Сказка о мире с двумя (без особых усилий отделяемыми) головами

В «Сентиментальном путешествии» Виктора Шкловского, лучшей книге о русской революции, самая невероятная глава – о похождениях автора в Персии, где он оказался комиссаром русской армии осенью 1917 года. В ней вскользь упоминается некий Л.Л., старый знакомый Шкловского, который «был в панике, он приехал на Восток и ждал Востока пестрого, как павлиний хвост, а увидел Восток глиняный, соломенный и войну совершенно обнаженную». Сам автор, несмотря на все авантюры, куда оказался вовлечен – и по склонности характера, и по стечению обстоятельств, – пусть и не в панике, но тоже как-то не особенно весел: «Я тосковал на Востоке, как тосковал в Палестине Гоголь, пережидая дождь на скучной станции Назарет». Когда я перечитываю эту главу, а делаю это для укрепления духа регулярно, раз в три-четыре года, то всегда вспоминаю Бродского, умудрившегося увидеть в Стамбуле одну скуку, монотонность и пыль. И мне кажется, что поэт был инкарнацией Л.Л., а также немного инкарнацией Шкловского – и тех десятков миллионов людей, русских, европейцев, американцев, вообще людей условного «Запада», которые ждали один «Восток», пестрый и экзотический, а оказались на другом, однообразном и скучном, как дождь на станции Назарет. Плюс на этом «Востоке» льется кровь. Впрочем, вот об этом было всегда заранее известно.

Обе эти мыслительные конструкции, сложноустроенные образы – крайний экзотизм и крайняя жестокость Востока – веками создавались европейцами. В результате, к середине позапрошлого века «Восток» был изготовлен почти во всех деталях – ковры, гаремы, ятаганы, живописные нищие в лохмотьях, мрачные фанатики с горящими, как угль, глазами, тюрбаны и пирамиды отрубленных голов. Последнее как-то особенно занимало жителей континента, на котором, к примеру, в XVII веке тридцать лет шла война, уничтожившая в процентном отношении больше мирного населения, чем смогли Гитлер с Муссолини и прочие. Но образы сильнее рассуждений, эмоциональная правда бьет глубже и грубее рациональной. Тем более, что пирамиды голов – и прочие ужасы – на Востоке были. И сегодня они есть, в масштабах чуть ли не таких же, как в каком-нибудь XIX веке; просто тогда о них до Европы и Америки доходили только слухи и редкие сообщения случайных корреспондентов, а теперь все на виду – вот YouTube, вот Instagram, вот Twitter, вот Facebook. И, конечно, те, кто головы отрезает, пользуется всем этим ничуть не меньше тех, кому – потенциально и в реальности – головы могут отрезать.

«Говорят монголы составляли пирамиды из отрезанных голов для устрашения обитателей тех мест, куда они вторгались – сейчас джихадисты в Сирии используют тот же метод, ужас и страх, применяя к людям жестокую технику жертвоприношения, ранее используемую лишь в отношении овец: горло перерезают, затем шея с трудом перепиливается до полного отделения головы, и все это во имя священной войны. Еще одна чудовищная вещь, совместно сконструированная Востоком и Западом». «Позвольте, – скажет читатель этого текста, – как же так? Никакого джихада на Западе в помине не было! Да и привычки здесь нет такой – ножами головы отрезать». Верно, ножами пилить горло привычки не было, а топоры были, мечи были, гильотина тоже – не говоря уже о кострах, газовых камерах, гарроте, двуручных пилах для перепиливания человека вдоль и поперек, колесе, кнутах и шпицрутенах, многом другом. Вообще, Запад – технически изобретателен, что говорить. Но я сейчас не об этом; природа человека известна – и доброй ее не назовешь. Я о «джихаде». Действительно «джихада», как такового, Запад не знал, так как ислам никогда не был главной его религией, но он знал крестовые походы, за пределы и внутри нее, он знал преследования еретиков, он знал Реформацию и Контрреформацию, жертвами которых стали миллионы людей, причем, еще в те, относительно малонаселенные времена. Идея «священной войны» не «исламская», конечно, и даже не «христианская», она так же присуща человеческому обществу, начиная с определенной стадии, как и привычка людей убивать ближнего. Так что уже в этом смысле «джихад», «священная война» – действительно совместный конструкт «Запада» и «Востока». Прибавим к этому столь же расплывчатые «Север» и «Юг». Если кто-то вдруг заикнется о существовании особо «мирных» религий, подобное исключающих, укажу на недавно закончившуюся гражданскую войну на Шри Ланке, где правительство буддийского большинства истребляло и загоняло в концлагеря небуддийское меньшинство. Или на то, что сейчас происходит в Бирме. Дело не в религии, дело в институциях и социально-экономических и политических обстоятельствах. Ну и в природе человека, понятно.

Но вернемся к цитированному отрывку. Я пока не признался, откуда взял этот пассаж и кто его автор. Это роман, он называется «Компас», автор – француз Матиас Энар. «Компас» вышел в 2015, в том же году получил Гонкуровскую премию, а в начале 2017-го опубликован на английском небольшим лондонским издательством Fitzcarraldo Editions в переводе Шарлотт Манделл. Прочел я его в переводе, так как французского, увы, не знаю. Впрочем, эта книга написана на уже почти «чужом языке» вообще, на языке сложной, полной разноуровневыми смыслами западной культуры высокого модернизма, культуры, сегодня тихо исчезающей, но, слава Богу, пока остающейся в самом составе европейского воздуха, в некоторых городских и сельских ландшафтах, звуковом бэкграунде тут и там, в редких книжках, наконец. И то, что «Компас», роман о романе с исламским Востоком, получил главную литературную премию страны, чей главный литературный экспорт последнего десятилетия состоял из скабрезных баек иссохшего от злобы исламофоба, это замечательно. Да, книга сложная, под завязку набитая историческими и культурными аллюзиями, датами, именами, книга печальная, невероятно прекрасная и честная. Я сочиняю не рецензию для литературного издания, так что поговорим о последнем из этих качеств «Компаса». Об интеллектуальной честности.

Но сначала, все-таки, два слова о книге. Это толстый роман (475 страниц на английском), представляющий собой своего рода «поток сознания», но не бытового, повседневного, как у Леополда Блума, а «поток историко-культурного сознания». Главный герой-повествователь – историк музыки, австрияк, венец Франц Риттер. Время действия – между 23:10 одного дня и 06:00 следующего, год и месяц не указаны, но, судя по всему, на улице холодно, скорее всего, осень, и, вероятно, это 2014 год, не позже точно (по понятным причинам, учитывая дату выхода книги) и, наверное, не раньше, некоторые пассажи монолога Риттера вызваны событиями именно тех месяцев. Впрочем, настоящее время действия романа – несколько столетий, предшествовавших началу XXI века. «Компас» делится на главы хронологически – согласно этапам борьбы повествователя с бессонницей; если джойсовский Стивен Дедал хочет проснуться от «кошмара истории», то Францу Риттеру «кошмар истории» не дает уснуть. Есть у «Компаса» и другое деление – с помощью старомодных заголовков, которые Риттер придумал для своей ненаписанной книге об ученых-ориенталистах. Так что если читать роман согласно второму оглавлению, то он и есть та самая книга, которая на самом деле оказалась написанной. «Компас» имеет эпиграфом четверостишие Вильгельма Мюллера из шубертовского «Зимнего пути», там, где лирический герой закрывает глаза, сердце его бьется сильнее и он вопрошает, когда за окном деревья зазеленеют? когда он сможет обнять возлюбленную? В конце романа у Франца Риттера такая возможность – пока теоретически – возникает. Последняя фраза текста «Компаса» – уже не от имени венского музыковеда, а самого автора, Матиаса Энара — такова: «Народу Сирии». Этим завершается список тех, кого Энар искренне благодарит.

Сирия – одна из нескольких стран, где происходит действие романа, наряду с Ираном, Турцией, Францией, Австрией и Германией. Собственно, все интересное, потрясающее, удивительное и все истинно-эротическое происходит на «Востоке», все печальное, угасающее, кисло-сладкое – на «Западе». Франц, специализирующийся на влиянии восточной музыки на западную классическую и наоборот, влюблен в Сару, специализирующуюся на культурных связях и взаимодействиях между «Западом» и «Востоком» вообще. Они знакомы уже лет 15—20, все это время Франц стремится к Саре, а Сара все время ускользает. Главное событие ускользания произошло как раз в Сирии; путешествуя на джипе по сирийской пустыне, Франц с Сарой (и с еще одним персонажем, немецким археологом-декадентом, в конце концов, потерявшим рассудок от столкновения с Востоком) вынуждены заночевать буквально на земле. Ночное объятие под сводами походного шатра; деликатная ориентальная нежность сохраняет последнюю дистанцию между телами ориенталистов; наутро они продолжают путь, как ни в чем не бывало. Но психологически граница уже перейдена – любовь Риттера превращается в параноидальную, несчастную страсть, не имеющую шансов на утоление. Хотя утоление и произошло какое-то время спустя, но уже в Тегеране и уже на краю катастрофы. Собственно, для любовной линии бессонный монолог Франца – попытка выяснить, окончательна ли эта катастрофа. Всё: больше о сюжете ни слова, надеюсь «Компас» переведут на русский, и портить счастье от чтения этой книги я не хочу.

Помимо эротического сюжета в романе есть сюжет историко-культурный – и он гораздо важнее, именно он определяет любовную линию. Сюжет этот назовем условно «ориентализмом» – согласно названию знаменитой книги Эдварда Саида, вышедшей почти сорок лет назад. Из сочинения Саида выросла целая отрасль идеологически-заряженного гуманитарного и социального знания – postcolonial studies. Сейчас, когда без упоминания Саида приличный гуманитарий даже мессиджа в Tinder не напишет, разбирать слабости «Ориентализма» смысла не имеет. Книга произвела сильнейший эффект, будучи работой сильно однобокой, намеренно политизированной, фактически, ученым памфлетом, а не академическим трудом. Но таковы были почти все книги, поменявшие жизнь западного общества в последние сто пятьдесят лет – от «18 брюмера Луи Бонапарта» Маркса до «Второго пола» Симоны де Бовуар. Важно другое – Эдвард Саид придумал очередную влиятельную всеобъясняющую концепцию, которую с радостью подхватили те, кто всегда хочет заполучить в свое распоряжение универсальную отмычку к устройству мира. В виде «Ориентализма» они ее получили.

Если очень грубо и приблизительно, то Саид предложил схему, согласно которой «Запад» (почти не поясняя, что это такое) всегда пытался установить власть над «Востоком» (аналогично). Помимо оружия и денег, главным инструментом такой власти стало знание, точно согласно известной формуле «знание – сила». То есть, все попытки «изучить Восток», от языков и древностей до социальной антропологии, есть части процесса порабощения его. Все, абсолютно все, от поэта Жерара де Нерваля и авантюриста, лингвиста и переводчика Ричарда Бертона до безымянных миссионеров и отважных археологов, все они, на самом деле, занимались одним – установлением власти Запада над Востоком. Они добывали знание о Востоке, они описывали его для западной публики, создавая образ вечного неподвижного общества, лишенного истории. Для членов британского парламента, указывает Эдвард Саид, жители Египта 1880-х годов ничем не отличаются от древних египтян, практически, это те же самые люди. Оттого и крайний экзотизм и крайняя жестокость Востока были всегда, это вечные его черты. Именно здесь источник разочарования Л.Л., В. Шкловского, И. Бродского и миллионов других в Востоке. Они ждали Восток Омара Хайяма в переложении Эдварда Фицджеральда и художников, живописавших гаремы и базары. А оказалось, что там такая же неказистая жизнь, как и везде, а часто и еще неказистее – глина и солома. Что же до жестокости, то на каждый геноцид на Востоке в Европе найдется геноцид свой. Чуть не забыл: согласно Саиду, важнейшей деталью в механизме зловредного ориентализма была система институций воспроизводства знания о Востоке – все эти институты, факультеты и кафедры востоковедения. В безжалостном строю западного колониализма ученый и литератор чеканил шаг рядом с солдатом, бюрократом, купцом и миссионером.

Концепцию Саида опровергали многие в академическом мире, но Энару удалось другое. Он создал удивительный образ современного мира, в котором Восток и Запад навсегда переплелись между собой, перетекают из одного в другой, мира, в котором нет Пальмиры без Парижа и Тегерана без Вены. Это один мир, в котором есть очень разные части. Главная метафора романа, давшая ему заглавие – компас Бетховена, который показывает всегда на восток. Следуя ему, Сара доходит до «востока востока», до индийского Дарджелинга, до острова Борнео, но одновременно доходит до желания (не мысли, а именно желания) вернуться в Европу, будучи, в конце концов, не разочарованной и опустошенной, а, наоборот, что называется, пространством и временем полной. Наконец, сотни (я не преувеличиваю, сотни) имен известных и неизвестных композиторов, писателей, лингвистов, переводчиков, международных авантюристов, солдат, священников, просто путешественников XVIII—XXI веков, из которых состоит бессонный кошмар Франца Риттера, вовсе не функционируют на землях, населенных людьми, согласными на то, чтобы стать «объектом знания», а не его «субъектом». Образ Востока формируется сообща, с обеих сторон, точно так же, как и образ Запада. Перед нами, на самом деле, разные варианты одного и того же состояния, который историки сегодня называют «модерностью», современным миром. Просто время от времени тем, кто находится на одной из сторон, приходит в голову экзотизировать, другого, изобразить его чужим, чуть ли не пришельцем. Так в исламском мире европейцы становятся вечными «крестоносцами», а в западном мусульмане – испокон веку безжалостными религиозными фанатиками-джихадистами.

Кстати о джихаде. Один из почти бесконечных исторических мини-сюжетов «Компаса» – история того, как в конце 1916 года германскому командованию пришло в голову использовать взятых в плен солдат-мусульман из армий стран Антанты (поучительно, что к ним записали и сикхов из Индии, и даже солдат из непальских гурков). Под Берлином сделали лагерь, туда собрали пленных, построили мечеть и стали выпускать лагерный журнал со скромным названием «Джихад» тиражом в 15 000 экземпляров.

Именно «джихад» – таков был главный трюк немцев для промывки мозгов мусульманским пленным. Истинные мусульмане должны встать грудью в защиту единственной мусульманской страны, участвующей в войне – Османской империи, и объявить священную войну своим поработителям – империям Британской и Российской, а также Франции. Затея – хоть для ее реализации привлекли крупных ориенталистов, вроде археолога Макса фон Оппенгайма – не кончилась ничем. Да, но запомним: «джихад», не меньше. В это же время Лоуренс Аравийский бунтовал арабские племена, отправляя их на не менее священную войну с Османской империей. Нынешний оплот изуверского религиозного фундаментализма – Саудовская Аравия и ее правящая династия – результат восхитительной авантюры британского знатока арабской культуры. Собственно, в «Компасе» этот сюжет предшествует рассуждению о пирамидах отрезанных голов и современных джихадистах в несчастной Сирии. Остается только напомнить, что самые холодящие душу медийные зверства, вроде отрезания голов пленникам перед камерой с последующим выкладыванием роликов в сеть, совершали люди, приехавшие на Восток из Британии. Закончу начатую выше цитату из «Компаса»: «Еще одна чудовищная вещь, совместно сконструированная Востоком и Западом. Джихад, на первый взгляд, идея крайне чуждая, внешняя, привнесенная, есть долгое и странное коллективное движение, синтез жестокой космополитической истории». Эта история, на самом деле, и не дает заснуть Францу Риттеру в Вене, а нам, жителям Запада, Востока, Севера и Юга она снится на экранах компьютеров и телевизоров, если, конечно, тебя самого с перерезаемой глоткой на них не показывают. Но подавляющее большинство страдает и умирает не под прицелом телекамер.

Этот текст был опубликован – со важными для автора сокращениями – на сайте Republic Ru.