранее конкретный смысл и функцию. Вот это — дом такого-то, который там производил это ― уже не производит, да — он давно умер, произведённое уже, вроде бы, бессмысленно, но это же основа, так что и живет себе вечно, как домик В.Л.Пушкина. Но конкретно: какие ж теперь каретники, домики для прислуги и дровяные сараи? А что тогда теперь опусы их владельцев, произведенные среди всего этого и, соответсвенно, в рамках сопутствующей бытовой физиологии? Особенности ведения домашнего хозяйства в усадьбе Льва Толстого продолжает по факту определять мэйнстримный подход к русской прозе – вполне транслирующей тот же 19 век. Да, если наделить их труды неким сверхсмыслом, то он может добавить энтузиазма, но как вообще воспроизводить конструкции, функции которых уже не существуют, пусть и положены по канону? Считаем, что всё — как было, продолжаем рассматривать жанры и литературу 19 века, как главный путеводитель по российской жизни. Это же весело, наконец.

А есть и такой вариант: вот руина, чья важность ритуально сохраняется. Если сфокусироваться на ней и — отпустить этот фокус (как бы разжав пальцы), то тут же и начнется приключение. Потому что отменена фиксация на ней самой, и (пусть на короткое время) пропадает, забудется и сама необходимость такой фиксации. Что высвободит ранее привязанное к руине пространство, что — совершенно не мистическим образом ― обеспечит возможность сильного разнообразия вещей в природе. Поэтому и есть смысл возится с этими фиксациями, ну а города и их посещения являются самым уместным вариантом таких приключений.

Причем, ведь вне путеводителя и смысле, который он налагает на город, ничего как бы и нет, никакого для него города больше и нет. То есть, он какой-то неизвестный. Туда, в принципе, путеводитель даже запрещает соваться. Он размазанный, карта транспорта неведома, особенности районов — тем более. Для употребления город компактно реконструируются путеводителями всякий раз заново и — тут же — целевым усилием мифологизируется, а иначе кто ж в него поедет? А мифологизировать можно что угодно, как туточка в Неве, откуда как бы стреляла «Аврора» или вот есть табличка на высотке на Красных воротах о том, что там был дом, где родился Лермонтов.

Понятно, тут всегда диалектика. Все, вроде, должно быть стабильным, но в варианте путеводителей так или иначе неизбежны новоделы (физический и смысловой). Откуда-то постоянный запрос на них. Упс, достроили Царицыно, все довольны. Акунин сочинит что-нибудь из начала прошлого ека — отлично. Разумеется, прошлого и без фейков всегда много, тут надо целенаправленно выбирать новые руины. В полит.ру давно уже, в декабре 2011-го была дискуссия о том, как туристически раскрутить Москву. И вот Григорий Ревзин говорил:

«Это довольно богатая тема, игра на ощущении, что Москва – это такое Инферно, изнаночная сторона мира, или вообще другой мир. Он, конечно, оформлялся через миф об СССР. Нужно понимать, что для мира СССР и являлся таким инфернальным местом, а СССР – единственно узнаваемый бренд, который существует от России в мировом масштабе. Я не уверен, что русский архитектурный авангард знают в масштабах индустриального туризма, в локальных кругах знают – архитекторы, критики, интеллектуалы. А в индустриальных – нет (если нам нужно 20 миллионов туристов в год). Но СССР знают, это как раз не проблема. И все части СССР у нас могут работать на этот имидж. Это касается архитектуры и т.д. Но знание об СССР в Москве получить трудно, оно не предъявлено. У нас пласт СССР вообще очень слабо предъявлен…»

То есть, надо заниматься системным воссозданием туристического прошлого. По известным обстоятельствам тема ушла (не до нее стало — каких еще туристов завлекать), но есть же, хотя бы, вполне новодельный бункер управления чем-то всем на Таганке. Естественные обстоятельства тоже участвуют в выборе. В соцсетях, например, выставляют фотки Москвы 80-ых и умиляются руинам своей жизни и Москвы как таковой («в этом городе можно было жить» и т.п.). тут тоже время движется: раньше руиной воспринимали дореволюционное (цветные фотографии древней России уже лет десять всплывают в  соцесетях, С.М. Прокудин-Горский и др), потом начались 50-е годы, 60-ые, 70-ые (причем, 60-е и 70-е уже явно путаются, заставляя сомневаться в искренности переживающих) А теперь есть уже сборки фоток 80-х и даже сборка 90-ых.

Из потока утрат выбирается исчезнувшее — это вполне знаковый социальный консенсус, генерирующий запрос на восстановление части прошлого, его огрубляя и как следствие – преувеличивая до уровня фейка. Но по факту это именно консенсус – причем, не навязываемый путеводителями (они про это еще не написаны), а почти натуральный. Успешная руинизация пополнит социальное поле – если она будет эффектно представлена и соответствовать представлениям (заодно и организуя их) о данной руине большого количества лиц. Как «Евгений Онегин», например. А групповое ощущение исчезновения упорядочит итог в форме, годящейся и для посторонних, перейдя в путеводители. Практически, введением нового аттракциона в Парк культуры и отдыха. В таком варианте новая заглушка (а тут будет сделана именно она) будет еще и радовать.

6. Джим Моррисон и альтернативные методики описания

Моррисон тут затем, что по причине единообразия массового пути к прогрессу некоторые (в большом количестве) артефакты куда-то отцеплялись (по причине сложности), но вовсе не исчезли. И это не винтаж или вечные ценности. Например, есть стандартный путеводитель, а альтернативой ему будет книжка, в которой и об этом городе. Когда бывает и так и сяк, тогда уже не вечные ценности, а разные логики. Такой вариант много в чем присутствует.

Только вначале об окончании научно-технического-прогресса и о последствиях оного. После появления 6-го айфона стало ясно, что данный тип прогресса закончился. То, что было раньше – было не хуже, поэтому. Оценка, конечно, частная, но 4s в любом случае вменяемей 6+. То есть, движение к чему-то окончательно прекрасному завершено. В материально-нематериальном варианте (о духовности, телесности и потреблении тут речи нет) дальше массово двигаться некуда: вот сеть, доступ к чему угодно. Коммуникации мгновенны. Какие опции, фичи и приблуды еще нужны? Конкретные, а не для просто обновлялок? Ну вот какой молоток вы еще хотите придумать? Или рельс?

Всё, все добрались до некой точки. Но тут побочка: было некое движение от, скажем, паровой машины к, допустим, Ipad’у minik с retin’ой. Оно сопровождалось определенными интеллектуальными усилиями. Менялись поколения, системы образования, вкусы, художественные системы. Если рассуждать в рамках одно-едино-направленного (по этой части) социума, то каждый отрезок времени был тем предыдущим, что – если чисто по логике «после этого = вследствие этого» (а там она и работает) — обеспечило теперь суммарную победу. Всем спасибо, все свободны. Теперь, в точке данной победы начинается настоящая история. Новое Небо и т.д. Все сделались новыми людьми и теперь, наконец, никуда уже не будут идти, а уже займутся своими делами. Всё теперь будет заново и настоящим, наконец. Вот именно что новое Небо над всем, что создано и зафиксировано к данному моменту. В том числе – в путеводителях. Момент массового цивилизационного акме. И что, собственно, делать, когда движение уже не будет развлекать?

Варианты могут быть разными, один уже и был упомянут: по пути прогресса возникали варианты (например – художественных систем), которые массовому прогрессу не требовались, хотя иногда неплохо делали жизнь для каких-то групп (не обязательно больших). Массовый вектор такие варианты быстро проезжал, они к нему не относились, конечно. Такие варианты отцеплялись (по причине сложности) от прогресса, но не исчезали. Они тут вокруг, что не есть ностальгия-винтаж-вечные ценности. Просто единовекторность увяла, а они там, где и были.

Ну, теперь-то ведь уже понятно, что не в массовом же движении куда-то счастье? Чисто по факту: раз Новое Небо уже нависает, то под ним каждый уже сам по себе, все же свободны. Конечно, тогда можно посмотреть и по сторонам (а иначе станет скучно), где и обнаружатся предыдущие кейсы и чрезвычайно обширные возможности для разнообразия жизни. Которая, собственно, была уже и тогда. Вот, например, James Douglas Morrison.

Дело в том, что у него есть и такое, и сякое. Есть песенки, вполне сопровождавшие собой прогресс. Фактически, его стандарты в некоторые годы. Но был и другой формат, длинный — концертный и это не совсем то, что принято считать Doors’ами по хитам. Не так, что этот формат лучше всего на свете, просто другой тип производимого. У него это наглядно рядом, поэтому он тут и пример. Это как есть путеводитель и есть районы, куда путеводитель не лезет и не советует лезть. Хотя, в принципе, свои маршруты ведет среди всего этого.

Есть его концертник, Absolutely Live 70. Вообще, он как бы живой, но нет — составлен в 1970-ом, это имитация концерта — даже и не имитация, а желание сделать «the ultimate concert». Собрано из концертных выступлений, но сложно сведенных. Описывается так: «Absolutely Live is the first live album released by American rock band The Doors in July 1970. Recorded July 1969–May 1970. Many shows were recorded during the 1970 tour to create the Absolutely Live album. The Doors’ producer and longtime collaborator Paul A. Rothchild painstakingly edited the album from many different shows to create one cohesive concert. For example, the best part of a song from the Detroit show may have been spliced together with another part of the same song from the Boston show, trying to create «the ultimate concert.» Rothchild has said, «I couldn’t get complete takes of a lot of songs, so sometimes I’d cut from Detroit to Philadelphia in midsong. There must be 2,000 edits on that album».

Вообще, по кускам его только и можно было сделать. Там же дело не только в том, что создается живое поведение – дело не в характере исполнения, клипы бы остались клипами, как их не разукрашивай поведением. Там результат достигается через иную, не альбомную сборку. Нюанс в том, что Моррисона еще и поэт, довольно сильный. Расхождение его концертов (по крайней мере – упомянутого) с клипами не столько в том, что там живое исполнение в отчасти, допустим, нетрезвом виде, но в том, что там всегда будут маневры со словами. В концертах он поэзию иногда и просто читал, но у него есть и варианты текстов: один — для пения, другой — чисто поэзия, третий – как-то одно и другое вперемешку в концерте. Что ли он как-то интуитивно прикидывал, какой глубины версия сегодня требуется.

Например, на Absolutely Live есть блок «Celebration of the Lizard» из «Lions in the Street» «Wake Up!» «A Little Game» «The Hill Dwellers» «Not To Touch The Earth» «Names of the Kingdom» «The Palace of Exile». Почти все отдельно, как песни, не существуют, а «Names of the Kingdom» есть в нескольких версиях – от почти клиповой до включения в нее чисто лирики из поэзии. Но там вовсе не романтические литературно-музыкальные композиции, дело в общем запутывании слов друг с другом. Короткое стихотворение может, например, превращаться в текст песни – удлиняясь и теряя сконцентрированность, но добавляя, что ли, себе внятности и типа эмоциональной простоты. Что ли у него была общая конструкция для конкретного кейса, которую можно было туда-сюда. Это ровно примерно как свой город можно показывать знакомым – по своим маршрутам, в зависимости хотя бы от их сил, погоды и своего настроения.

И там еще другой момент. «Absolutely Live 70» вроде как полностью противоречить всему вышесказанному о том, что есть симулякры, а есть реальность (ну, это же не реальный концерт, а смоделированный). Но это в итоге не фейк ни разу. Да, «Absolutely Live» как бы не было, но в итоге он есть — а чем это еще может быть, как не концертом Моррисона, причем — конкретно вживую? Вот и с городами так же. Во-первых, один и тот же может быть составлен не прямой наррацией и описанием достопримечательностей, а как-то иначе. И не описан даже, а практически отдельно сделан. Тут, в общем, тоже ничего неожиданного, хорошие книжки так все и описывают.

Во-вторых, это может быть как бы даже и фиктивная реальность, но в действительности она и оказывается именно реальной. То есть, именно она является реальной. Дело не в новоделе и симулякрах, а кое в чем другом. Это, практически, тайна. О которой дальше и речь, потому что где тайна — там и фича.

7. «Города как риск и угроза», что имелось в виду?

Тема причинения себе вреда городами очевидна: все эти «10 вещей, которые непременно надо сделать в Вене» (торт «Захер», Бельведер, Брейгель в Художественном, хойриге за городом, Венский лес, Сиси, штруделя, Шенбрунн и что-нибудь еще. Ну да — Штраус&вальсы и Моцарт-Моцарт-Моцарт,. Испанская школа верховой езды). Или вот из первого попавшегося рекламного зазывания:
«Совершите прогулку по старой части города с гидом, чтобы увидеть старые дома и спокойные дворы, погулять по идиллическим переулкам и мысленно погрузиться в прошедшие времена. Затем познакомьтесь с пышностью минувшей эпохи во дворце Хофбург — Сокровищница с императорскими коронами, Императорские покои и Коллекция серебра и столовых принадлежностей. Или взгляните на Государственный оперный театр, зайдите в Усыпальницу императоров в склепе Капуцинской церкви или же посетите один из символов Вены — Собор св. Стефана. В обед отведайте венскую кухню в одном из небольших ресторанов, так называемых «байзелей», в старой части города; летом лучше всего в «шанигартен», как в Вене принято называть столики ресторана под открытым небом. Некоторые отели вены, также предлагают совсем неплохую венскую кухню. Где лучше завершить посещение Вены, если не в ресторане «хойригер»? Отведывая в приятной и веселой компании легко пьющееся вино и местные блюда, Вы сможете под венскую музыку еще раз вспомнить увиденное. Или Вы зайдете в один из популярных ресторанов и баров в старой части города, где последняя ночь в Вене превращается в день…»

Ровно так люди и путешествуют, судя по фб, где считают всегда сообщат в направлении родины о том, каких ништяков урвали или как кто-то им там накосячил. Инстинктивная отчетность перед обществом, связующие коллективные смыслы — как не понять. Соответственно, весь интерес и состоит в сравнении с собой и своим местом обитания. Это, конечно, частный, в основном — столичный (по крайней мере, такое я читаю в фб преимущественно у москвичей), и видно насколько для этого пригодны путеводители. Будто вот в самом деле сделаны для этого.

Формируется милый шаблон, который имеет любопытное отношение к реальности — это такая реальность, сделанная отдельно. Но только это не та сделанная реальность, которая тайна и о которой речь только что зашла и еще будет дальше. В той же Вене она в сумме займет места меньше, чем внутренность Ринга . Да, всякий понимает что это же туризм, ему подсовывают туристический вариант, а сам город существует как-то иначе. Но соотнесения города с фейком это вовсе не отменит. Ну а соотнесения с такими фейками это безусловное причинение себе вреда. Внедряется шаблон, который замещает реальность, деформируя субъектность его потребителя, а при длительной практике такого рода её и удрючивая. В ситуации, когда эту субъектность как раз можно было бы расширить, в мозг вставляется не новый город как таковой, а шаблон, ровно тот же, что и в предыдущем случае — в каждом из новых городов воспроизводится прежняя схема, только магнитики будут разные.

Но, собственно, а если именно это и нравится? Ну, так можно и самому сделаться фейком, но ведь может нравиться и именно это. Тут, например, имеется некий отблеск вечности по части бессмертия — как может помереть фейк? Надежность прилагается. В общем, тут кому риски, а кому и счастье. Основная линия всей этой истории ровно в том, что сейчас все поменялось и надо либо так, либо этак. Либо поддерживать руины, либо осознать, что ничего такого уже нет. Здесь — о втором варианте.

8. Как тогда можно использовать города?

То есть, не в варианте путевых записок, антуража для происходящего в них чего-то нарративного и т.п.? Например, для любой структуры, чью недопроявленную сущность хотелось бы сделать явной, всегда найдется город, который почти в точности, как она.По крайней мере, как основа. Конечно, это естественней, чем придумывать фиктивных идиотов-героев, которые примутся разъяснять эту недореализованную entity.

Это будет совсем понятно, если сравнить с типичным вариантом, в котором без недопроявленностей, а о чем-то уже конкретном для автора: можно описывать какой-либо город через личные чувства и через них можно расписать все, что угодно. Потому что автор, как физическое и эмоциональное лицо, всегда, даже при самом запутанном сочетании этих качеств есть нечто определенное и не слишком разнообразное. Вот он придумал, о чем хотел бы написать, ну а раз для него главное — его собственные чувства, то у него все получится. Описывай собой, своими чувствами все подряд — и все сойдется, как иначе. Ни разу еще на свете не было так, чтобы не сошлось. Но причем тут вообще город? При этом будут выражены именно личные чувства и текущее состояние автора. Ну, почему нет, город-то не пострадает. И это — хотя, вроде бы, разница с предыдущим вариантом невелика — уже и само такое письмо жаждет стабильности, а не всяких непоняток.

Третий вариант будет как бы тоже о стабильности, причем — очень надежной. Можно заняться конкретным городом, не используя его как ресурс для себя лично, а пытаясь честно понять, что он такое сам по себе, без домыслов по его поводу. Или даже так: как именно ломаются представления о нем после того, как в нем оказался? Путем, например, сличения города с предположениями на его счет, расхожими легендами и т.п. Тут уже драйв и кайф фактчекинга — город, конечно, здесь тоже просто удобный повод и инструмент, но он тут, все-таки, главный. Другое дело в том, что, собственно, фактчекингится? Собственные представления и то, что можно найти в книжках. А это подход из заведомо, заданно-ложных позиции. Да, ложность по ходу дела заменяется правдой, но заодно тут вторичность – все происходит в слабой позиции, через опровержение ложных идей.

Но тут есть и вариант иллюзии вхождения в реальность – если до поездки довести свое внимание к городу до максимума возможного, смотреть его новости и слушать, например, чикагское радио чуть ли не по привычке (это же сейчас легко и просто) , даже на уровне новостей соотносясь с местом. Но это тоже будет иллюзия, реального вхождения все равно нет. Да, когда приедешь, то почувствуешь себя хорошо, в знакомом месте. Но сдвиг все равно есть – легкий и очевидный: тут, все же, не то: вы же не учились там в школе, не делали того то и сего-то, меняясь во времени. Для вас все равно тут все не само собой разумеется, вам надо соотноситься. Хорошо, вы прослушали радиопередачу, в которой чикагцы отвечали на вопрос о том, что такое чикагский запах — победил ответ о запахе надземки Красной линии. Там еще были названы «river’s water» — запах воды Чикаго-ривер, понятно. «Beef and Corruption» («Just open the window!»), что сложнее по привлекаемым чувствам, зато рельефно. И запах «Deep Dish Pizza», которая в самом деле важный элемент города – это такой отдельный тип пиццы с высокими краям,и ее делают минут двадцать и ее хватит на весь день, фактически. В итоге студия решила, что лучше всего — запах «Красной линии» (это одна из линий чикагской надземки, CTA). Ну так и что? Вы услышали об этом, но реально не ощутили этот запах, пусть даже и примерно пониvаете, где его можно ощутить.

Ну да, это тоже дело, но в натуре все равно потребуется сдвиг для совмещения. Или уйдет и забудется сама привычка слушать чикагское радио. Или же вот тут все-таки реальное вхождение есть? Оно какой-то другой формы, а войти и возможно именно через этот сдвиг?

9. Второй вариант, версия как быть

Тут могут помочь угрозы. Банальное завладение мозга шаблоном, понятно, мимо. Есть риск поинтереснее: человек без шаблона входит в город, а у него там ничего не сойдется, все еще более начнет сыпаться (потому что когда не составляется — это сыплется). Значит, сам он — тоже. Зато если свести удастся, то это уже апгрейд субъектности и новые способы приключений. Сейчас такой вариант и возможен — ровно потому, что стабильность теряется и жестких схем нет. Города теперь уже какие-то другие, с ними уже можно как-то иначе. Да, они как бы даже пугают, но могут оказаться и хорошими.

То есть, это тут выдвигается идея существования цельности города, отличной от материальной в строгом физико-материалистическом смысле. Исходные пункты:

— Все меняется, а города — как бы нет. Но так быть не может, пусть они и состоят из всего того же, что и раньше (ну, путеводители — уже тоже их составная часть).

— В мире что-то переменилось, вот и технологии дошли до изощренности. Это должно влиять и на города. По крайней мере — не может не влиять на то, как они воспринимаются. А их восприятие — это и есть то, какие они есть.

Исходим именно из того, что города оказываются вовсе не тем, чем представляются при любых, сколь угодно тщательных попытках заранее понять, что они такое. Уточняющий вопрос в том, что именно представляется. Не так, какими картинками все это видится, но — какой тип, слой сознания теперь задействован и как он предположительно соотносится с выбранным городом. В каком сознании в него входишь, какую его составляющую — да хоть чисто спектральную — выбираешь, чтобы его воспринимать. Понятно, что все равно будет воспринята копия, адаптированная к желаниям – конечно, это не ровно тот город, куда вы приехали конкретно. Это кастом, но он реален в ситуации, когда вообще непонятно, что город сейчас вообще такое. Кастом не создаст никакого шаблона в мозгу, даже если и купишь магнитик. Кастом разовый, ни на что не накладывается.

Потому что не может сейчас быть жестких структур и не следует пытаться их выстроить. Когда сейчас все меняется и становится иным, то возможны новые варианты – вот в чем дело. Город может не восприниматься как жесткая структура, а почти условная точка зрения на то, чем он является, может собирать его вокруг себя. Человек без шаблона войдет в город, который тоже без шаблона и все получится: и город составится, и человеку апгрейд. Просто должны быть и технологии. Например, вот как у Моррисона с модификациями текстов в как бы альбомной сборке. Живое общения с городами же не в том, чтобы непременно выпить в локале с местными, а при удаче так еще и подраться. Вопрос в частной сборке для себя: если она удачна, то вы окажетесь в прямых отношениях с городом – он оказал на вас реальное влияние, а вы каким-то образом совпали с ним. Речь ведь не обязательно о физической или социальной жизни в нем – можно ведь жить отшельником и вполне быть горожанином.

Да, если исходить из ранее изложенного, может показаться, что тут какой то идеализм — в чистом виде предполагающий наличие некого оправдания предварительных представлений о городе, которые будут считаться отвечающими реальности. Да, это будет кастом, но теперь появились новые варианты. Раньше так: человек что-то знает о городе, как-то его себе представляет, потом в нем оказывается и упс — все не так и мало что отвечает его ожиданиям. Например, у меня такой — не сказать даже облом, а искпириенс — был с Нью-Йорком. Я как-то по умолчанию всю жизнь ощущал его черно-белым, холодным, стерильным: Фрэнк Синатра, нюёрк-нюёрк, ровный свинг, катание на коньках в централ-парке под строгой Дакотой, всякое такое. Ну а это оказался просто южный город — со всеми очевидными крушениями исходных представлений. И это же я попал туда еще не летом.

Но иногда представления уместны. Допустим, не вполне отвечал представлениям и Мюнхен, но вот тут уже наоборот — чем именно плохи представления? Скажем, тема нацистских святынь и маршей на Königsplatz имеет к Мюнхену большее отношение, чем пустое и невзрачное место местом между пинакотеками и аркой. Представление тут вполне присутствует. Но это, ладно, история в чистом виде. Но у представлений теперь меньше погрешностей — ну да, информационная тотальность, было бы желание — легко увидеть вполне реальную картину легко. Тот же Гугл-Earth , у меня так несколько поездок отметились — проползали там по окрестностям с такой тщательность, что ехать показалось избыточным, а желание ощутить такой-то запах не возникла. Ну, в других-то случаях она возникала, так что тут свои мотивы выбора.

Маячит уже другое отношение к тому, что такое город, как таковой. Частные представления как раз кстати, они пригодятся, но только иначе. В конце-концов, их опровержение уже тоже городской элемент: да Ню-Ёорк не черно-белый и Гарри Купер там больше не живет, ну и что? Каким-то образом и черно-белый, и живет там этот тип. Город получается суммой некого себя (камни и т. п. материальное, в ом числе и его история) плюс представления о нем. Нынешние коммуникации производят этакий гибридный город, фактически. Камни и твои знания-представления о нем вместе. Разумеется, этот вариант не исключает хардкора, когда в город отправляются безо всяких представлений: а как иначе можно было бы наткнуться в Аугсбурге на район кооперативных огородов, найдя в качестве бонуса в воскресенье вечером заправку возле зоопарка, где и купить вина? Но такие чистые трипы хорошо удаются именно в гибридных вариантах.

Гибридная схема работает весьма прихотливо. Дарья Вилке однажды написала о «венских оригиналах» — людях, которые все время на виду и постоянно делают в городе что-то этакое. Или даже не делают, а просто присутствуют, ну а они вот такие, что заметишь. Вообще, уже само мое знакомство с Вильке тоже вариант вот такого расширенного представления о городах — она венка, пишет хорошие тексты, книжки в «Самокате», а вообще из Москвы. И вот, среди оригиналов был и человек, который по городу расклеивал свои стихи. А недавно у себя в фб вижу первую полосу газеты «Августин» – это газета бездомных-берзработных, ее продают они сами, по городу. И вот, я осознаю, что тот, кто там на первой полосе — это, пожалуй, тот самый поэт и есть. По каким-то совершенно косвенным признакам ощущаю. Спрашиваю у Даши — не тот ли, о котором речь шла года четыре назад? Да, отвечает, он и есть. Гельмут Зееталер. И вот как-то так в этом варианте отношений с городами все и начинает сходиться. Мало того, оказалось что этот номер «Августина» я и увидел потому, что это было ровно в фб Зееталера, причем запрос его зафредить пришел именно от него, а я автоматически зафрендил, потому, что Вена — ну это вот такое домашнее. Что вовсе и не лирике, в этой гибридной схеме она уже и реально домашняя. А чего уж он мне запрос послал — пойди-пойми. Все как-то вот так и работает, по каким-то небольшим линиям. Разумеется, это не доказывает принципиальный характер происходящих в мире перемен, но, право же, косвенный признак того, что теперь все на свете собирается как-то заново, на некоторых иных основаниях, и все это вполне приятно.

Словом, город уже не жесткая структура, а почти просто точка зрения на него, которая и соберет его вокруг себя. Предварительные представления уже кстати, потому что город = город сам по себе + представления о нем. Да, такой гибрид и этот вариант реален именно в системе новых коммуникаций и информационных возможностей. Ну, плюс что-то еще, непонятное. Это реально начинает существовать. Безусловно, тут еще и какая-то другая субъектнсоть и вообще другое понимание субъектности, как таковой, а города в этой истории просто частный, зато — вполне конкретный пример. Не в городах же, собственно, дело. Как-то так:

10. Есть техническая фича: считать, что у всех есть своя частота и, если её — частоту другого — уловить, то он станет понятнее, понятен. Наверное, это касается только тех, у кого есть позвоночник (мозг туда включён), то есть — живых существ, а не камней и т.п., тех — поэтому — понять труднее. Есть что-то такое, что производит опорную для существа частоту, определяющую его как такового. И её можно почувствовать: позвоночник эту частоту если и не производит, то улавливает, на разном уровне себя (конкретном физическом, снизу до темечка) на неё отзываясь. В теле или колет, или точка жжётся, или поперёк давит полосой – всё это ощутимо. Простая опция. Ну а другой как-то опознаётся, да.

Здесь же и такой ход: тем же способом уловить себя, перед зеркалом. Смотришь&сосчитываешь себя, как другого. Это уже стрёмно, в человеке для этого приложения нет, there is no app for that; нечем фильтровать субъект и объект: субъект тот, кто тут сосчитывает объект, другого, а кто тут тогда кто? Сам можешь превратиться в объект, сделаться стулом, столом, плюшкой. Никогда же не поймёшь, во что превращаешься.

В этой части текста ещё всё равно, где это происходит — себя в зеркале любой помнит. Оно в ванной, скорее всего. В процессе может возникнуть много, вроде, побочного: да хоть шарик, стеклянный или металлический, вывалится/выпадет из лба, упадёт и будет кататься кругами, чуть подпрыгивая, по раковине (зеркало же  обычно над ней). Будет звук такой, смешной: ну, круглым стеклом или железом по фаянсу, если стеклом — приятнее. Шарик здесь для простоты через зрение и слух: выпал, стучит, суетится по белому дну умывальника. Секунд через пять затухнет, заехав в дырку слива.

Здесь больше ничего не скажешьл никто заранее не знает, что произойдёт с тем, кто решил это попробовать, сам он тоже не знает, что с ним будет. Здесь только схема: глядеть в зеркало, ловить себя, а потом — слипнуться с уловленным, чуть-чуть отклонившись назад, как если бы решив лечь на свою же спину. А дальше у кого как.

Поэтому, вторая штука. Есть день, в нём обычно есть что-то главное (а если не было, то главным вечером станет усталость). Но это всегда что-то такое, что надо поймать быстро, как только возможно, asap. К другому оно не уйдёт, а просто уйдёт, потому что быстрое и всё надо делать asap. Но нет своего app для этого, такие дела не в базовом комплекте чел-ка, это штучные истории. Тут всё просто: день ровный от утра до ночи, но в нём непременно что-нибудь лежит. Конечно, день изгибается, в какой-то момент он изогнется так, что почти воронка, в которую откуда-то упадёт примерно тот же шарик. Откуда-то вдруг он выпадает, что с этим делать? Это бы ладно, но где ты сам тут — ровно как перед зеркалом, когда уже слипся с собой. Ergo, обе штуки можно свести в одну.

Тогда Schottentor, Вена. Обычный переход, как в метро или под площадью. Много людей туда-сюда; ларьки, кафе, лавки, магазины, булочные, всякое такое. Дырка выхода наверх к Вэрингер-штрассе, рядом там и вход в подземку, линия U2, вниз; другая дырка выведет на внутреннюю сторону Ринга (где биржа и т.п.), третья — на его внешнюю сторону, к Uni. Трамваи подъезжают к остановке, поедут затем по Вэрингер. Но, если посмотреть в сторону трамваев, когда там на полминуты вдруг пусто (разъехались все), то — здесь вовсе не подземелье: за трамвайными путями нет перекрытия, крыши. Там круглая дыра в потолке, открытое пространство, просто его обычно загораживают, трамваи&люди. Конечно, это станет главным в день, когда увидишь впервые.

Там трава на газоне внутри трамвайного поворотного круга; выше и дальше торчит двойной шпиль Votivkirche — основания шпилей, остальное срезано краем потолка. Ничего такого, просто открывшаяся граница. В воскресенье, конечно, или вечерами: днем в будни трамваи подходят один за другим, много людей и прогал в потолке виден только как-то сбоку, а тогда он что-то обиходное, формально: сбоку. В июле, в полдень туда почти точно сверху солнце, а сам переход освещается и искусственным светом — длинные светло-сизые лампы, расходящиеся от остановки трамваев к дальним стенам.

У трамваев здесь конечная; они разворачиваются по окружности, повторяющей дыру в потолке, на границе лужайки и перехода. Заезжают в петлю, останавливаются. Люди выходят, заходят, трамвай звякает, едет дальше. Как — и чтобы asap — связать это с первой историей. Зеркало, здесь должно быть зеркало. Да, нашлось: стёкла закрывшегося «Cafe H.WANCURA» заклеили рекламой. Соответствуя месту — о фильме «SCHOTTENTOR», der neue Film von Kaspar Pfaundler. На плакате часть красно-белого трамвая, а женщина тянет руку к стеклу вагонного окна, почти его коснулась и – не понять – то ли точно навстречу её пальцам изнутри тянется рука, то ли это отражение.

Когда стемнеет, начнёт темнеть, станешь отражаться в окнах; в сумерках годится всякая витрина, окна кафе: две точки сойдутся, потому, что тогда станет понятно, что-то сделается понятным. А в подземном переходе Шоттентора в дыре небо будет делается сизым, на полу сизый свет ламп чуть светлее; расходящиеся трубки, линии углубляют дыру, в которую теперь входит уже тёмный свет, а шариком тут станет не подъехавший трамвай, а ты, выпав из себя.

Тогда, как на плакате, сжатая рука расправится, пальцы разойдутся, как в замедленном кино: приближаются к стеклу. Навстречу им тянутся другие, палец в палец. Это всё, как если item чего-то светлого падает и рассыплется: как если в воду, которая была бы белой, упала серебряная точка. Она бы разбилась и разбегается серебряными точками, расправляя плоскость: да, сейчас — глядя в зеркало — я увидел именно это: в белое падет кусок чуть поблескивающего серебряного, вся белая плоскость стала серебряной и на миг возникла амальгама. В ней успеешь отразиться, а она возвращается в серебряную пыль, которая висит над плоскостью зеркала. Медленно рассеивается; амальгама уже снова белая, а красные трамваи здесь ходят против часовой стрелки; всё это не называется никак.